Маркиз де Сад - Томас Дональд Серрелл - Страница 76
- Предыдущая
- 76/91
- Следующая
В повествовании встречается ряд второстепенных женских персонажей. Наиболее интересным из них является Софи. Бламон считает эту юную особу своей незаконной дочерью. Тем не менее это не мешает ему избивать ее и совершать над ней сексуальное надругательство. Сие придает роману намек на инцест, свойственный ряду повестей Сада в «Преступлениях из-за любви», над которыми он работал в то же время. Но в этом романе такое предположение опровергается: Бламон узнает, что Софи — вовсе не его ребенок.
«Алина и Валькур» по своему основному сюжету также является тщательно продуманной повестью об испытаниях добродетели. Сад хорошо потрудился над созданием характеров. Эта работа представляется благодарной попыткой продолжить развитие сентиментального романа с того места, где его оставил Сэмюэль Ричардсон. Длительное раскручивание основного сюжета прерывается двумя яркими рассказами путешественников, настолько перегруженными подробностями и сильными по описанию, что отвлекают внимание читателя от главных персонажей.
Повествование Сенвилля в какой-то степени похоже на продолжение четвертой книги «Путешествий Гулливера», в котором автор развенчивает моральные традиции европейского общества, сравнивая их с примитивными человеческими культурами. Повествование Свифта словно переписано под впечатлением путешествий капитана Кука. В романе на какое-то время даже появляется сам Кук, когда возникает подозрение, что пропавшая Леонора может находиться на борту корабля ее Величества «Дискавери». Путешествуя по Западной Африке и Тамо, Сенвилль открывает для себя причудливые, дикие племена, используемые автором с той же целью, с какой Свифт использовал иеху и уйхнхнмов в путешествиях капитана Гулливера. Характерной для Сада темой остается утверждение об отсутствии единого морального кодекса, основанного исключительно на законах и традициях человеческого общества. В силу того, что мораль и добродетель на этой стадии являются логической нелепостью, Сенвилля с традициями Бубуа знакомит Сармиенто, португалец, «ставший туземцем» (как сказано о нем в повествовании).
«Пока мы разговаривали, Сармиенто водил меня из комнаты в комнату, чтобы я мог увидеть весь дворец, за исключением содержащихся в секретном месте гаремов, составленных из наиболее прекрасных экземпляров обоего пола. Но ни один из смертных не мог переступить их порога.
— Все девушки принца, — продолжал Сармиенто, — их двенадцать тысяч — подразделяются на четыре класса. К той или иной группе он относит женщин после того, как ему в руки юных особ передает выбравший их для него мужчина. Самые высокие и сильные девушки, прекрасного телосложения, составляют отряд, из которого формируют охрану дворца. Группа, известная под названием «пятьсот рабынь», составлена из тех, что подчиняются охранницам, о которых я уже говорил. Сюда обычно входят девушки в возрасте от двадцати до тридцати лет. На них лежит ответственность обслуживать принца во дворце, а также ухаживать за садом. Как правило, они созданы для выполнения лакейской работы. Третий класс составлен из девушек в возрасте от шестнадцати до двадцати, помогающих при жертвоприношениях. Прекрасные создания для приношения жертвы богам выбираются именно из этой группы. Четвертый класс составляют наиболее красивые и прелестные девушки младше шестнадцати лет. Из этой группы отбираются юницы для интимных утех принца. Если бы попалась белокожая девушка, ее сразу бы определили в этот же класс.
— А такие попадались? — торопливо перебил я.
— Пока нет, — ответил португалец, — но принц жаждет иметь их. Он прилагает всевозможные усилия, чтобы заполучить хотя бы одну.
При этих словах надежда, похоже, возродилась в моем сердце.
— Несмотря на такое групповое деление, — продолжал португалец, — девушки любого класса могут стать объектом жестокости тирана. Когда он выбирает ту или иную, то посылает офицера, дабы нанести ей сто ударов плетью. Этот признак благосклонности походит на носовой платок султана Византии. Он свидетельствует о чести, выпавшей на ее долю. Потом она следует во дворец, где удостаивается свидания с принцем. Поскольку в один день он использует значительное количество девушек, сообщение, о котором я говорил тебе, получают каждое утро множество избранниц.
Мысль об этом заставила меня содрогнуться. «О, Леонора, — сказал я про себя, — если ты попала руки такого чудовища, и я не могу защитить тебя, может ли быть, чтобы твое прелестное тело, обожаемое мною, оказалось так неучтиво высечено?»…
Я последовал за свои проводником, который проводил меня в особняк, построенный в стиле покоев принца, разве что без того размаха. На камышовых подстилках два молодых негра накрыли нам ужин. Мы сели на африканский лад, поскольку наш португалец стал настоящим туземцем, переняв нормы нравственного поведения и обычаи местного народа, в обществе которого очутился.
Принесли кусок жареного мяса, и мой набожный господин произнес благодарственную молитву (ибо религиозные убеждения никогда не покидают португальцев), затем предложил мне ломтик разрубленной туши, поставленной на стол.
Меня помимо воли проняла дрожь.
— Братец, — сказал я с нескрываемым беспокойством, — дай мне честное слово европейца. Не может ли это блюдо, которым ты меня сейчас потчуешь, случайно быть кусочком бедра или попки одной из тех девушек, чья кровь совсем недавно пролилась на алтарь твоего повелителя?
— Что? — холодно отозвался португалец. — Почему тебя волнуют подобные банальности? Неужели ты думаешь, что можно жить здесь, не подчиняясь традициям этой страны?
— О, черный прихвостень! — вскричал я, вскакивая из-за стола и чувствуя, как меня выворачивает наизнанку. — От твоего угощения у меня дрожь по телу! Я скорее сдохну, чем прикоснусь к нему! И над этим жутким блюдом ты смеешь еще просить господнего благословения? Ужасный человек! Когда ты подобным образом стараешься сочетать преступление и верования, становится ясно, что ты не собираешься скрывать из какой страны ты родом! Держись от меня подальше! Мне давно следовало понять, кто ты есть на самом деле, без твоей помощи!
Я в ужасе уже намеревался покинуть дом, когда Сармиенто удержал меня.
— Постой, — произнес он. — Я прощаю тебе это отвращение. Отнесем его на счет привычного тебе мышления и патриотических предубеждений. Но ты заходишь слишком далеко. Тебе нужно прекратить создавать себе трудности и приспособиться к своему нынешнему окружению. Мой дорогой друг, отвращение — это всего лишь слабость, незначительный дефект твоего характера, от которого мы не стремились избавиться по молодости и который завладевает нами, если мы ему позволяем…. Когда я прибыл сюда, то, как и ты, оказался под влиянием национальных предрассудков. Я видел недостатки во всем и считал, что все это абсурдно. Обычаи этого народа пугали меня не меньше, чем их нравственные устои. И все же я теперь в значительной степени похож на них. Мы в гораздо большей степени являемся созданиями, для которых главенствующее место занимают привычки, а не наследуемая природа, мой друг. Природа просто создает нас, а формирует нас привычка. Нужно быть идиотом, чтобы верить, что такое понятие, как добро, в плане морали существует на самом деле. Все типы поведения, от одной крайности до другой, хороши или плохи в зависимости от страны, выносящей суждение. Человек разумный, намеревающийся жить в мире и согласии, приспособится к любому климату, в котором окажется. Когда я был в Лиссабоне, то вел себя точно так же, как ты сейчас. Здесь в Бутуа я живу так, как и местные негры. Что, скажи на милость, хотел бы ты получить на ужин, если не желаешь есть пищу, которую едят все? У меня есть старая обезьяна, но боюсь, она будет очень жесткой. Я велю пожарить ее для тебя».
Являются ли эти страницы проявлением черного юмора, зависит от предрассудков читателя. Тем, кто находит всякую плоть столь же отвратительной пищей, как любые могильные останки, существенная разница во вкусах плотоядных и каннибалов может показаться комичной. Но для плотоядных юмор представится несколько натянутым. Все же, с какой стороны не взгляни, экстравагантность Сада в значительной мере соответствует неординарности утопической сатиры Свифта и Сэмюэля Батлера в «Иерихоне». Он основывается на совершенно нелогичном вкусе европейцев, отдающих предпочтение говядине, баранине или свинине перед мясом крыс, мышей, кошек, собак или даже сочных юных особ. Ближайшую параллель можно провести не с работой маркиза, а, вероятно, со «Скромным предложением» Свифта, написанным в 1729 году, с его планом заставить голодающее население Ирландии продержаться, питаясь собственными детьми, которые еще не были употреблены в пищу отсутствующими английскими помещиками.
- Предыдущая
- 76/91
- Следующая
