Совсем не мечта! (СИ) - "MMDL" - Страница 10

Очевидно, он плохо спал этой ночью, или даже несколько последних ночей. Оно и понятно: я бы тоже мучился от бессонницы перед встречей с человеком, которому без веских на то причин кончил в рот…

Я трижды усмехнулся его смелости. Знай он, о чем я сейчас думаю, ударил бы, как и достаточно раз до того.

За полупрозрачным мятым тюлем зажигались фонари, а этот бессовестный ребенок все продолжал спать. Почему-то это по нарастающей меня злило. Я пригласил его к себе без задней мысли, но сейчас, вспоминая события трехдневной давности, ощущал жгучую потребность отыграться.

Я не заметил тот момент, когда поднялся из-за стола и подошел к дивану, будто незаметно перенесся к нему в чрезвычайно коротком прыжке сквозь пространство. Глаз было не отвести от его слегка сомкнутых губ. Но, несмотря на сильнейшее желание его хотя бы поцеловать, меня все же отвлекла от Антона измятая бумажка, торчащая из нагрудного кармана его школьного пиджака. Она выглядела крайне замусоленной, с краев была порвана — так сильно, что получилась бахрома. Двумя пальцами я подцепил бумагу за уголок и выудил из чужого кармана практически без единого шороха. Конечно, я не имел на это право — вот так бесцеремонно вторгаться в его личную жизнь… но меня душило любопытство: что же такого может скрывать этот мальчишка?

Я не постеснялся развернуть бумагу прямо здесь, не отходя от спящего Антона ни на шаг. Так даже честнее будет! — если он проснется и поймает меня с поличным.

В моих руках был листок, вырванный из большого блокнота, весь исписанный от руки мелким аккуратным почерком. Я не знал, Антона это почерк или нет, но прочитанное мне, мягко сказать, не понравилось…

Мой дорогой А.,

Пишу тебе это письмо с замиранием сердца… Сопротивляюсь этому всеми фибрами души, но знаю что мне необходимо его написать…

Я тебя люблю. Я боюсь потерять тебя такого, каким я тебя знаю, страшусь больше никогда не увидеть это лицо, не прикоснуться к этому телу… не услышать этот голос — твой голос, родной и ободряющий, голос, который я различу хоть в толпе. Лицо, которое узнаю из миллионов… Только ты меня знаешь, только ты понимаешь меня — и это понимание взаимно. Всегда…

Я не стал читать дальше. Не смог. В груди и горле щемило. Я чувствовал, как лицевые мышцы сами собой изобразили гримасу боли и отвращения. Хотя страх был бы явно уместнее. Пальцы не слушались, так что любовное послание мне удалось свернуть кое-как. Хотелось спрятать его подальше, выкинуть, СЪЕСТЬ! — но только не возвращать Антону!.. Однако это его письмо. От него — тому, кого он любит… или ему самому — от того, кто любит его…

Я аккуратно положил листок на прежнее место, не разбудив Антона. На душе кошки скребли. Лучше бы я никогда не читал это проклятое письмо. А с другой стороны, ничего бы тогда, по сути, не изменилось — просто я бы ни о чем не знал. Продолжал бы питать пустые иллюзии, не имея ни малейшего понятия о том, что Антон уже носит у сердца любовное письмо.

Когда он проснулся, я сидел за компьютером и имитировал бурную деятельность. На самом же деле, муза покинула меня окончательно. Поделом мне, не надо было читать чужих писем! То письмо…

— Извини, — сонно пробормотал Антон, — я сам не заметил, как уснул. Долго я проспал?

— Всего ничего, — ответил я, подумав: «Достаточно для того, чтобы перевернуть мою жизнь вверх тормашками…»

Антон дезориентировано кивнул и отправился умываться. Только сейчас я дал волю своим эмоциям, прорычав нечто нечленораздельное в потолок, руками вцепившись в и без того взлохмаченные волосы. Подписи в конце письма не было, я специально проверил. Из того, что я прочел, не был ясен пол автора, но «А.», которому было оно адресовано, точно мужчина. Если «А.» — мой Антон, то кто мог ему написать?.. Лизка или кто другой из класса?.. Пережить тот факт, что в Антона кто-то влюблен, я сумею спокойно, но почему он носит письмо с собой? Может, ему его отдали только сегодня? Может, его измял отправитель, а Антону пока что просто некуда было положить полученное письмо? Но он пришел ко мне с сумкой: если бы это признание ничего для него не значило, он бы точно оставил его в сумке… И ведь автором письма может быть и сам Антон — и тогда кому же он испытывает необходимость признаться в любви?..

