Белые львы (СИ) - "Omega-in-exile" - Страница 84

====== 36. ЧЁЛН ХАРОНА ======

ГЛАВА 36. ЧЁЛН ХАРОНА Агазе, май 2008 года – Пить, – хрипло зашептал Эм. – Пить… Саша с трудом поднялся. В ушах звенело, перед глазами роились черные точки. В камере была убийственная духота, стояла невыносимая вонь. Вода в небольшом бачке была отвратительно теплой и пахла тухлятиной. Они оба в первый же день отравились. Туалета не было, приходилось испражняться здесь же, в углу камеры. Саша набрал воды в грязноватую жестяную кружку, поднес Эму, лежавшему на грязном тряпье. Сашу мутило, живот скручивало, он чувствовал невероятную слабость и еле держался на ногах. При том что от природы был крепким и вполне выносливым. А хрупкому, изнеженному Эму приходилось совсем плохо. Он не в силах был подняться. Саша поначалу таскал его в угол на руках, чтобы тот мог испражниться. Но делать это едва ли не каждые 15 минут было просто невозможно. И они уже гадили едва ли не под себя, и им это становилось все более и более безразлично. Ни тот, ни другой не знали, почему их захватили и куда именно отвезли. Но Саша заметил на форме чернокожих охранников, переговаривавшихся между собой на непонятном языке, небольшой рисунок с белым львом. Он уже видел этот рисунок и помнил, что это – герб Республики Чамбе. Оставалось сложить два и два, чтобы понять: скорее всего их похитил Нбека. Зачем? Легко догадаться: чтобы шантажировать либо Йена, либо Старшего. А, возможно, обоих. Хотя Саша чувствовал себя отвратительно, мозг его работал ясно и четко. Паззл стремительно складывался.

Эма не убили. Почему? Наверное, похитители пока не поняли, что ни для Хейдена, ни для Мурзина Эм Нуцци никакой ценности не представляет. Но если они это узнают, то Эма сразу прикончат. Можно было не сомневаться. Саша думал об Эме, о его спасении. Когда думаешь не о себе, а о другом, то становится легче. Страх и отчаяние отступают.

– Ал… Ал… – донесся до Саши слабый голос Эма. Саша придвинулся к нему, провел рукой по спутавшимся черным волосам. – Нас убьют, да? – прошептал Эм, глядя Саше прямо в глаза. Во взгляде Эма была тоскливая обреченность. – Нет, – в серых глазах было холодное спокойствие. – Если бы нас хотели убить, то не стали бы для этого везти в Африку. Саша сам поражался тому, с каким спокойствием и уверенностью это говорит. На самом деле он ни в чем не был уверен. У него были лишь догадки и надежды. Но сейчас, когда рядом лежал слабый, беззащитный Эм, эти спокойствие и уверенность дались ему удивительно легко. Он и сам готов был поверить в то, что смерть им не угрожает. – Эм, слушай внимательно, – зашептал Саша. – Ты должен говорить, что тоже был любовником и Хейдена, и Мурзина. Говори, что мы оба были их любовниками. И я, и ты. Понял? Это очень важно. Тогда нам обоим сохранят жизнь. – Кто нас похитил? Зачем?.. – Долго объяснять. Просто тверди одно: ты тоже был их любовником. – Ал, как скажешь… Ал! – Что? – спросил Саша, в глазах которого уже начинал клубиться серый туман, уносящий его прочь от ужасной реальности. – Ал, я просто хочу чтобы ты знал. И понимал, – шептал Эм. – Ты мне нужен. Ты. Именно ты… Понимаешь? – Конечно, – кивнул Саша, почти автоматически. – Нет… ты не понимаешь. Я знаю, что ты меня не любишь. Ты любишь Хейдена. – Эм, не надо… – Нет! – с неожиданным жаром проговорил Эм. – Надо! Ты задумывался о своем чувстве ко мне? – Эм, – вздохнул Саша. –Я же говорил тебе… – Нет, нет, это всё не то! – с досадой выкрикнул Эм. – Ты уходишь от ответа. Но ты его знаешь. Знаешь. Ты любишь меня. Любишь. Да-да, любишь. Но не как этого твоего Хейдена. И уж точно не как Мурзина. Ал, не думай, что я просто похотливая давалка! У меня есть глаза. И мозги! Ты любишь Хейдена как любовника. Это видно. А этого … Мурзина – тоже любишь. Но иначе. Как отца. У тебя ведь не было отца, так? Я угадал? – Угадал, – глухим голосом ответил Саша. Его с пеленок воспитывала мать, любившая своего сына деспотической, почти убийственной любовью. Тема отца в их маленькой семье всегда была табу. Однажды у Саши, конечно, возник вопрос: а почему у него нет папы? У других ведь есть, а у него? Он долго не решался спросить это у матери. Наконец, решился. – Саша, – голос матери, обычно ласковый и нежный, вдруг стал чужим, враждебным. – Слушай внимательно. Повторять не буду. Если тебя спросят в школе, кто твой папа, отвечай, что он погиб. В автокатастрофе. А я тебе всё расскажу. Но не сейчас. Когда станешь взрослым. Понял? Каждое слово матери походило на удар молотка, вбивавшего в сознание ребенка стальные гвозди. И эти гвозди засели в голове Саши намертво. Он больше не задавал матери этого вопроса. Слишком тяжелым и страшным был ее взгляд. Он просто ждал, когда мама расскажет ему всё. Но не дождался. Мать погибла в автокатастрофе. Мистика: она погибла именно той смертью, которую придумала для объяснения отсутствия у Саши отца… – Да, у тебя не было отца, поэтому тебя и тянет к сильным мужчинам, – донесся до Саши голос Эма. Саша вздрогнул, его сознание, улетевшее в миры воспоминаний, вернулось в душную вонючую камеру, и к Эму, лежавшему у него на коленях. – Если бы у тебя был отец, ты был бы другим, – продолжал Эм. – Да ты на самом деле другой. Не такой, каким себя считаешь. В тебе есть сила. Власть. Жесткость. – Ты ничего не знаешь, – вырвалось у Саши. Нет, Эм не сказал ему ничего нового, Саша и сам все это чувствовал. Но осознание того, что этот легкомысленный и взбалмошный парнишка так глубоко проник в его душу, Сашу напугало. Как будто его вдруг застали за чем-то постыдным. – Ал, ты и меня любишь. Меня тоже. И не надо отрицать, ты сам знаешь, что это правда. Просто ты любишь меня иначе… Так любят щенка или котенка. О нем заботятся. За ним ухаживают. И за него все решают. Знаешь, я и на это согласен. Даже больше, это мне и нужно. Но моим хозяином должен быть ты. – Нет. Ты не животное, Эм! Ты – человек! – И что? – Эм слабо усмехнулся. –Знаешь, кто мне изложил эту теорию разновидностей любви? – Гор! – осенило Сашу. – Да. Он. Старый мудрый Гор… – Гор говорил… обо мне? – нахмурился Саша. – Он говорил вообще, – вздохнул Эм. – Но ведь его теория применима к тебе. – Если да, то это плохо, – холодно произнес Саша. – Относиться к тебе как… к домашнему котенку – это же унизительно! – Кто бы говорил! – фыркнул Эм. – А то, чем ты занимался, разве не унизительно? Но ведь ты же этим занимался! – Это другое! – Неважно. Ты должен меня понять. Унижение – уже ценность. Оно лучше чем вообще ничего. Потому что унижение это тоже проявление чувства. Пусть уродливое. Пусть отвратительное. Но все равно! Это как сейчас: лучше пить вонючую воду, чем сдохнуть тут от жажды! Вот скажи мне честно, разве я не прав? Саша молча кивнул, перебирая в пальцах темные волосы Эма. – Я надеюсь, что однажды ты полюбишь меня иначе, – заговорил Эм неожиданно глухим голосом. – Но даже если этого не случится, я все равно буду счастлив с тобой. Если… – тут голос его прервался. – Если мы не погибнем. – Мы не погибнем, – Саша вновь заговорил уверенно и даже властно. – Не должны. Ты понял? – Ал, я люблю тебя, – и вновь на Сашу устремился сверкающий взгляд голубых глаз. – Мы не должны погибнуть, – словно не слыша слов Эма, повторил Саша. – Если ты хочешь принадлежать мне, то должен слушаться моих приказов. Так вот, я запрещаю тебе даже думать о гибели. Запрещаю. Ты понял? – Понял. – Да, Господин! – в голосе Саши