TRANSHUMANISM INC. (Трансгуманизм Inc.) (Трансгуманизм) - Пелевин Виктор Олегович - Страница 5

Коуч кивнул.

– Да, сегодня чаще всего говорят именно так. Возможность перейти из одного мира в другой уже третий век является одной из главных социальных мотиваций человека – хотя по понятным экономическим причинам она открыта не всем…

В зале засвистели. Коуч виновато и понимающе улыбнулся – словно признавая, что произносит казенные слова. Дождавшись, пока свист и неодобрительное «бу-у» стихнут, он продолжил:

– Это первая из ветвей трансгуманизма – так сказать, парадная. Про вторую его ветвь вы и сами знаете. Мы про нее сегодня немного говорили…

– Когда? – спросила девушка в дворянском картузе.

Коуч постучал себя пальцем по темени. Выглядело это немного оскорбительно, но Маня тут же поняла, что он имеет в виду.

Социальный имплант в своем черепе. В ее черепе. И в черепе девушки, задавшей вопрос.

Как действует социальный имплант-нейролинк, Маня одновременно знала и не знала. Знала хотя бы потому, что каждый день тоннами глотала нейролинк-рекламу.

В общих чертах ее механизм объясняли и в младших классах, и на трын-тране. Производитель оплачивает продвижение продукта, часть вырученных денег идет на общественные нужды, а общество предоставляет производителю доступ к индивидуальным мозгам. Вроде честно.

На самом деле все было куда запутанней. Доступ к ее мозгам был не у общества, а у фонда «Открытый Мозг». Это был картель, куда входила целая туча фирм и корпораций. Но масть держала, конечно, баночная «TRANSHUMANISM INC.»

«Открытый Мозг» находился в крайне сложных отношениях с сердобол-большевиками: с одной стороны, непримиримый ценностный конфликт, а с другой – полная симфония, так что в политологии даже появился специальный термин: «конфлимбиоз». Фонд платил большие налоги за, как это деликатно называлось, «права продвижения», и так наполнялся бюджет.

«Открытый Мозг» обязан был допускать к очипованным мозгам не только международные и локальные бренды, но и сердобольские власти тоже – это было главным условием, на котором ему открывали рынок. Фонд так и делал, но пытался цензурировать сердобольскую пропаганду, чтобы не потерять лицо. А сердоболы пытались по возможности цензурировать революционные призывы «Открытого Мозга», чтобы не потерять головы. Это была невероятно сложная, постоянно балансирующая на грани скандала склока, серая зона, где сталкивались электронные лбы с разными повестками и интересами.

И все было бы нормально, если бы этой серой зоной не был Манин мозг.

Каждый день в лицее Маня проходила мимо механического вендора, в прозрачном животе которого стояли бутылки с иллюмонадом, сладкие чипсы и прочие карбонаркотики.

Вроде бы она знала, что сахар, поступив в большом количестве в кровь, превращается в ту самую целлюлитную рябь на ляжках и попе, из-за которой травятся снотворным или бросаются под конный трамвай.

И все равно – когда за стеклом появлялся какой-нибудь новый кислотно-голубой дринк или замаскированная под «йогурт» сахарная бомбочка, она чувствовала, что вся ее невысказанная девичья мечта плещется в этой маленькой пластиковой емкости.

Когда отдающий химией раствор сахара перетекал в ее желудок, тут же становилось непонятно – как она могла желать настолько бессмысленной процедуры? В общем, как секс – только не с парнем или девушкой, а с чужим рекламным бюджетом.

Маня знала, что чип работает избирательно, опираясь на ее личный профайл, поэтому «Открытый Мозг» не разворачивает ее мозги в сторону ювелирных украшений или дорогих лошадиных упряжек. В основном дринки и чипсы. Ну, еще дешевая косметика, всякие платья, рюкзаки и так далее. Таргетируют, вздыхала она, понятно.

Но было кое-что гораздо более сложное для понимания и даже пугающее.

Как и все нормальные девочки, Маня проводила много времени перед зеркалом. И ей, в общем, нравилось то, что она видела.

Но не всегда.

Папа начинал спекулировать ровно в восемь десять утра – потому что именно тогда включалась баночная биржа. Играл он по-крупному, ставя на кон серьезную часть своих активов, но вкладывался только в супернадежные банкирские фишки (что такое бондеривативы, Маня даже не пыталась понять). Риска практически не было, но и улов был мал: папа китом бороздил финансовое море, питаясь оседающим на усах планктоном.

Из-за формальностей биржевой торговли семья как бы лишалась на несколько секунд папиной поддержки всякий раз, когда он перемещал крупные средства между группами фишек – на время перезаключения контрактов снимались все гарантии, данные папой семье. Это был просто юридический глюк, но для системы Маня становилась золушкой. Потом контракты и доверенности регистрировались заново, и все возвращалось в норму – но зеркало четко показывало Мане эти несколько нищих секунд.

В восемь ноль девять из зеркала на нее смотрело прелестное девичье личико, еще сохранившее следы трогательной детской пухлости, и именно эта нежная одутловатость была, пожалуй, самым очаровательным его свойством. А в восемь десять происходило что-то неуловимое – и Маня видела толстощекую дуреху с невыразительными тусклыми глазами. В зеркале появлялась рожа, которую она прозвала про себя «куриный яйцеклад».

Куриный яйцеклад несколько секунд хлопал ресницами, а потом становилось понятно, что кажущаяся толстощекость – конечно, легкий недостаток, но скорее из тех милых изъянов, которые делают девичью красоту только совершеннее, придавая ей неповторимость и даже определенную порочность, чрезвычайно, конечно, прелестную…

Ага, понимала Маня, бабки вернулись.

Так что Маня знала, как работает социальный имплант. Но вот каким образом это достигается, она понимала довольно смутно. Скажем так, на уровне схемы из учебника по трын-трану, которую пришлось заучить к зачету.

Больше ничего знать не требовалось – и слава богу, меньше надо было сдавать. Даже эту простую схемку могли зазубрить далеко не все, а уж если на зачете спрашивали про стрелочку с обратной связью, то исключительно с целью завалить и зарезать.

Квадратики на самом деле были устроены так сложно, что всего их замысловатого взаимодействия давно не понимал ни один человек в мире. Специалисты знали только про свою узкую область.

В лицее говорили, что имплант работает вместе с кукухой, поэтому ее обязательно надо носить – и не углублялись в детали. Зато один раз у Мани об имплантах зашел разговор с невидимым папой, и тот в нескольких простых словах разъяснил все, чего Маня не могла взять в толк.

– Имплант понимает мои мысли? – спросила она.

– Конечно нет. Имплант вообще ничего не понимает.

– А как он тогда может влиять? – Маня почувствовала, что все накопившиеся непонятки лезут из нее одна за другой. – Как он узнает, что я смотрю в зеркало? Откуда ему известно, что я вижу иллюмонад и кокосовые чипсы? Почему мне этого иллюмонада сразу хочется? Как он делает, что человек кажется привлекательнее, если у него больше денег?

Папа удивился – или, во всяком случае, сделал вид.

– А вам разве не объясняли в лицее?

– Нет. Нам только схему рисовали со стрелочками. По-моему, они сами не знают.

– Они знают, – ответил папа. – Ты, наверно, прослушала или прогуляла. У каждого продукта и человека есть QQ-код, который считывает твоя кукуха.

– Куку-код? – переспросила Маня. – Ошейник поэтому называют кукухой?

Папа засмеялся.

– Наверно. Такой же код есть и у тебя самой…

– Распознание лиц? – догадалась Маня.

– Зачем так грузить систему. Все гораздо проще. Твоя кукуха отслеживает код того, на что ты смотришь. Включая твое отражение. Когда он имеется, конечно. У кошки, например, никакого QQ-статуса нет, пока хозяева не купят спецошейник. А вот у слов он есть. Любой предмет, человек и идея воспринимаются сегодня вместе с их QQ-кодами. Кукуха их считывает, получает из сети текущие статусы и передает на имплант.