Маркиз де Сад - Томас Дональд Серрелл - Страница 50
- Предыдущая
- 50/91
- Следующая
Маркиза также захватила работа философа Ламетри, автора «Человека-машины», опубликованная в 1748 году. Являясь довольно простыми по своей сути, взгляды Ламетри оказали существенное влияние на литературные персонажи Сада, если не на их создателя. Сущность человека, по мнению философа, следовало определять исключительно на основании научного наблюдения и эксперимента. Этот метод позволял сделать один-единственный вывод: человеческое существо является машиной, в такой же степени зависимой от внешнего побуждения, словно механизмы и инструменты новой научной эпохи семнадцатого и восемнадцатых веков.
В семнадцатом веке анатомия в такой же степени, как механика, являлась передовым разделом науки. Вывод был использован для поддержки материалистической философии и христианского оптимизма людей, подобных Сэмюэлю Кларку, который в таких открытиях порядка и гармонии видел основу для оправдания веры и систем верований. Ламетри, занимая определенное положение, не исключал возможности существования Бога и бессмертной души, хотя его система не давала научных доказательств этого. Однако это определение не спасло философа от преследования, и ему пришлось искать убежища в более терпимом и разумном обществе Лейдена.
До 1783 года Сад все еще представлял себя скорее в качестве абстрактного философа, нежели автора пьес и романов. «Шишковидная железа, — писал он лаконично Рене-Пелажи, — находится в том месте, которое мы, философы-атеисты, считаем вместилищем человеческого разума». Маркиз воспользовался системой Ламетри, хотя для его целей с одинаковым успехом подошли бы учения Эпикура и других материалистов-философов, с работами которых ему пришлось познакомился в процессе обучения. Философия, неважно какая, послужила материалом для творчества де Сада. Подобно Генри Филдингу, работавшему в Англии сорока годами раньше, маркиз стал одним из наиболее эрудированных и начитанных романистов того времени.
— 6 —
Более десяти лет Сад пробовал себя в написании пьес для публичных театров и даже преуспел в этом деле, когда в 1773 году в Бордо поставили одну из его пьес. Ее он, вероятно, написал в 1772 году, когда скрывался, а потом отправил Рене-Пелажи, чтобы она переписала ее. В конце 1780 года, просидев в заключении в Венсенне три года, маркиз снова увлекся работой драматурга. Его романам было суждено запечатлеть интимные сексуальные мелодрамы его одиночества, но в пьесах Сад предстает перед публикой как верноподданный, моралист и увлекательный рассказчик.
«Жанна де Ленэ, или Осада Бове» являлась попыткой создания патриотической трагедии. Написал он ее в 1783 году и 26 марта того же года переслал Рене-Пелажи. «Граф Окстиерн, или Последствия распутства» показывает маркиза в роли предупреждающего моралиста. Такие пьесы, как «Будуар, или Глупый муж» относились к числу откровенных комедий, так хорошо знакомых театральным подмосткам Парижа, которые не отличались особой оригинальностью. За небольшим исключением, его пьесы отвергались. В революционный период театры поинтересовались ими и опять отказались от постановок. Хотя в этом присутствовал элемент невезения, тем не менее пьесы Сада не блещут ни стилем, ни иными качествами, а скорее характеризуются их отсутствием.
В тюремной камере в 1781 году маркиз принялся писать для театра. В тот год он начал пьесу, в которой намеревался показать, чем должен заниматься «философ-атеист». Называлась она «Диалог между священником и умирающим». В некотором отношении выбранная им тема не считалась оригинальной: добродетельный безбожник на смертном одре, отвергающий утешение религии и «суеверие», стал уже своего рода клише в просветительской мысли эпохи. Не проявил Сад оригинальности и в том, что позаимствовал рассуждения Ламетри, дабы показать жизнь как механистический процесс. Достоинство заключается не в силе Сада-философа, а в мощи Сада-писателя. Предметом насмешек становится проповедник, а не его верования. Умирающий оборачивает против него его же собственное оружие. Чтобы сделать нанесенное оскорбление более чувствительным, что очень свойственно для концовок Сада, смерть добродетельного атеиста вызывает появление в комнате шести прекрасных женщин. Они берут проповедника под руки и продолжают его обучение, преподнося урок истинного «разложения натуры».
