Белые львы (СИ) - "Omega-in-exile" - Страница 88

====== 38. ТЕМНОЕ НАВАЖДЕНИЕ ======

ГЛАВА 38. ТЕМНОЕ НАВАЖДЕНИЕ Москва, март 2008 года Конвойный провел Мурзина по мрачным коридорам следственного изолятора. Открывались и закрывались двери и решетки, лязгали засовы, скрежетали замки. Мурзин спокойно дожидался, когда их откроют, затем закроют. Он стоял, сцепив руки за спиной, лицо было невозмутимым. Да, на него давили. Но пока только психологически. Даже камера у него была отдельной: по меркам СИЗО неслыханная роскошь. Впрочем, ему открытым текстом говорили, что если он будет и дальше уходить в «несознанку», то его переведут к уголовникам. Мурзин лишь пожимал плечами. Не потому что не боялся. Боялся, конечно, каким бы сильным и тренированным он ни был. Но он не мог себе позволить показать свой страх другим. Нельзя давать слабину. У Мурзина были отличные адвокаты, но он прекрасно знал, что в России от адвокатов мало что зависит. Приговоры выносятся не в зале суда, а совсем в других кабинетах. Тем более приговоры таким людям как Мурзин. Да он вообще не был уверен, что доживет до суда. Конечно, он принял меры, чтобы в случае его внезапной смерти всплыли документы, убийственные для многих. Но в России компромат давно потерял силу. Разоблачительные материалы о коррупции публикуются регулярно, но не имеют никакого эффекта, общество относится к ним безразлично, как к смене дня и ночи. А власть всегда умела игнорировать даже самые тяжкие грехи тех, в ком нуждалась. Другое дело, когда нужда в этих людях если и не отпадала, то становилась меньше, чем прежде. Собственно, именно это и случилось с Мурзиным. Подготовленные Силецким при помощи Хейдена документы могли годами и десятилетиями пылиться в высоких кабинетах, и никто не дал бы им ходу. Но ситуация сложилась так, что Мурзина, во-первых, сочли опасным, а, во-вторых, влиятельным людям попросту понадобилось отжать у него акции титанового месторождения в Африке. Чтобы передать их французам. А может быть, кинуть французов и оставить акции себе. И ситуация может повернуться так, что эти люди сочтут полезной смерть Мурзина. Каким бы компроматом он ни располагал. Мурзина ввели в просторную комнату с большим кожаным диваном, цветами на окнах, стеклянным столиком, на котором стояла бутылка дорогого французского вина и лежало блюдо с крохотными канапе. Трудно было представить, что эта комната располагается в следственном изоляторе, что буквально за стенкой располагаются мрачные камеры, где люди сидят месяцами или даже годами. На диване сидел безликий. – Проходите, Геннадий Владимирович, – произнес он с ядовитой улыбкой. – Располагайтесь поудобнее. Подкрепитесь, попробуйте вино. Поверьте, оно отличное. – По какому случаю банкет? – поинтересовался Мурзин. – Я полагаю, вам нелишне будет расслабиться, Геннадий Владимирович, – с той же улыбкой отвечал безликий. Мурзин промолчал, уставившись в пустоту. Он знал, что это известный прием психологического давления: сыграть на контрасте. Каждый день Мурзина допрашивали по многу часов сразу несколько следователей, поочередно сменявших друг друга. На него давили, ему угрожали. А теперь вдруг вино, канапе… Чтобы расслабился. Чтобы мысль о новых допросах стала невыносимой. Чтобы пошел на уступки.

Ирония судьбы была в том, что Мурзину вменяли не те преступления, которые он совершил, а те, в которых он был невиновен. Убийства, которых он не заказывал, и уж тем более не организовывал. Многомиллиардные хищения, к которым он не имел отношения. А по одному из эпизодов обвинения выходило, что Мурзин обокрал владельца банка, которым сам же и владел. То есть украл деньги у самого себя.

Между тем его истинные преступления, тянувшие на пожизненный срок, оставались вне поля зрения следствия. То есть дело его фабриковали с самого начала. И это означало, что дело могло рассыпаться и быть прекращено в любой момент.

Но Мурзин понимал, что это возможно лишь при одном условии: если будет принято политическое решение где-то наверху. Без такого решения его признают виновным в чем угодно, несмотря на всю абсурдность обвинений. Вопрос был в том, как добиться нужного «политического решения». Одним из ключей, открывавших замок его камеры, были акции «Сокоде». Мурзин готов был биться за них до последнего. Биться не потому, что они были ему так уж дороги. На кону стояла не только его судьба. Но кону была жизнь его Младшего, оказавшегося в грязных лапах ублюдка Нбеки. Вот это подкашивало Мурзина. Он готов отдать акции «Сокоде», лишь бы спасти Младшего. Но не было никаких гарантий, что его банально не кинут. Он отдаст акции, а Младшего оставят в лапах Нбеки. Либо просто убьют. При мысли об этом бывший спецназовец покрывался холодным потом. Нет! Главное, чтобы мальчик жил.

Мурзин знал, что Михаил уже отправился в Африку. И что с ним команда, состоящая наполовину из его людей, наполовину из людей Хейдена. Эту весть ему тайно передали в СИЗО. Это вселяло надежду, но это порождало новые страхи. Слишком велик был риск. Затея на грани авантюры. Точнее, просто авантюра. Да, Михаил опытен, он не раз участвовал в подобных делах под командованием самого Мурзина. Но все же. Все же, все же… Что будет с Младшим, если… Проклятье! И Мурзин не находил себе места. Страх за Младшего изматывал его сильнее чем многочасовые допросы и бесконечные угрозы следователей. – Итак, Геннадий Владимирович, пришла пора начать разговор по существу. Я имею в виду возможность снятия с вас ряда обвинений, переквалификацию дела на более мягкие статьи и выход из-под ареста. От вас ждут информации о движении финансовых средств через ваш банк, номера счетов в банках на Западе и в Сингапуре, а также имена их настоящих владельцев. Кроме того, от вас требуется предоставление нам доступа к денежным суммам, которыми вы располагаете. И, самое главное, что нас волнует – пакет акций титанового месторождения в Чамбе, который находится в вашей собственности. Акции «Сокоде» – ключевой элемент сделки, которую вам предлагается заключить. Не стану скрывать, вам предоставляется возможность вести торг по всем пунктам, которые я обозначил. Но есть одно исключение: акции «Сокоде». Их вы должны отдать безо всяких разговоров. Без акций не будет и сделки. А без сделки вы сядете на нары очень надолго. Возможно даже, на всю оставшуюся жизнь, – голос безликого звучал тускло и монотонно. – Такова наша исходная позиция, Геннадий Владимирович. – Мою позицию вы знаете, – по-прежнему глядя перед собой, проговорил Мурзин. – Сначала я должен увидеть Забродина. Убедиться, что он жив. Поговорить с ним. Затем все остальное. Без этого никаких переговоров не будет. – Мы знаем, – кивнул безликий. – Для этого вас сюда и пригласили. Сеанс видеконференцсвязи начнется через… через шесть минут. Мурзин впервые бросил взгляд на безликого – пылающий, испытующий. Но водянистые глаза безликого были совершенно невыразительные. Он был из породы тех людей – как будто помеси человека и амебы, которых невозможно прочесть просто потому, что они холодные, водянистые, бесформенные – никакие. За это и ценятся. – Забродин должен быть освобожден, – проговорил Мурзин. – Это тоже необходимое условие для начала переговоров. – Нет, Геннадий Владимирович, – тем же тусклым голосом отвечал безликий. – Хочу вам напомнить, что условия здесь ставите не вы, а мы. Мурзин про себя отметил, что за все время их бесед безликий, кажется, ни разу не сказал «я». Только «мы», «нас», «нам» или же вообще неопределенное «вам предлагают», «от вас хотят» – такое же безликое и безымянное, как и сам безликий. – Вам и так оказали любезность, пойдя навстречу вашим пожеланиям, – продолжал говорить безликий. – Больше никаких жестов не будет. К тому же, не забывайте, что Забродин находится в руках Нбеки. Нбека, конечно, очень зависит от французов, да и к нам ему приходится прислушиваться. Но он – африканский царек, а вы сами прекрасно знаете, от этих мелких тиранов можно ожидать всего. О, уж это Мурзин знал прекрасно! За долгие годы он отлично изучил типаж диктаторов из третьего мира. Чем ничтожней был диктатор, тем больше он компенсировал собственное ничтожество жестокостью, самодурством и импульсивными решениями. Нбека был именно таким: ничтожным и потому опасным. – Впрочем, сейчас вы увидите Забродина, – снова усмешка безликого. – И