Березовый сок - Щипачев Степан Петрович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/19
• Следующая

Работал я рядом с Фролкой (да и спал в бараке тоже рядом с ним). Но это соседство вначале к добру не привело. На прииски Фролка пришел второй раз, работу знал, и ему не терпелось как-то передо мной себя показать. Засучив рукава и поплевав на ладони, он с яростью начал махать киркой, пытаясь отрубить большую глыбу породы. Не знаю, как это получилось, но он зацепил киркой за мою рубаху и раскроил ее от плеча до самого низа. Я рассердился на Фролку и, утирая слезы, стал обзывать его попом - такое было у него прозвище. Но в обед рубаху Анисья починила, и мы снова работали с Фролкой как ни в чем не бывало. Смирный и незлобивый, он по-прежнему поглядывал на меня добрыми глазами, готовый помочь в любую минуту. Был он постарше меня года на три, посильнее, и его кирке и лому порода поддавалась легче.

День был жаркий и тянулся очень долго. Когда мы вернулись с работы к своему бараку, солнце стояло над землей почти так же низко, как и в тот утренний час, когда мы выходили на работу. Только тогда оно было совсем красное и не слепило глаза, а теперь все еще пылало неостывшим жаром, и дальние сосны, за которые оно заходило, стояли будто в огне.

Анисья снова сварила сухарницу, вскипятила чаю, и мы присели у костра ужинать. У соседних бараков тоже дымили костры; в разных концах начали пиликать гармошки, послышались песни. Некоторые наши мужики и парни пошли к соседним баракам посмотреть на людей, послушать где-нибудь хорошего гармониста, а может, и побороться за опояски с чужими деревенскими. Но у меня, на уме было другое. Мне не терпелось сходить на ту сторону канавы, к большому серому дому, крытому сосновой щепой, - узнать, кто в нем живет: уж не сам, ли хозяин приисков? Пошел я туда несмело, с оглядкой, но никто меня до самой двери не остановил и не спросил, чего мне тут надо. Поднявшись на низенькое крылечко, я с трудом перевел от волнения дух, а когда осторожно приоткрыл скрипучую дверь - остолбенел от удивления: я увидел внутри голые нары, где сидели и лежали люди, увидел развешанные на веревках тряпки и копошившихся на полу грязных и голобрюхих ребятишек. Мне даже стало досадно на себя, что я так легко обманулся.

Когда я вернулся к своему бараку и снова глянул на дом за канавой, я заметил на нем и облупившуюся штукатурку, и разбитые стекла в одном окне, и почти перед самой его дверью деревянный нужник.

Это была, как потом я узнал, большая рабочая казарма.

Дни стояли жаркие. Солнце начинало палить почти с самого утра. На дрогах привозили в разрез бочку с водой, и возле нее все время топтались люди. Вода в ней скоро становилась теплой, но тяжелый железный ковш ни минуты не висел на крючке.

Как-то раз я застал у бочки трех разозленных татарских пареньков; один из них был побольше, такой, как наш Фролка, а другие - с меня. Тот, который был побольше, кричал на белобрысого парня с взъерошенными льняными волосами за то, что он, желая подразнить татарских парнишек, опустил в бочку крест, сделанный из сосновой палки.

- Зачем смеялся? Ваша вера мы не трогай. Зачем наша вера трогай? кричал скуластый паренек в тюбетейке, наступая на обидчика.

- Молчи, свиное ухо, а то еще не то будет! - огрызнулся белобрысый парень, пятясь от бочки.

На другой день я тоже решил подразнить татарских ребятишек. Сделал из палочки крест и пошел к бочке, поглядывая, не идут ли они туда. И словно подгадал. Из забоя где работали татары, выскочили два паренька и направились к бочке. Я прибавил шагу. Опустив на воду крест, я стал как ни в чем не бывало пить из ковша, кося глазом на приближавшихся черномазых мальчишек. Один из них взял у меня из руки ковшик, склонился над бочкой, но воды не зачерпнул: поднял на меня сердитые глаза.

- Дурной малайка! - задыхаясь, выговорил он и пошел на меня с кулаками.

Другой парнишка тоже подскочил ко мне, крича что-то по-татарски, и мне попало бы от них, если бы не подошли в это время Павел и Фролка.

- Зачем дразнил? - строго спросил Павел по пути к забою.

- Не я один - и другие дразнят, - не глядя на брата, пробормотал я.

- "Другие, другие"! А ты своей головой думай. Чего тебе плохого татарчата сделали? Думаешь, по-другому говорят, так не такие же люди, как мы с тобой? Видел рубаху на парне, что с кулаками на тебя лез? В таких же заплатах, что и твоя.

Я шел за братом, понурив голову.

На другой день я опять повстречался с этими ребятами у бочки, но они только усмехнулись между собой и на меня глянули вроде не сердито.

Подошла первая получка. Кроме двух серебряных рублей и трех гривенников, я получил еще одну монетку, такую новенькую и светлую, будто ее из солнышка сделали. Дядя Федор, когда продал овес в Камышлове осенью, показывал нам с Павлом пятирублевый золотой. Он был в точности такой же. У меня екнуло сердце. Я даже не решился сразу отойти от окошечка. "Пойду, а кассир вдруг спохватится, что ошибся, и стражника позовет", - думал я. Кассир действительно как-то нехорошо покосился на меня, а потом глянул в окошечко и грубо сказал:

- Чего рот разинул, проходи! Меня быстро оттеснили.

Выйдя за дверь, я несмело разжал кулак и с бьющимся сердцем глянул на светлую монетку; это был грош - полкопейки.

После получки снова пошло все по-старому, и я уже уверился, что так до конца и буду работать. Но то, чего я боялся, все же случилось: из забоя, от наших деревенских, меня перевели на другое место, к чужим ребятишкам. Вышло это неожиданно. Напали мы с Фролкой в забое на широкую жилу асбеста. Сначала прибежал десятник нашего участка, а через час пришел и сам управляющий.

- Богатая жила, богатая... - повторил несколько раз управляющий, тыча в твердую породу кончиком тросточки. - Разрабатывайте поживее. Кто у вас стоит на этом месте? - спросил он у десятника.

Тот показал на Фролку и на меня.

- Этот мальчик работает в забое? - удивленно пожал плечами управляющий. - Сколько лет ему?

Десятник вопросительно глянул на меня.

- Двенадцать, - не задумываясь, ответил я, накинув себе лишний год.

- М-да... - протянул управляющий. - Много такой наработает!.. - Он снова повернулся к десятнику: - Сейчас же поставьте на это место взрослого, а мальчика переведите на просевку мусора.

У меня упало сердце. Я с тоской глянул на Фролку и почувствовал, что меня начинают душить слезы.

- Ничего, не в Америку отсылают. Тут же, поблизости будешь, успокаивал меня Фролка, заметив мои слезы.

Но я прислонился к стенке забоя и заплакал навзрыд.

Поставив на мое место Мишку Косого, десятник повел меня на новую работу.

Почти что рядом с разрезом я увидел груды асбестового мусора и высокие покатые решета, у которых с железными лопатами в руках работали ребятишки...

Поставили меня к решету вместе с одним бойким и разговорчивым парнишкой. Ростом он был с меня, только рябой и курносый. