Коммуналка: Добрые соседи (СИ) - Лесина Екатерина - Страница 32

Птица была.

Где-то совсем рядом. Суетилась, чирикала, время от времени показываясь меж ветвей, чтобы вновь спрятаться в густой листве. Свят сам не мог понять, почему сосредоточился на этой вот пичуге.

Может, оттого, что разговор был неприятен?

Он помнил бараки.

Тесные. Темные. Дымные. Дым ел глаза, а холод пробивался сквозь толстый мех шубы. Этот холод пробирал до костей, и потому было странно, как окружающие Свята существа вовсе не замечают его. Как не замечают и самого Свята.

Смотрят не на него, сквозь него.

И если заговаривают, то лишь тогда, когда не ответить невозможно. Но и тогда-то он ощущает собственную ничтожность. И кажется, что это Свят заключенный, а они…

— …после пятой резолюции, которая отнесла дивов к… нестабильным элементам общества, было принято решение о создании специализированных поселений повышенного уровня контроля.

…забор.

И вышки.

Собаки, смысла в которых не было, ибо самые злющие псы замолкали, стоило показаться кому-то из дивного народа.

— Потом… дело о заговоре против народа. Ему намеренно придали такой резонанс, чтобы ни у кого не осталось и тени сомнений в их… виновности.

А о том, была ли вина, Казимир Витольдович благоразумно умолчал. Времена изменились? Возможно. Но не настолько.

— Почему они не ушли? — задал Свят вопрос, который мучил его давно.

А Казимир Витольдович, который ответ знал, не мог не знать, поправил очочки и ответил:

— Потому что не могли.

Он сцепил руки.

— Это… многих удивляло. Когда появилось время удивляться. Ладно, царская семья, драконья кровь… там вышло, как оно вышло… время смутное… война кругом, но дивы… пожелай они уйти, никто бы не посмел перечить. Им, если помнишь, вовсе сложно перечить. Многие ведь уходили, взять если тех же подземников, почитай, все переехали, не побоялись.

Казимир Витольдович поморщился.

— Или прибрежники… им бы море было, вот и приняли их с радостью.

Тема была не самой приятной.

— Дивов… дивов тоже приняли бы.

И не просто с радостью. Свят не сомневался, что те, пожелай покинуть разоренную войнами страну, с легкостью нашли бы новый дом. Им были бы рады.

Везде.

— Но уехали единицы. И прожили эти единицы не так и долго. Выяснилось, что дар их во многом завязан на родную землю. Чем дальше от нее, тем им тяжелее. Оттого и гибли они на Севере, оттого истаивали, кто послабее, тот быстро, кто сильнее… — он махнул рукой. — Старшие-то рода их глубоко корнями в землю ушли, вот и получалось, что хватило сил переселиться. Им и Север почти родным стал.

Почти.

Но… сухие исхудавшие лица, темная кожа, что кора, и как кора потрескалась, пошла язвами.

— Тогда-то, верно, думали, что смириться заставят или еще что… я человек маленький, — прозвучало это оправданием. — Но не учли, что нет иного народа, столь же гордого. А они помнили. Каждого, кто погиб, что там, на Севере, что раньше… и прощать не собирались.

Птица замолчала.

— Потом уже, когда новая война пришла, про них вспомнили… послали вот… таких как ты и послали, молодых да горячих, уверенных, что за правое дело. Но без крови на руках. На это ума хватило.

Слушать подобное было обидно, но Свят давно научился прятать обиды.

— Думали, что если не власти, то народу… земле… только…

…Свят помнил тот насмешливый взгляд, и теперь разве что понимать начал, сколько боли скрывалось за насмешкой.

— Им предложили искупить вину, — сказал он, хотя его и не спрашивали. — Но… они не знали за собой вины.

— И тогда их просто перевезли к линии фронта, — Казимир Витольдович носил очки с простыми стеклами, и Свят понимал, почему: не всякому человеку стоит смотреть в глаза. — Их дар таков, что выбора у них не осталось. Исцеление — это их суть. И они лечили… многих лечили. И злились, полагаю, на то, что отказаться не способны. И уходили. Один за другим… из семи тысяч к концу войны осталось три сотни… три сотни дивов, которым просто позволили жить так, как им хочется.

— И Астра…

— Одна из тех, кто в лагерь не попал, — Казимир Витольдович поднял голову. — Ишь, распелась… не улетела, а зима скоро. Детей было решено оставить… по детским домам, воспитать в духе нового времени, наставить, чтобы пользу приносили.

О некоторых вещах говорить не то что не следовало, но не было принято. А то и вовсе было лучше даже не думать, потому как от излишних мыслей появляются и разговоры престранные, там же вовсе и до сомнений недалеко. А сомневаться в правильности выбранного партией курса было вовсе уж небезопасно. И не только для карьеры.

— Уже перед самой войной появилось распоряжение свезти всех в одно заведение, под Ленинградом. Там и классы обустраивались, и общежития, и с больницами договоренность заключили. Нашли каких-никаких наставников…

— И что случилось?

— Война случилась, — он произнес это просто, с легкою печалью, в которой чудилось сожаление о несбывшемся. — Ленинград взяли в кольцо. И стало не до этих вот планов.

…и тут Свят мог понять.

И вправду хватало иных забот.

— Эвакуацию-то наладили, хотя… — Казимир Витольдович вновь вздохнул. — Там еще не по всем эпизодам следствие завершили, да… много всякого. Ну да не тебе рассказывать.

Святослав промолчал.

О некоторых своих делах он особенно не любил вспоминать.

— А когда вот все закончилось, то страна в развалинах… восстанавливать… и восстановили, вот и… вспомнили. И начали искать. И говорить. И получилось. С теми, которые выжили. Вот только говорят они далеко не со всеми. Меня и близко к себе не допустят. Тебя… не знаю.

Свят подозревал, что обыкновенные, нормальные дивы, вошедшие в полную силу, не допустят и его, Свята. А то и чего похуже утворят.

— Тогда-то и выяснили, что они к земле привязываются, там, где живут. И чем дольше живут, тем крепче привязываются. С силой это их связано. Она, что пуповина, к земле идет. И вот чем чаще к дару обращаются, тем пуповина прочнее становится, тем у дива и силы больше, и способностей… как-то вот так… старшие с младшими силами своими делиться могли. И делились, особенно когда наступало время за грань уходить. Это-то у них вовсе просто. Не нужны ни веревка, ни нож, желания хватит. Да и было бы силу родовую кому передать, и то, сомневаюсь, что оно обязательно.

Что ж, это объясняло многое.

Его, Свята, дива была молода и слаба. Для дивы, само собой. И верно, сама понимала распрекрасно эту вот слабость. И потому чувствовала себя неспокойно.

— И ввиду сказанного, о чем, конечно, распространяться не стоит, появились, так сказать… рекомендации… оберегать. И не мешаться, — Казимир Витольдович смотрел на птичку, которая притихла, замерла, растопырив серые перышки. Была она собой невзрачна, а потому и неприметна в густых ветвях. И ныне, скованная чужим разумом, она осознавала свою неспособность двинуться, но не боялась. — Прямых контактов без особой нужды избегать, как и попыток воздействия. Были… неприятные прецеденты, когда молодых дивов пытались склонить к работе с властями.

— И чем закончились?

— Смертью.

Он заставил птаху спуститься ниже. Тонкие лапки перебирали ветку, дрожали листья и перья, но сопротивляться магу разума первого уровня птаха не могла.

У Свята тоже вряд ли бы вышло.

— Трое… все молодые… вошедшие в силу, если не в полную, то в достаточную, чтобы можно было говорить о появлении полноценных целителей. И сгоревшие буквально за пару дней.

Он протянул руку, и птичка покорно на нее свалилась этаким серым комком перьев.

— Те, кто спровоцировал… конфликты, само собой, поплатились за самодеятельность, но… мы не досчитались трех целителей. А дивы… старшие потребовали защиты, пригрозив, что уйдут следом. И нам ничего не оставалось, кроме как обещать, что больше никого из их рода не станут принуждать к чему-то.

— Но она об этом не знает?

— Не знает, — согласился Казимир Витольдович. — И… если бы не чрезвычайные обстоятельства, ты бы тоже не знал. Сам понимаешь, информация не та, которой делятся охотно.