Шабоно - Доннер Флоринда - Страница 16

• Предыдущая
• 16/61
• Следующая

Ритими взяла мои ладони в свои, внимательно их осмотрела и, сделав очень серьезную мину, заметила: — Они очень устали, им надо отдохнуть.

Мы расхохотались. Ритими всегда недоумевала, как я могу считать работой разрисовывание моей книжки. Для нее работа означала прополку сорняков на огороде, сбор топлива для очага и починку крыши шабоно.

— Мне очень понравились и песни, и пляски, — сказала я. — Я узнала твой голос. Он очень красивый.

Ритими просияла. — Я очень хорошо пою. — В ее утверждении была очаровательная прямота и уверенность; она не хвастала, она лишь констатировала факт. — Я уверена, что охотники придут с большой добычей, чтобы хватило накормить гостей на празднике.

Согласно кивнув, я отыскала веточку и схематически изобразила на мягкой земле фигуру человека. — Это тело белого человека, — сказала я, обозначив основные внутренние органы и кости. — Интересно, а как выглядит тело Итикотери? — Ты, должно быть, и впрямь устала, если задаешь такие глупые вопросы, — сказала Ритими, глядя на меня, как на полоумную. Она поднялась и пустилась в пляс, припевая громким мелодичным голосом: — Это моя голова, это моя рука, это моя грудь, это мой живот, это моя…

Вокруг нас моментально собралась толпа мужчин и женщин, привлеченных забавными ужимками Ритими.

Смеясь и повизгивая, они принялись отпускать непристойные шутки насчет тел друг друга. Кое-кто из мальчишекподростков буквально катался по земле от хохота, держа себя за половые органы.

— Может еще кто-нибудь нарисовать свое тело так, как я нарисовала мое? — спросила я.

На мой вызов откликнулось несколько человек.

Схватив кто деревяшку, кто веточку, кто сломанный лук, они стали рисовать на земле. Их рисунки резко отличались друг от друга, и не только в силу вполне очевидных половых различий, которые они всеми силами старались подчеркнуть, но еще и тем, что все мужские тела были изображены с крохотными фигурками в груди.

Я с трудом скрывала радость. По моему разумению, это должны были быть те самые духи, которых призывал Арасуве своими заклинаниями перед тем, как приступить к сеансу исцеления. — А это что такое? — спросила я как можно небрежнее.

— Это лесные хекуры, которые живут в груди у мужчины, — ответил один из мужчин.

— Все мужчины шапори? — В груди у каждого мужчины есть хекура, — ответил тот же мужчина. — Но заставить их себе служить может только настоящий шапори. И только великий шапори может приказать своим хекурам помочь больному или отразить колдовство враждебного шапори. — Изучая мой рисунок, он спросил: — А почему на твоем рисунке тоже есть хекуры, даже в ногах? Ведь у женщин их не бывает.

Я пояснила, что это никакие не духи, а внутренние органы и кости, и они тут же дополнили ими свои рисунки.

Удовлетворившись тем, что узнала, я охотно составила компанию Ритими, собравшейся в лес за дровами, что было самой трудоемкой и нелюбимой женской обязанностью.

Топлива всегда не хватало, потому что огонь в очагах поддерживался постоянно.

В тот же вечер, давно взяв себе это за правило, Ритими тщательно осмотрела мои ноги на предмет колючек и заноз.

Убедившись, что таковых нет, она удовлетворенно оттерла их ладонями дочиста.

— Интересно, преображаются ли как-то тела шапори, когда на них воздействует эпена, — сказала я. Важно было получить подтверждение из их же уст, поскольку изначальной предпосылкой моего теоретического построения было то, что шаман действует на основании неких предположений, связанных с телом. Мне нужно было знать, все ли эти люди разделяют подобные предположения, и являются ли они осознанными или подсознательными по своей природе.

— Ты видела вчера Ирамамове? — спросила Ритими. — Ты видела, как он ходил? Его ноги не касались земли. Он очень могущественный шапори. Он стал большим ягуаром.

— Он никого не исцелил, — мрачно заметила я. Меня разочаровало то, что брат Арасуве считается великим шаманом. Пару раз я видела, как он колотил свою жену.

Утратив интерес к разговору, Ритими отвернулась и начала приготовления к нашему вечернему ритуалу. Сняв корзину с моими пожитками с небольшого возвышения в глубине хижины, она поставила ее на землю. Один за другим она доставала оттуда различные предметы и, подняв высоко над головой, ожидала, пока я их назову. Тогда вслед за мной она повторяла название по-испански, затем по-английски, а ей начинал вторить вечерний хор жен вождя и нескольких других женщин, каждый вечер собиравшихся в нашей хижине.

Я удобно устроилась в гамаке, а пальцы Тутеми принялись прядь за прядью перебирать мои волосы в поисках воображаемых вшей; я-то не сомневалась, что у меня их нет — пока нет. На вид Тутеми была пятью-шестью годами младше Ритими, которой, по-моему, было около двадцати. Она была выше ростом и крупнее, а живот ее округляла первая беременность. Она была робка и застенчива. Я часто замечала в ее глазах какое-то печальное, отсутствующее выражение, и временами она разговаривала сама с собой, словно размышляя вслух.

— Вши, вши! — закричала Тутеми, прервав англоиспанскую декламацию женщин.

— Дай-ка мне посмотреть, — сказала я, в полной уверенности, что она шутит. — Разве вши белые? — спросила я, разглядывая крошечных белых жучков на ее пальце. Я всегда считала, что они темные.

— Белая Девушка — белые вши! — с лукавым видом сказала Тутеми. С явным удовольствием она хрустнула ими на зубах и проглотила. — Вши всегда белые.

Наступил день праздника. С самого полудня надо мной хлопотали Ритими и Тутеми, взявшие на себя заботу меня украсить. Заостренным кусочком бамбука Тутеми остригла мне волосы на общепринятый манер, а острой, как лезвие ножа, травинкой выбрила макушку. Волосы с моих ног она удалила с помощью абразивной пасты, приготовленной из золы, растительной смолы и ила.

Ритими разрисовала мне лицо волнистыми линиями, а все тело расписала затейливыми геометрическими узорами с помощью разжеванной веточки. Мои ноги, красные и опухшие после удаления волос, остались нераскрашенными. К моим сережкам-колечкам, которые мне удалось отстоять, она прикрепила по розовому цветку вместе с пучками белых перьев. К предплечьям, кистям рук и коленкам она привязала красные шнурки из хлопковой пряжи.

— О нет. Только не это, — воскликнула я, отскакивая подальше от Ритими.

— Да это совсем не больно, — заверила она меня, а потом негодующе спросила: — Ты что, хочешь выглядеть, как старуха? Это же не больно, — настаивала Ритими, ходя за мной по пятам.

— Оставь ее в покое, — сказал Этева, доставая с возвышения лубяной короб. Оглядев меня, он расхохотался. Его крупные белые зубы и прищуренные глаза, казалось, насмехались над моим смущением. — Не так уж много у нее волос на лобке.

Я с облегчением повязала вокруг бедер красный хлопковый пояс, который дала мне Ритими, и рассмеялась вместе с ним. Убедившись, что широкий плоский пояс повязан так, что его бахрома полностью скрывает неуместную растительность, я сказала Ритими: — Вот видишь, ничего не видно.

Ритими оставила это без внимания и, равнодушно пожав плечами, продолжала обследовать собственный лобок в поисках хотя бы одного волоска.

Загорелое лицо и тело Этевы украшали круги и завитушки. Поверх лобкового шнурка он повязал толстый круглый пояс из красной хлопковой пряжи, на предплечьях — узкие полоски обезьяньего меха, к которым Ритими прикрепила загодя отобранные Этевой из короба белые и черные перья.

Запустив пальцы в липкую смолистую пасту, приготовленную сегодня утром женами Арасуве, Ритими вытерла их о волосы Этевы. Тутеми сразу же взяла из другого короба целый пучок белых пушистых перьев и прилепила их к его голове, так что он словно оказался в белой меховой шапке.

— Когда начнется праздник? — спросила я, глядя, как несколько мужчин оттаскивают прочь с уже расчищенной от растительности поляны огромные кучи банановой кожуры.

• Предыдущая
• 16/61
• Следующая