И один в поле воин - Дольд-Михайлик Юрий Петрович - Страница 22

• Предыдущая
• 22/127
• Следующая

— Не хочу быть нескромным, но с радостью выпью за него. Только почему вы не налили себе?

Мадам Тарваль принесла ещё один бокал, и Генрих сам наполнил его. Золотистое вино заискрилось, зашумело за тонким стеклом.

— Какой же тост мы провозгласим, мадам?

— Прежде всего я хочу выпить за ваше здоровье, барон! Именно из-за вас… именно вы…— голос мадам Тарваль задрожал, и она оглянулась, хотя в зале никого не было. — О барон, вы оказали мне такую незабываемую услугу!

Ничего не понимая, Генрих удивлённо взглянул на хозяйку гостиницы. Она наклонилась и, как заговорщица, прошептала, словно их кто-нибудь мог подслушать:

— Да, да, незабываемую, незабываемую услугу!.. К сожалению, я не могу сказать об этом вслух. О мсье, я понимаю, в эти проклятые времена надо молчать! Но, я прошу запомнить — мадам Тарваль умеет быть благодарной. Я всегда, всегда…

— Мне жаль вас разочаровывать, мадам, — в полном замешательстве перебил её Генрих, — но, честное слово, я даже не догадываюсь, о чём идёт речь.

— Я понимаю вас, барон! Я буду молчать, молчать… Молчать, пока не пробьёт час… чтобы во весь голос…

— Вы очень взволнованы, мадам Тарваль! Давайте отложим этот разговор… пока не придёт время, о котором вы говорите. Генрих поднялся и хотел положить на столик деньги.

— Сегодня вы мой гость, барон!

Удивлённый поведением мадам Тарваль, приветливостью старой крестьянки, которую он встретил у входа в гостиницу, Генрих долго ходил по своей комнате, раздумывая о том, что же всё это может означать. Однако объяснить происшедшего так и не смог. «Наверное, у меня тоже счастливый день?»— наконец решил он и взялся за словарь, вспомнив, что вчера они условились с Моникой начать урок в первой половине дня.

Но Моника в это время была далеко от дома. Стоя во дворе уже знакомой нам электростанции, она с нетерпением ждала Франсуа и сердилась, что он так долго не идёт.

— Я же приказывал тебе не приезжать, когда в этом нет необходимости, — начал было Франсуа, но, взглянув на взволнованное лицо Моники, быстро спросил:— Что случилось?

— Случилось невероятное.

— Что же именно? — обеспокоено и нетерпеливо воскликнул Франсуа.

— Полчаса назад прибежала мадам Дюрель и рассказала, что собственными глазами видела, как в горах, рядом с её виноградником, немецкий офицер встретил нашего Жана и Пьера Корвиля…

— Боже мой, Жан и Пьер арестованы! — простонал Франсуа.

— Да погоди же! Совсем нет! Он отпустил их обоих… Да ещё выругал на прощанье за то, что так неосторожны!

— Что-о-о-о? Ты с ума сошла. Или, может быть, рехнулась эта мадам Дюрель?

— Мадам Дюрель в полном рассудке, и она клянётся, что всё было именно так. Она даже узнала немецкого офицера.

— Кто же он?

— Барон фон Гольдринг! Она видела его в нашем ресторане — мама покупает у неё вине, и она часто у нас бывает.

— Снова Гольдринг!

Задумчиво потирая свой длинный нос, Франсуа присел на скамью. Моника напряжённо следила за выражением его лица, но ничего, кроме растерянности, на нём не увидела.

— Так чем же ты все это объяснишь? — не выдержала она.

— Пока ничем. Сегодня во что бы то ни стало увижу Жана, расспрошу его, и если это правда, тогда…

— Что тогда?

— Сейчас я ничего не скажу. Я и сам ничего не понимаю… Чтоб фашистский офицер, барон, поймал двух маки, а потом отпустил… Нет, тут что-то не так. Возможно, он хочет спровоцировать нас, втереться в доверие… Нет, в выводах надо быть очень осторожным… И ты ещё внимательнее должна следить за этим Гольдрингом и быть настороже. Кстати, как у тебя складываются с ним отношения?

— Он просил меня, чтобы я помогла ему изучить язык.

— Ты, конечно, согласилась?

— Должна была согласиться, помня твой суровый приказ.

— И как он себя держит? Удалось тебе что-нибудь узнать?

— Нет. Он очень сдержан, вежлив и не думает ухаживать за мной.

— О чём же вы с ним разговариваете?

Моника передала свой разговор с Генрихом о французском языке и будущем Франции. Франсуа задал девушке ещё несколько вопросов, касающихся Гольдринга, но ответы на них, очевидно, мало что ему объяснили.

— Загадочная личность этот барон, — сказал он поднимаясь. — Во всяком случае, надо предупредить наших, чтобы его случайно не подстрелили. Возможно, он действительно антифашист и хочет нам помочь. Но всё это надо хорошенько проверить. А пока будь осторожна, используй уроки французского языка, чтобы побольше разузнать.

— Понимаю.

— Предупреди мать и мадам Дюрель, чтобы они никому ничего не рассказывали. А себя веди так, словно ты ничего не знаешь. Франсуа подтолкнул велосипед и шутя добавил:

— И в благодарность за то, что он отпустил твоего брата, смотри не влюбись в этого барончика. Моника сердито сверкнула глазами и нажала на педали.

Как только закончился обед и все встали из-за стола, Лютц подошёл к Гольдрингу.

— Вам, лейтенант, важное поручение от генерала. Придётся ехать в Лион. Пойдёмте в штаб, и там я вам всё объясню.

По дороге к штабу всегда разговорчивый Лютц молчал. Видя, что он в плохом настроении, не начинал разговор и Генрих.

У себя в кабинете Лютц тоже не сразу заговорил о поручении генерала. И Генриха уже начинало беспокоить это странное поведение адъютанта.

— Так в чём же заключается поручение генерала, герр гауптман? — официальным тоном спросил он. Лютц взглянул на часы.

— В вашем распоряжении, барон, ещё час и сорок минут. В шестнадцать сорок отходит поезд на Лион, и вы должны отвезти важный пакет в штаб корпуса. Пакет уже готов. Можете его получить немедленно.

Лютц вытащил из сейфа большой конверт с несколькими сургучными печатями и протянул Генриху. Тот внимательно рассмотрел, как запечатан и заклеен конверт, и, решив, что все в порядке, положил его во внутренний карман мундира.

— Будет сделано, герр гауптман, — беззаботно проговорил Генрих, расписываясь в протянутой Лютцем книге. Генриху показалось, что адъютант с грустью взглянул на него.

— У вас сегодня плохое настроение, Лютц? — дружески спросил Генрих.

Брезгливо поморщившись, тот махнул рукой и прошёлся по кабинету взад и вперёд.

— Вот что, Гольдринг, — сказал он вдруг, остановившись напротив Генриха и глядя ему в глаза. — Вы едете один, без охраны. Берегитесь и будьте в дороге внимательны и осторожны. Не забывайте, что пакет секретный и его надо беречь как зеницу ока. Вручите его начальнику штаба или его адъютанту. Но обязательно под расписку.

— Вы так отправляете меня, словно это не обычная поездка, а важная фронтовая разведка! — пошутил Генрих.

— Возможно, скоро трудно будет сказать, что хуже — работать в тылу или… воевать на фронте! Поэтому ещё раз предупреждаю: осторожность, осторожность и ещё раз осторожность.

— Буду помнить ваши советы, Лютц. До свиданья! Офицеры крепко пожали друг другу руки.

Готовясь к отъезду, Генрих всё время думал о странном поведении людей сегодня. Вначале эта крестьянка, потом мадам Тарваль и её загадочные намёки, теперь мрачное настроение Лютца и его напоминание об осторожности… Какой он странный сегодня. А действительно, почему посылают с пакетом его, офицера по особым поручениям, а не офицера-курьера, который есть при штабе. И если пакет такой важный, то почему не дают охраны, которая полагается по уставу. Тут что-то не так. Лютц, очевидно, знает, но не решается сказать. И это симптоматично. Ведь между ними установились близкие, товарищеские отношения, и если Лютц молчит — значит ему приказано молчать… Что ж, надо на всякий случай приготовиться к самому худшему.

Генрих ещё раз внимательно оглядел пакет, осторожно вложил его в целлулоидовый футляр и спрятал во внутренний карман, старательно застегнув его. Потом взял вальтер и вместе с зажигалкой положил в правый карман брюк. Генрих уже собрался уходить, но в дверь постучала Моника.

— А наш урок? — удивилась она, увидев Генриха, готового в дорогу.

— К сожалению, мадемуазель, ею придётся отложить до моего возвращения из Лиона.

• Предыдущая
• 22/127
• Следующая