зазвенел металл. – Да, Господин, – повторил Эм, завороженно глядя в странные серые глаза – то покрывающиеся льдом, то наполняющиеся нежностью. – Вот так, – голос Саши снова стал мягким. – Послушай. Мой Старший – Мурзин – сказал однажды: надеяться нужно до конца. Помнить, что в любой момент всё может измениться. И безвыходная ситуация вдруг обернется тысячей возможностей. Но они появятся лишь в том случае, если ты будешь к ним готов. Саша почти дословно воспроизвел когда-то услышанные им слова Старшего. Тогда Саша не придал им особого значения. Но сейчас он знал, что Старший, как и они, находится в заточении. И он вдруг подумал, что и Старший в эту самую минуту тоже надеется. Невзирая ни на что. Он ведет свою игру. Он бьется, сражается, потому что привык сражаться, и иначе быть не может! *** Москва, май 2008 года – Так вот, Геннадий Владимирович, – голос безликого был все так же невыразителен. – Я уверен, что вы, как разумный человек, поступите правильно. Сами понимаете, вам все равно не позволят распоряжаться акциями «Сокоде». Вы слишком многим перешли дорогу. На вас зол Нбека, вы разозлили французов, американцы тоже крайне недовольны. Акции «Сокоде» стали частью большого уравнения, очень большого и очень сложного. И ваша свобода, ваша жизнь – не самые значимые составляющие этого уравнения. А жизнь вашего… любовника, – безликий произнес это слово с нескрываемым презрением, – и вовсе величина, стремящаяся к нулю. Для всех, кроме вас. И, я думаю, вы это тоже прекрасно понимаете. Так исходите же из этого. Мурзин, давший слабину после из-за известия о том, что Саша попал в лапы Нбеки, уже обрел прежнее хладнокровие. Он понимал, что ему предстоит опасная игра, ставкой в которой является жизнь его Младшего. – Телефон, – безапелляционно произнес Мурзин. – Мне нужно сделать звонок. – Вообще-то, вы находитесь в следственном изоляторе, а не у себя в офисе, господин Мурзин, – ледяным тоном процедил безликий. – И я вам не секретарша. Возможно, вам предоставят телефон, но сначала вы должны… – Телефон, – повторил Мурзин. – Иначе ничего не будет. Вообще ничего. Безликий снова попытался возразить, но что-то во взгляде арестанта заставило его промолчать. На его лице появилась гримаса досады. – По поводу телефона я должен посоветоваться, – сухо сказал он. Лицо Мурзина оставалось каменным. Он как будто и не слышал слов безликого. А тот торопливо вышел из камеры. Мурзин молчал. Его ум лихорадочно работал, подгоняемый клокотавшими в темных глубинах сердца страхом и яростью. Безликий в подтверждение слов о похищении Младшего показал ему фотографии. Саша лежит без сознания в салоне самолета, закованный в наручники. Сашу тащат куда-то по грязному двору. На заднем фоне пальмы, негры… Очевидно, тюремный двор. Рядом какой-то юнец. Тренированная память спецназовца подсказала: тот самый Нуцци, прилипший к его Младшему. А этого с какой стати похитили? Нуцци не представлял никакой ценности ни для Мурзина, ни, насколько известно, для Хейдена. Скорее всего, его захватили за компанию. Да, не повезло, юнцу. Вряд ли он выйдет живым из чамбийской тюрьмы. Уж Мурзин точно не будет из-за него торговаться. Хотя… Мурзин нахмурился. Он знал своего Младшего. Если Мурзин не вступится за этого шлюшонка, то Младший не поймет. И не простит. Что ж, придется спасать и этот нежданный и ненужный довесок. Иначе все будет напрасно. Где-то на краю сознания у Мурзина промелькнула мысль как будет хорошо, если Хейден не додумается вписаться и за Нуцци тоже. Вот тогда Младший точно от него отвернется. Черт, Мурзин действительно этого желал! *** Казиньяно, май 2008 года – Я все сделаю, чтобы вытащить его! – Йен грохнул кулаком по столу. Старый Гор, в глазах которого на сей раз не было обычных смешинок, задумчиво кивнул, постукивая сухими пальцами по подлокотникам кресла-каталки. – Когда мне позвонил Вертье и сообщил, что Саша в руках Нбеки, я… я… – Ты готов был разорвать его на куски, – понимающе кивнул Гор. – Вот только по мобильному телефону это сделать весьма затруднительно. – Гор, послушай, твоя ирония сейчас не совсем к месту… – Именно сейчас она к месту, мой мальчик, – проговорил Гор без тени улыбки. – В трудных ситуациях именно ирония помогает принять верные решения. На самом деле ты уже принял верное решение. Хорошо, что прилетел ко мне. Из Штатов заниматься спасением нашего сероглазого поэта было бы крайне затруднительно. Лететь в Африку – бессмысленно, ты лишь показал бы Нбеке свою слабость. Здесь, на Сицилии, лучшее место для размещения твоего штаба. При условии, конечно, что об этом не узнают. – Я сделал всё, что в моих силах. Официально я возвратился в Сан-Франциско. Мой самолет вылетел туда из Флоренции. В моей охране есть человек, не совсем мой двойник, но в гриме издали вполне сойдет за меня. Пусть все думают, что я в Сан-Франциско, заперся в своем офисе и никого не принимаю. – Ты играешь с людьми, которых так просто не одурачить, – заметил Гор. – Знаю, – угрюмо бросил Йен. – Но я хотя бы выиграю время. Проклятье! Я сделал все, чтобы утопить Мурзина, а что теперь? Что это? Насмешка судьбы? – Не философствуй, мальчик, у тебя это всегда плохо получалось, – пренебрежительно сказал Гор. – И не забывай, что Мурзин – мой друг. Я не вмешиваюсь в ваш конфликт. Но я не одобряю того, что ты помог упрятать Мурзина за решетку. – Мурзин – преступник! – вскинулся Йен. – У него руки по локоть в крови! Он грабит свою страну! – Его страна позволяет ему это делать, – невозмутимо пожал плечами Гор. – Йен, послушай, я тысячу раз согласился бы с твоими словами, если бы они были к месту. Но ты же возмущен не участием Мурзина в незаконных операциях. Причина в другом, и мы оба её знаем. Ты избавился от более удачливого соперника на любовном фронте, только и всего. Причем избавился не самым чистым способом. – Если бы я этого не сделал, он сделал бы то же самое со мной! – Возможно. Но это сделал ты, – голос Гора стал суровым, словно голос судьи, зачитывающего приговор. – Давай не будем лицемерить и прикрываться звонкими словами. Твоя ненависть к Мурзину не должна мешать тебе видеть реальность. А реальность такова, что вы с ним, в каком-то смысле, оказались в одной камере. И выбираться вам придется вместе. Я имею в виду: спасать Сашу. – Я готов! – тут же заявил Йен. – Я готов заключить союз с кем угодно, хоть с дьяволом, лишь бы его спасти! – Снова громкие слова, – рассеянно пробормотал Гор. Он зажмурился как старый кот, подставляя лицо под льющиеся в окно лучи жаркого сицилийского солнца. – Йен, ты иногда кажешься мне вскрытой консервной банкой. Она звенит, но пуста и бесполезна. – Да пусть так! – зарычал Хейден. – Но я устал слышать, какой я никчемный идиот! Я согласен, заранее согласен с тобой, но я хочу слышать от тебя не насмешки, а совет! – Совет, говоришь? Ты ведь знаешь, что вместе с поэтом был похищен и Эм? – А, этот, – скривился Хейден. – Да. Я знаю, что ты питаешь к нему слабость… – Я не питаю к нему слабость, я лишь трахаю его тем, что в моем возрасте еще работает, – невозмутимо заметил старик, сжимая в кулачок высохшую руку. – Гор, как бы там ни было. Я сделаю все, чтобы спасти и этого парня тоже. Хотя, скажу тебе честно, с удовольствием оставил бы его там, в африканской тюрьме. – Да, он же влез в постель к нашему поэту, – Гор по-прежнему был невозмутим. – Именно так, – раздраженно произнес Хейден. – Но я знаю, что этот… красавчик тебе небезразличен, поэтому, повторяю, я все сделаю, чтобы и его тоже спасти. Ну, и из чисто гуманитарных соображений, если угодно. – Идиот, – пожал плечами Гор, отхлебывая бренди из стоявшего на столе стакана. – И почему я идиот, позволь спросить? – прищурился Йен. – Или ты полагаешь, что лучше оставить этого Эма Нуцци ублюдкам Нбеки? – Нет. Ты верно поступишь, если спасешь его. Но у тебя неверная посылка. – Неверная посылка? – непонимающе посмотрел Йен на старика. – Да, неверная. Ты должен спасти его в первую очередь потому, что этого хочет наш поэт. Вот в чем дело. И если ты спасешь поэта из лап Нбеки, а Эма оставишь там, то можешь и мечтать о том, что серые глаза снова одарят тебя благосклонным взглядом. А ты этого не понимаешь. Значит, ты идиот. Вот в чем твоя проблема. Йен молчал, глядя на старика. Пару раз он моргнул, как будто что-то постигая. – Ты совершаешь глупость за глупостью, Йен, – старик говорил жестко и безжалостно. – История с русским сутенером ничему тебя не научила. Почему наш сероглазый поэт так носился с этой мразью, которая сделала из него шлюху, которая предавала и продавала его? Да потому что он не может оставить тех, кто оказался в беде. Это у него в характере. В крови, если хочешь. И ты не понял, что чем больше ты будешь вредить Мурзину, тем сильнее поэт будет к нему привязываться. Кстати, обратное тоже верно: чем больше Мурзин будет вредить тебе, тем сильнее это привяжет к тебе поэта. Он всегда на стороне тех, кому плохо, кого бьют. Независимо от того, насколько те сами плохи. Это такая черта русской души. Достоевский хорошо это описывал. У него даже есть целый роман «Униженные и оскорбленные». Не читал? А, впрочем, вряд ли ты что-то в этом поймешь. Знаешь, как завоевать сердце молодого поэта? Отдай все свои богатства Мурзину. И поэт станет твоим. Впрочем, Мурзин в отличие от тебя умен и не возьмет у тебя ни цента. Он-то хорошо понимает героев Достоевского… Но, если кратко: спаси не только сероглазого поэта, но и его спутника. И не пытайся разлучить Эма с ним. Более того. Ты должен помочь и Мурзину. Да-да, именно так! Наш юный поэт тянется к сильным личностям, это правда. Но победит в войне за его сердце не самый сильный, а самый милосердный. Знаешь, почему он вдруг привязался к Эму? Да потому что он чувствует, что Эма надо защищать. В нашего поэта впервые влюбился тот, кто слабее его. И он это чувствует. Если Эм погибнет, для поэта это станет катастрофой. И сердце его будет закрыто для тебя, если он сочтет, что ты виноват в гибели Эма хотя бы косвенно. Не разлучай их. Пусть Эм тоже будет рядом. Не воюй с Мурзиным. Напротив, помоги ему. Отдай ему победу. И тогда наградой тебе станет сердце поэта. Понимаешь? Я ведь не сказал тебе ничего нового. Знаешь, я всю свою жизнь был далек от христианства, его заповеди казались мне смешными и наивными. А ведь сейчас я привел тебе именно христианские заповеди. Кто попросит у тебя рубашку, отдай тому две. Ударившему тебя по правой щеке подставь и левую. Кто скажет тебе пройти с ним поприще, иди с ним два. И тогда получишь истинную награду. Любовь. Гор умолк. Йен тоже молчал, постукивая пальцами по столу и о чем-то думая. – Чтобы спасти Сашу, я спасу кого угодно, – наконец, сказал Йен. – И пожертвую чем угодно. Без него все для меня теряет смысл. Кажется, я опять произнес звонкую фразу, Гор? Опять я зазвенел как пустая консервная банка? Знаешь, я все отдал бы за то, чтобы увидеть его сейчас. Вот сейчас, сию минуту… Последние слова Хейден произнес чуть слышно. Он вдруг явственно увидел перед собой серые глаза. Бездонные прозрачные озера, в глубине которых таился мрак и сверкали холодные звезды… *** Агазе, май 2008 года