Тьма между нами - Маррс Джон - Страница 6

В животе урчит. Часы над стойкой показывают время обеда. По пути в подвал я замечаю пожилую женщину с пенсионерской клетчатой сумкой на колесиках. Даже на расстоянии ощущаю исходящий от нее резкий старческий запах; от него во рту остается неприятный горький привкус. Приходится даже на несколько секунд задержать дыхание. Старушка сидит одна за столом – видимо, другие посетители тоже не в восторге от такого соседства.

У нее седые всклокоченные волосы до плеч, мутные голубые глаза и грубая, обветренная кожа. Одежда грязная и затасканная. Не знаю имени старушки, но вижу ее здесь регулярно, особенно зимой, когда она забивается в глубину зала и греется там у чугунных батарей. Снимает шарф, носки, туфли и раскладывает их поверху, чтобы сберечь хотя бы немного тепла, когда настанет время возвращаться на неумолимый уличный холод. Берет обычно самые слезливые и душещипательные любовные романы, читает запоем, по несколько за раз, – видимо, пытаясь запастись наряду с теплом и чужим счастьем.

Достаю из шкафчика нехитрый обед – сосиску в тесте, красное яблоко, бутерброд с ветчиной и сыром, банку лимонада, – упаковываю все в пакет, возвращаюсь наверх и кладу на стол рядом со старухой. Когда до нее доходит суть происходящего, она поднимает на меня благодарный взгляд, и на секунду – клянусь – мне кажется, будто я вижу Мэгги. Ничего не говоря и не дожидаясь благодарности, отхожу.

– Не стоит подкармливать голубей. Они разносят заразу, – замечает Стив, когда я прохожу мимо. Он видел, что я сделала.

– Не могу смотреть на чужие страдания, – отвечаю я и выхожу на улицу, чтобы купить себе обед.

Не представляю, какие потери довели эту женщину до такой жизни. Зато точно знаю, каково это, когда мир вдруг слетает с привычной оси.

Двадцать пять лет назад

Тяжелые учебники громыхают об пол, когда я скидываю с плеча школьную сумку. Стаскиваю уродливые черные туфли, заталкиваю их в шкаф под лестницей и мчусь наверх в спальню, чтобы переодеться в треники и футболку. Может, школьная форма и приучает мелких к порядку, но подросткам-то она точно ни к чему.

– Привет! – кричу я, сбегая вниз.

Ответа нет.

Странно: входная дверь была не заперта, да и мама никогда не задерживается в больнице дольше половины третьего. Ей, видите ли, не хочется, чтобы я возвращалась в пустой дом, как когда-то приходилось ей. От моих протестов, что мне уже почти четырнадцать и я не спалю все дотла, если пару часов посижу одна дома, она лишь отмахивается.

Беру пульт и включаю детский канал, чтобы не так скучно было делать домашку: программы там, конечно, для мелюзги, но как фоновый шум сойдет. Папа уверен, что это только мешает и не дает сосредоточиться. Я не согласна. Девочки, в отличие от мальчиков, способны выполнять несколько задач одновременно. Научный факт! Сама прочитала в журнале для подростков. Там врать не станут. К тому же мне сегодня надо лишь дописать сочинение о сестрах Бронте, а я их обожаю. Хотя истории про девочку-детектива Мелори Тауэрс и подростковые романы Джуди Блюм мне нравятся не меньше. До начала «Соседей» точно успею, а если повезет и папа задержится на работе, то еще и «Домой и в путь» посмотрю – он ненавидит австралийские сериалы.

Обычно к этому времени всегда приходит мама, чтобы спросить, как прошел день, а я бормочу односложные ответы и прошу не мешать. Однако сегодня ее почему-то нет. Меня начинает одолевать любопытство, и я отправляюсь на поиски. Ее нет ни на кухне, ни на втором этаже, ни на недавно отремонтированном чердаке. Кстати, помимо чердака, мы недавно переоборудовали подвал, не став, как остальные соседи, возводить оранжерею. Папа говорит, что такая переделка гораздо выгоднее и при продаже дома в ближайшие несколько лет все затраты с лихвой окупятся. Я прошу его устроить мне там спальню; он пока не поддается, но я своего добьюсь. Как всегда.

Выглядываю из окна в сад и наконец замечаю маму. Она стоит у бельевой веревки с полотенцем в руках и не двигается, словно видеокассету поставили на паузу. Я стучу ей, однако она не оглядывается и даже не вздрагивает. Странно.

Когда я спускаюсь в кухню, она уже там. Глаза у нее красные и опухшие, как у меня весной во время цветения трав.

– Ты не слышала, как я вернулась?

Она улыбается в ответ, но без обычной теплоты, вымученно, через силу – как я, когда получаю на день рождения или Рождество дурацкие подарки.

– Всё в порядке? – спрашиваю и тут же понимаю, что вряд ли хочу получить честный ответ.

– Подожди минутку, сейчас закончу с бельем и вернусь, – говорит мама с деланым спокойствием, таким же фальшивым, как и ее улыбка.

Она ведет себя странно, и мне это не нравится.

Я наблюдаю, как мама развешивает на веревке полотенца, кухонные тряпки, пушистые коврики из туалета и ванной. И это вся ее стирка? Меня одолевает тревога. Наконец мама возвращается и подзывает меня к себе на кухню. Усаживает за стол, опускается рядом, достает платок из рукава и вытирает глаза.

– Мне кое-что надо тебе сказать, – начинает она. – Это касается твоего отца.

У меня внутри все холодеет, и к горлу подступает тошнота. Я так быстро зажимаю ладонью рот, что сводит губы. Теперь понятно… На прошлое Рождество миссис Пек вызвала Сару Коллинз к себе в кабинет с урока географии и сообщила, что ее отец попал в аварию на мотоцикле. Так Сара и сидела там, пока мама не приехала и не забрала ее домой. Теперь она наполовину сирота.

Папа – это мой мир, я не хочу – не могу! – жить без него.

– Он умер?

Мама качает головой. Значит, есть надежда.

– Нет. Боюсь, мы больше не будем жить вместе, – говорит она и кладет руку мне на плечо. Даже через футболку я ощущаю ее холод. – Когда ты была в школе, он сказал, что уходит от нас.

– Почему?

Слезы наворачиваются у меня на глаза, а голос дрожит.

– В последнее время мы плохо ладили.

– Но зачем ему уезжать?

– Он считает, что так будет лучше.

– И где он собирается жить?

– В Хаддерсфилде.

– Где?

– В двух часах езды отсюда.

– Когда я его увижу?

– Не знаю. Думаю, не скоро. Он оставил адрес, по которому можно писать.

– Не собираюсь я ему писать! Хочу его видеть, сейчас же!

Мама крепко сжимает мою руку. Я понимаю, что, возможно, она лишь желает меня успокоить, но отчего-то это пугает меня еще больше.

– Вы разведетесь? Родители Марка Ферна разошлись, и теперь он живет с мамой, а отца видит только по выходным. Это несправедливо…

– Знаю, дорогая, знаю.

Мама не может сдержать слез и плачет вместе со мной. Ее рука снова тянется к моей, но я отдергиваю ее, прежде чем она успевает меня коснуться.

– Это несправедливо! – кричу я. – Почему он не дождался меня и не сказал все лично?

– Наверное, побоялся, что не справится.

– Я хочу жить с ним!

Мама вздрагивает, ее глаза темнеют – она явно не ожидала от меня такого удара, а мне хочется нанести его в ответ на ту боль, которую она мне причинила.

– Ты сможешь пожить с ним во время каникул, когда он обустроится на новом месте.

Мой взгляд падает на стол, и я понимаю, что он накрыт на двоих. Не на троих, как раньше! Меня захлестывает гнев, и одним рывком я смахиваю на пол всю посуду и приборы. Они грохочут и разлетаются на осколки. Теперь мама выглядит напуганной.

– Ненавижу тебя! Ненавижу! – кричу я, чтобы хоть как-то выплеснуть боль. – Зачем ты его отпустила? Это ты виновата!

Выбегаю из комнаты и слышу ее шаги у себя за спиной. Не дожидаясь, пока она меня догонит, взлетаю по лестнице и захлопываю за собой дверь в спальню. Падаю на кровать и, уткнувшись лицом в подушку, разражаюсь слезами.

Она поднимается ко мне лишь через час и стучит перед тем, как войти. Я демонстративно отворачиваюсь, делая вид, что мне совершенно нет дела ни до нее, ни до приготовленного ею ароматного куриного пирога с подливкой. Слежу в зеркале, как мама ставит поднос на стол и поворачивается, чтобы уйти, не сказав ни слова.