не только его. Вы увидите и других своих знакомых. Это будет маленькая видеоконференция. Сможете передать приветы, прямо как в «Поле чудес». Безликий нажал клавишу на лэптопе. Замерцала плазменная панель на стене напротив. Раздался мерзкий звук, похожий на телефонный гудок, на экране вспыхнул квадрат, и Мурзин с изумлением и яростью увидел бледное, напряженное лицо Хейдена. *** Казиньяно, май 2008 года – Вы должны понимать, мсье Хейден, что не вы диктуете условия, а мы, – лицо Вертье на экране лэптопа было бесстрастным, взгляд безжалостным. – Вы ведете себя как мелкий шантажист, – с ненавистью в глазах процедил Йен. – Оставьте эмоции, – спокойно заметил Вертье. – Думаю, вы, наконец, поняли, что мы не намерены шутить. Ваши воздушные прогулки близ Версаля и на Кубе должны было ясно показать вам это. К сожалению, вы оказались не слишком понятливы. Но идея вашего друга Нбеки пришлась как нельзя кстати, она помогла вам поумнеть. – Вертье, вы покойник, – сжав кулаки, произнес Хейден. – Не надо давать обещаний, которые вы не в силах исполнить, – слова Хейдена, казалось, не произвели на французского контрразведчика ни малейшего впечатления. – Думаю, вы осознаете возможности организации, которую я имею честь представлять. – А я не советую мне угрожать, – отрезал Хейден. – Вы не оставляете мне выбора, мсье, – пожал плечами Вертье. – Но я рассчитываю на ваше благоразумие. Итак, от вас требуется продать принадлежащий вам блокирующий пакет акций в проекте «Сокоде». Заметьте, вам предлагается его продать. – Да, по бросовой цене, – заметил Хейден. – Не преувеличивайте. Точнее, не преуменьшайте. Да, цена не самая лучшая, но довольно неплохая. Особенно, учитывая то, что в эти самые минуты вашему доброму знакомому Мурзину в московской тюрьме настойчиво рекомендуют даже не продать его часть акций, а просто отдать. – А, так я еще должен вас благодарить? – процедил Хейден. – Это называется: спасибо, что не убили, а только изнасиловали. – Зачем же так вульгарно, мсье! – поморщился Вертье. – Повторяю, речь идет лишь о выкупе у вас акций. Вы не потеряете ни цента: цена продажи превышает ту, по которой вы приобрели за акции. Пусть и незначительно. Но все-таки. – Не забывайте, что я еще вкладывал большие деньги в социальные проекты в Чамбе. Я… – Да, например, вы спонсировали государственный переворот, – язвительно заметил французский контрразведчик. – Который стал для нас весьма неприятной неожиданностью, и нам на ходу пришлось переверстывать многие планы. Но в бизнесе и политике всегда есть риски, вам это прекрасно известно. – Деньги для меня очень важны, но не только они, – произнес Хейден. – Куда важнее принципы. «Сокоде» для меня не только бизнес, это еще и продвижение принципов. Если хотите, принципов свободы. А я своим принципам я не изменяю. – Хейден, помимо ваших принципов есть проблемы политической ответственности. Вы разглагольствуете о свободе, но пока что вы принесли в Экваториальную Африку гражданскую войну. И все это из-за ваших принципов. А точнее, из-за того, что вы не смогли поделить любовника с русским бандитом. – Заткнитесь, Вертье! – вскинулся Йен. – Я лишь констатировал факт, – холодно произнес француз. –Хейден, вы ведете бизнес в глобальных масштабах, а значит не можете быть в стороне от политической ответственности. Вокруг «Сокоде» сошлись интересы влиятельных мировых сил. Нужно соблдать их баланс. А ваша деятельность нарушает этот баланс. И вы должны понимать, что вам в любом случае не позволят спокойно вести бизнес в «Сокоде». Там должны вести бизнес другие. Такова реальность, и вам следует ее принять, вы же прагматик. Йен молчал, глядя прямо в темный зрачок видеокамеры на экране лэптопа. – Я не намерен поддаваться на шантаж, – наконец, вымолвил он. – То есть вы готовы пожертвовать своим молодым любовником? – подняв бровь, поинтересовался Вертье. – Я. Не поддаюсь. На шантаж, – сквозь зубы повторил Йен. – Дело ваше, – пожал плечами Вертье. – Кстати, пришло время сеанса видеосвязи с Агазе. Вас еще интересует этот молодой человек? Хотите его увидеть? Или нет? Если нет, тогда не будем тратить время и распрощаемся. Йен сжал кулаки, чтобы сохранить внешнее самообладание. Он сидел в гостиной Казиньяно, казавшейся полной призраков – темных и зловещих. И Йен услышал голос, тихий и настойчивый. Никогда прежде он не слышал этого голоса, но откуда-то знал, что это голос души древней крепости: