Совсем не мечта! (СИ) - "MMDL" - Страница 8

Третья его комната являлась сборной солянкой стереотипов о чисто мужской берлоге, где крошки от закуски усыпали покрывало кровати, а вокруг была разбросана не первой свежести одежда.

Четвертая комната была светла, бела и идеально вылизана, как если бы у Антона было сильнейшее ОКР. На письменном столе и полках раскинула крылья симметрия; в платяном шкафу одежда была развешана и разложена по цветовой гамме.

Пятая комната была простой и уютной. Кое-где виднелась пыль, но в большинстве своем там было чисто. Деревянная кровать была накрыта узорчатым пледом, из-за загнутого края которого виднелась большая мягкая подушка. Книжки на полках были потерты, несмотря на бережное обращение. На столе мирно тикали часы… Эта комната мне нравилась больше прочих. Ведь если комната — отражение души, то этот мальчик защищен от тревог, а на сердце у него — хотя бы изредка — тепло и спокойно.

Да, эта комната нравилась мне больше всего, но я принял бы любую, если она его. Любую — кроме той, что я увидел, распахнув наконец дверь.

Мой взгляд обтесали голые серые стены. Стена. Стена. Стена. Потолок. Пол. Стена. Одинокая лампочка свисала с середины потолка. В дальнем углу, под окном лежал матрас, на котором по-турецки сидел Антон, читая книгу. За его спиной сжималась холодная подушка, укутанная кое-как в рулон из тонкого пледа. Из-за недостатка освещения тени легли на лицо Антона так, словно никакого совместного обеда у нас не было — вообще пару дней не были ни обедов, ни завтраков, ни ужинов с полдниками. В этой позе, в этой чудовищно пустой комнате он был похож на узника. Сию же секунду я был готов схватить мальчишку за руку и бежать с ним как можно дальше от его темницы, по пути разбив лицо его отцу за садистские издевательства над ребенком. Но то были лишь эмоции — а разум мне твердил, что что-то явно не сходилось. Что организатор данного дизайна сейчас сидит на матрасе, настойчиво делая вид, что дверь в его комнату так и осталась закрытой.

Я еще раз обвел взглядом стены. Я не на шутку был испуган и не мог пошевелиться. Кажется, меня повело: чуть больше необходимого я оперся на ручку, дверь начала открываться сильнее, как вдруг ударилась обо что-то большое, тяжелое, но определенно тряпочное. Я склонился вперед и вытянул шею. За дверью стояли сумка и чемодан.

— Куда-то собрался? — осторожно спросил я.

Антон яростно захлопнул книгу и устремил колкий взгляд на меня. Его губы двинулись, но с них не слетело ни слова, как если бы он в последнее мгновение подавил в себе желание рассказать правду. Или же ответить гадость. Опыт общения с этим ребенком подсказывал, что ему все-таки ближе второе.

Я все еще ничего не понимал, но чувствовал, что эти казематы вместо комфортной личной комнаты самым прямым образом связаны с сумкой и чемоданом. Но я не знал, можно ли об этом спрашивать. В тот момент я вообще ничего не знал. Если бы это была одна из придуманных мною комнат, я бы стал рассматривать его книги и другие вещи и завел бы разговор о них. Но в этой голой, как обглоданная собакой кость, комнате не было практически ничего. Я даже не мог присесть рядом с Антоном, потому что на матрасе места едва хватало ему одному да его укутанной подушке. Я не ведал, как поступать по отношению к человеку в подобной ситуации, но отлично представлял, как наладить контакт с животным: «Маленький Принц» дал мне вполне четкие указания на этот случай! Поэтому я переступил порог, плотно закрыл дверь и лег прямо на пол, раскинув руки и уставившись в потолок. Я был морально готов пролежать так без движения пару часов, чтобы Антон ко мне «привык». Больше бы, предположил я, не пришлось, ведь я предусмотрительно лег перед дверью, тем самым заблокировав и ее, и находящийся где-то в глубине квартиры туалет. Однако вместо пары часов мне потребовалось полежать от силы минуты две, по истечению которых Антон не выдержал тишины и, как повелось, швырнул в меня книгой. Детективный роман в двести страниц больно чиркнул меня по носу и приземлился возле таинственных сумки и чемодана.

— Ау… — с заметной задержкой откликнулся я.

— Тебя что, кто-нибудь приглашал?

— Приглашение требуется тем, кто не может в определенном месте находиться. А я могу здесь быть — у меня есть разрешение.

— И кто же его тебе дал?

— Твой отец.

Антон на секунду замялся.

— Все же это моя комната, а не моего отца…

— «Комната»? По-моему, это больше похоже на пыточную камеру для предателей и шпионов. Я сослался на твоего отца в надежде, что после этого ты меня не прогонишь.

— Я все равно тебя прогоню.

— Интересно будет посмотреть, как же ты это сделаешь. Лично я не собираюсь подниматься, а сдвинуть меня ты не сумеешь: гравитация в нашем случае на моей стороне.

— Я могу бить тебя, пока ты не встанешь, — зло сощурился Антон.

— Весомый довод, — согласился я. — Но если ты перестараешься, я уже при всем желании не смогу встать, и, следовательно, мы останемся запертыми здесь. Вместе.

Антон сверлил меня сощуренными глазами, после чего встал с матраса и произнес:

— Пожалуй, я рискну.

Во мне заиграло ребячество. Я лежал и смотрел на него, изредка лениво моргая и явно не собираясь отступать. Антон мялся надо мной, изображая властную оскорбленность. Но я-то видел в его лице нерешительность. Осознание этого так неосмотрительно позволило прокрасться на мое лицо язвительной усмешке, за что я вмиг получил от Антона вполне заслуженный пинок по ребрам. Но я не пикнул.

— И что, ты будешь терпеть что угодно? — с неловким любопытством осведомился он.

Я хотел отшутиться: сказать, что воткнутый в ладошку нож, например, терпеть не стану, но в самый последний момент промолчал, боясь своим так-себе-юмором подать ему идею для изощрений.

Я лежал, безвольно раскинув руки, и молча глядел на него снизу вверх, замечая все больше, как в его выражении исчезает детское недоумение, уступая место взрослой изыскательности. Недолго думая, он поставил босую ногу мне на грудь. Я ощущал лишь толику тяжести — он явно меня щадил, или же сама поза была для него важнее обещанной пытки. Победитель над побежденным… Он надавил чуть сильнее, проверяя, остановлю ли я его, но я лежал, безропотно и неподвижно. Его взгляд был куда тяжелее веса, давившего мне на грудь; он был испытывающим, настойчивым, читающим мысли. Я поспешил сомкнуть веки, но было уже слишком поздно: либо он успел прочесть все, что я силился от него с таким трудом скрыть, либо был настолько идеальным, что думал о том же самом. В темноте закрытых глаз я чувствовал, как его нога медленно двинулась вниз, цепляя складки моей одежды. На ремне она разочаровывающе остановилась, не решившись пройти желанный путь до конца. Сквозь вуаль ресниц, незаметно для Антона, я видел, как он снова встал обеими ногами на холодный пол и, согнувшись, протянул руку. Его пальцы застыли в считанных сантиметрах от моей ширинки. Потом дернулись назад. Вперед, остановившись там же — будто нас с ним разделял невидимый силовой барьер. Наконец Антон сделал выбор, убрав руку совсем. На нервах он прикусил большой палец, терзаясь противостоянием страха и желания.

Мне хотелось что-нибудь ему сказать. Хотя бы «Все останется в этой комнате…», имея в виду не столько уже свершившееся, сколько еще только предстоящее, но я боялся его вспугнуть. Каждую секунду не делая ничего, я подтверждаю, укрепляю его слепую уверенность в том, что я вынесу все, что бы он ни делал. Даже одно мое слово может разрушить все. А я не могу позволить ему остановиться… мне слишком важно узнать, сколь далеко он способен зайти…

Он встал на колени, практически усаживаясь мне на грудь. Дрожащие пальцы прочертили линию по моим губам. Я не вздрогнул. Я постарался как можно незаметнее проглотить возникший в горле ком от нарастающего напряжения. Нельзя, чтобы у меня дернулся хоть единый мускул! Иначе все это рассыплется в пыль!..

Оперевшись руками на пол, он склонился к моему лицу — и снова его парализовало. Всего несколько сантиметров разделяли нас. Ну же… Я чувствовал, как выдыхаемый им воздух касается моей кожи, и пытался запомнить эти ощущения на случай, если испытать нечто большее сегодня мне не посчастливится.