В своем «Диалоге» Сад снова смешивает Ламетри и добродетельных атеистов мифологии Просвещения. Умирающий человек говорит проповеднику, что преступление и добродетель — всего лишь процессы природы. Согласно этому аргументу, такие понятия, как порок и добродетель, преступление и мораль, не имеют смысла в механистической вселенной. Это утверждение вызывало у Ламетри и материалистов определенное чувство неловкости. Их всевозможные надежды основывались на вере в Бога, что в определенной степени совпадало с рациональным, лишенным предрассудков объяснением вселенной. Во всяком случае, если от религии следовало отказаться, ее можно заменить моральными инстинктами рассудочного человеколюбия. Но Сад задавался вопросом: «А что будет в противном случае?» Конечный вывод его «Диалога» озадачил как добродетельных атеистов, так и истинных христиан.
Сам Сад исследует главный вывод в качестве философа-атеиста и завзятого спорщика. Логическим заменителем так называемой Высшей Сущности, стала новая романтическая божественность Природы. Следовательно, мораль человеческого общества следовало перенимать у самой Природы, но любому наблюдателю ясно, что ей нет никакого дела до абсурдности человеческих условностей, как нет дела до того, насколько они влияют на преступления и наказания. В действительности, и само человечество не имеет единых, повсеместно принятых условностей. Он уже иллюстрировал этот пример Рене-Пелажи и Анн-Проспер, описывая страны, где наложницы в гаремах рассматривались в качестве животных для переноски груза, и убийство которых считалось столь же естественным, как убийство овцы или коровы. Никому и в голову не приходило, что это дурно. Если отбросить религию и заменить ее Природой, то на основании какой морали поведение одного народа ставить над поведением другого? В таком новом естественном порядке становится ясно: законы людей, принятые демократическим или диктаторским путем, являются не более чем сиюминутной модой, имеющей не больше моральных полномочий, чем та, что продиктована вкусом модельера или швеи.
В «Философии в будуаре» и в других более поздних произведениях Сад уже конкретно заявил — убийство и насилие являются естественными актами и довольно часто встречаются в царстве животных. Наказания за эти деяния в природе не существует. Более того, животное, совершающее их, имеет больше шансов на выживание, чем тварь, не делающая этого. В системе, где религия ставится выше природы, моральные приоритеты, естественно, будут иными. Но если определяющее место в морали отводится Природе, то, естественно, нелепо придерживаться социального кодекса, согласно которому убийство и насилие являются преступлениями.
Неудивительно, что под холодным градом подобных доводов защиты от них искали как атеисты, так и верующие. Но расслабиться своей аудитории Сад не позволяет и утверждает — Природа является высшей властью, и не имеет значения, совокупляется мужчина с женщиной для того, чтобы иметь от нее ребенка, или с иной целью. Если не будет происходить продолжения рода; то сообщество людей перестанет существовать, но конец человечества или жизни на земле в целом не имело бы особого значения для вселенной как таковой. Принимая во внимание сей довод, становится ясно, что, если бы Сад мучил Роз Келлер так, как это представлено в самом ярком описании скандала, или с помощью яда замедленного действия убил девиц в Марселе, Природа все равно не предъявила бы ему обвинений и не проявила бы печали. Действительно, человеческий род может вымереть, но продукты разложения трупов станут питательной средой для рождения иных форм жизни.
Сущность этой философии нелепа, абсурдна и в какой-то степени комична. Но опровергнуть утверждение, что Природа является главным моральным арбитром, после того, как оно прозвучало, было не так-то просто. Естественный мир маркиза, созданный в романе типа «Жюльетты», является довольно неприятным, что заставляет осторожного атеиста вернуться в лоно ортодоксальной религии, выбирая из двух зол меньшее. В такой же степени, как Джон Мильтон в «Потерянном рае», но только с еще большей долей амбивалентности, Сад-романист утверждает — его литературное творчество служит для оправдания путей Провидения к человечеству. Описываемые жестокости являются в таком случае грандиозной иронией в духе Свифта. Выражения, в которых его персонажи заявляют о наслаждении, получаемом от содомии или инцеста, радостях убийства, жестокости, с помощью которых они изобличают глупость добродетели или сострадания, вполне соответствуют этой интерпретации. Более того, создавая эти характеры, Сад рисовал мир таким, каким он должен быть, как ему казалось, исходя из собственного опыта, то есть это не является продуктом его фантазии.
- Предыдущая
- 50/91
- Следующая