Я чувствовал, что тонул… Эта цепочка рассуждения затягивала меня все глубже и глубже в трясину ревности и отчаяния, неуверенности и страха, тупого и вязкого. Я не могу пойти и спросить его напрямую! Мы друг другу ничем не обязаны, он не станет оправдываться, а я зря покажу свою слабость. Разговор по душам все только усложнит, а если ничего не делать, я сам себя сведу с ума. Так что выход у меня только один: как-то разобраться во всем в одиночку…

Пока я был безнадежно заперт в собственных терзаниях, Антон прошел в прихожую и начал обуваться. Завязывал шнурки он излишне сосредоточенно, явно раздумывая о другом. Закончив с обувью, он закинул сумку на плечо и с заметным румянцем на щеках замер перед зеркалом.

— Поздно. Ты проводишь меня до дома? — внезапно попросил он, с не очень-то правдоподобным интересом разглядывая пуговицу своего пиджака.

— Хорошо, не проблема.

Идея пройтись мне показалась хорошей: вечерний воздух вытеснит любые лишние мысли из моей головы, как бывало уже много раз до того. Я вступил в зашнурованные давным давно раз и навсегда кроссовки, по обычаю сминая пяткой задник, и накинул пальто.

На улицах было по-прежнему людно, хоть и темно. Свет от уличных фонарей мерк по сравнению с мерцанием нескончаемых ярких вывесок. Свернув с зеленой аллеи, мы спустились в подземный переход. Сбегая вниз по лестнице куда стремительнее меня (опасающегося споткнуться и прилюдно покатиться по ступенькам, как уже бывало), Антон то и дело оглядывался. Словно ребенок, бегущий впереди мамки, но боящийся потерять ее из вида. По пути до дверей метрополитена, при переходе через турникеты, на лениво спускающем нас эскалаторе мы с Антоном держались в полуметре друг от друга. Окружающие, глянув в нашу сторону, ни за что бы не подумали, что мы с ним вообще знакомы. На платформе мы встали у колонны, избегая смотреть друг на друга. Бегло осматривая веселую группку студентов неподалеку от нас, краем глаза я заметил, что смущение так и не сошло с лица Антона: кажется, одно мое присутствие заставляло его чувствовать себя неуютно. Если все дело в том, что случилось три дня тому назад в его комнате, то почему у меня дома он не смущался и даже спал? Довольно сложно уснуть, если тебе некомфортно, а стыд — обычно антипод комфорта.

Поезд с шумом и мощными потоками воздуха вынырнул из тоннеля, медленно притормаживая у платформы. Двери с шипением открылись, и Антон, схватив меня за руку, потащил за собой в первую дверь первого вагона. Когда его пальцы коснулись моей кожи, оба наших сердца будто сделали кульбит. Юркий, наглый, но не доходящий до грубости, мальчишка, по-королевски распихивая всех желающих влезть в вагон раньше него, встал вместе со мной в углу: позади меня, слева, располагалась запертая дверь в вагон машиниста; впереди — стеклянные пассажирские двери, которые никогда не открываются на этой “ветке” метро, ведь все платформы на другой стороне. Антон стоял впереди меня, но, очевидно, по вине смущения или стыда, решил встать ко мне спиной, утыкаясь лбом в прохладное стекло. Вокруг нас шумела толпа: весь вагон был забит. И неудивительно: вечер — время, когда все возвращаются домой.

Двери позади нас закрылись. Поезд тронулся, и, не сразу удержав равновесие, я коснулся лицом волос Антона, мягких и шелковистых. Кажется, от них исходил запах цветочного шампуня, но в таком множестве самых разных запахов сложно было понять. Чтобы восстановить равновесие, я оперся правой ладонью на стекло, а левой — на висящую на стене рекламу ипотеки. Справа от нас громко расхохоталась стайка молодых женщин, перекрикивая шум поезда, и я раздраженно поморщился. Вагон в очередной раз качнулся, и Антон случайно дотронулся до моего правого бедра. Не что-то выдающееся, чтобы придавать этому значение. Однако поезд уже так сильно не качало, а рука Антона по-прежнему касалась моих брюк. Я напрягся; его ладонь сдвинулась с внешней стороны бедра на внутреннюю, и я вздрогнул. Посмотрев на стекло всегда закрытых двойных дверей, я наткнулся на его взгляд, настойчивый, тяжелый, властный, хоть и искренне извиняющийся. Вот почему он так бойко занял место у дверей, вот почему повернулся ко мне спиной. Он планировал наблюдать за мной, следить за моей реакцией…