Зима гнева (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна - Страница 16

– В два, Маргоша.

Все равно ничего он толком не решит! Ничего!

Почему медлит Валежный!?

Русина. Ферейские горы.

Барза-бек поежился.

Одно дело – подначивать мужчин. Другое – самому идти в набег.

Вот подначивать – это он всегда пожалуйста! Речи произносить, обличать, осуждать…

А вот в атаку…

Там же убить могут! А свою жизнь Барза-бек весьма и весьма ценил! Не в пример фереям. Те считали, что Единый Отец все видит и знает. Легче пера будет смерть праведных и тяжелее горы жизнь отступников. А коли так…

Барза-бек добился своего.

Фереи пошли… пока – не в походы. В набеги.

Медленно, осторожно, памятуя о стоящем неподалеку Ферейском полке, они начинали прощупывать Русину. Шаг за шагом.

Сначала увести скот.

Потом совершить набег на селение.

Потом…

Третьего этапа – а именно, крикнуть на все горы, что русины ослабели, и можно их рвать безнаказанно, не получилось. Что-то нехорошее произошло, недоброе…

Сначала в набег ушли пятеро юношей – не вернулись.

Потом узнать, что с ними, ушли еще десять мужчин. Покрепче, более взрослых. И тоже – как корова язычком слизала.

Старейшины заволновались. Если бы не Барза-бек, они бы вообще поступили, как приличный ежик – свернулись в шарик и сделали вид, что это такой клубок ниток у дороги валяется. Но мужчина был настойчив!

Он давил и давил, подначивал и разжигал недовольство…

Пятнадцать человек пропали!

И – никого это не волнует?

Да что это за старейшины такие!?

Понятно, старейшинам такой подход не нравился. Но Барза-бек был неумолим!

– Неужели мы хуже равнинных шакалов? Неужели мы бросим своих братьев в беде!? Неужто дожил я до горького момента! Истончилась тетива наших луков, затупились острия наших копий… о, горе мне! Вижу я печальный конец народа фереев! Выродимся мы и станем такими же, как жалкие равнинники…

Барза-бек талантливо причитал и вздыхал. И скромно умалчивал о том, что на равнине уже пропали без вести больше десяти горцев.

Без следа.

Или равнинники не такие уж беспомощные, или что-то непредвиденное случилось… но какая Барзе была разница? Побьют равнинники горцев? Чилиану хорошо! Побьют горцы равнинников? Чилиану еще лучше! Когда два твоих врага дерутся, чего ж мешать-то?

А если эти враги еще на одном языке говорят, так и вовсе замечательно! Брат на брата… а чилианцам добивать меньше!

Горцы зашумели, заволновались. Старейшины переглянулись, и один из них, которого Барза-бек не любил больше остальных, поднял руку.

– Мы слышали! И слышим голос нашего рода!

Сложно бы не слышать – половина гор слышала!

– Мы приняли решение! Ты поведешь воинов нашего рода в набег на равнины!

Барза-бек якнул, бякнул… и замолчал.

Тут уж не откажешься – или ведешь, или – катишься. Кувырком. С гор. Спустят и не заметят. Пришлось соглашаться. А не хотелось…

Выбора не было.

Старейшины переглянулись – и принялись отдавать приказания, лишая несчастного последней надежды на побег.

Русина, предгорья Ферейских гор.

– Какой улов?

– Уже около двух сотен дурачков, – отчитался корнет.

Антон Андреевич Валежный довольно кивнул.

– Никого не упустили?

– Никак нет, ваше…

– Без чинов, голубчик.

– Никак нет!

– Отлично. Ты вот эту записочку полковнику передай, будь любезен.

С нижними чинами Валежный всегда был безукоризненно вежлив. И это давало свои плоды.

Корнет расцвел, прижал к сердцу лист бумаги с личной, Валежного, печатью, и умчался. Антон Андреевич с нежной улыбкой посмотрел в сторону Ферейских гор.

Зима на пороге.

Зимой горцы не воюют, но ведь и Борхум зимой не воюет! А у него… у него нет выбора! Если здесь и сейчас не дать по жадным чилианским лапкам, которые зашевелились за горами, то весной…

Весной Русину разорвут на части.

Освобожденцы?

Знаете что, господа?!

Идите вы…

С миром, но туда, где темно и узко!

Здесь и сейчас Валежному дважды плевать было на Освобождение! Он спасает страну для таких, как Пламенный? Для Гаврюши?

Нет.

Он просто спасает страну.

Для таких, как его отец, братья и сестры, племянники и племянницы, для тех кому некуда бежать. Для тех, кому бы просто жить…

А для этого надо спровоцировать фереев здесь и сейчас. И дать им по рукам.

Чилианцы начали подталкивать горцев. Отлично!

А теперь представьте – уходят люди и пропадают.

И не известий от них, ни звука, ни слова… нет, как не было! Горцы заволнуются!

Пойдут в набег!

И тут-то Валежный сможет с полной отдачей обрушиться на них. И сделать так, чтобы им в ближайшие лет пять не до войн было.

А что Петер приказов не отдает…

Вот уж для войны это и лучше! Валежному те указания из генерального штаба давно поперек горла стояли! Он бы давно и горы перешел, и половину Чилиана откусил, и плевать, что там визжать будут! Пусть в Лионессе хоть ежа родят!

Поперек шерсти!

Ан нет!

Политика!

Вечно эти дипломаты мешают честным людям воевать!

Валежный хмыкнул – и направился обратно в расположение войск. И…

Оп-па!

А это что у нас за выступление? Концерт самодеятельности?

– … такие же братья! И они так же хотят свободы! А мы их держим в плену! Мы хотим прийти на их землю! А фереи могут жить своим умом! Могут решить сами для себя! Могут…

Оратор понял, что стоящие кругом люди не столько слушают, сколько смотрят, икнул – и обернулся. И встретился взглядом с нежной улыбкой Валежного.

– Да ты продолжай, жом, – почти ласково попросил генерал. – Не стесняйся. Кто там и как жить может? А мы послушаем!

Жом дернулся, но понял, что бежать некуда. А раз так…

Бывали уже такие ситуации. Когда агитаторы начинали кричать, заводили толпу, а под шумок…

Да, вот именно, что под шумок. Можно и Валежного пристрелить. И войско отсюда увести… кому какая разница, что горцы пойдут в набег? Зато у Освобождения будет еще один полк – Ферейский!

Это важнее, чем какие-то там крестьяне, живущие в предгорьях! Понимать надо!

А Валежный тоже был рад.

Агитаторы ему и даром не нужны были! От одной такой крикливой пакости бед может быть – вагон с прицепом! Одна паршивая овца все стадо перепортит! Но в том-то и беда! Побеждать этих гадов надо на их поле! А не плодить мучеников!

Так что…

– Это не фереи пришли к нам! – Вновь завелся оратор. – Они бы жили и жили, а мы! Мы присоединили их к Русине! Мы заставили их принять наш язык и веру! Мы пытаемся причесать всех под одну гребенку! Мы не даем им стать самостоятельными! И сейчас – за что будут гибнуть их люди?! За то, чтобы Петер карманы набил?! За это мы голову сложим!? Да!?

Валежный сделал шаг вперед, но…

Не успел.

Попросту не успел.

Вперед шагнул корнет. Почти мальчишка, лет семнадцать-восемнадцать. Такой же, как тот, которого он сейчас отправил с поручением. Совсем еще ребенок.

– Голову мы за родину сложим! – зазвенел полудетский голос. – Понял ты, мразь!? За то, чтобы наших людей не резали и не грабили! Ты в селе был, которое эти фереи навестили? Нет! Так сходи, скотина! Головешки там! И живых нет! Кого убили, кого с собой увели, а Чилиан продадут! Наши люди о смерти молить будут, как о милости! Знаешь, как мирные фереи развлекаются? Как уши режут, носы, руки отрубают, горло нашим людям перерезают, как баранам? Младенцев в снег выбрасывают – с них пользы никакой, а растить долго? Не знаешь!?

Оратор сделал шаг вперед, но куда там! Корнет надвигался на него. А потом вытащил что-то из-за пазухи.

– На! Смотри, скотина!

Перед оратором упал на землю хлеб.

Черный?

Черная земля. Белый снег. Черный хлеб.

– Изба сгорела! Хлеб остался!

И до Валежного дошло. Хлеб… он просто сгорел. Корка черная… а мальчишка…

– Дядька мой там жил! Понял!? Он меня вырастил, в отставку вышел, уехал в предгорья! Жить хотел, детей растить! За что его!? Ему те фереи и даром бы не сдались, он к ним первый не ходил! Они пришли на нашу землю – жечь и грабить! Не для выживания – для развлечения! Да будут прокляты те, кто смеется, видя чужую кровь!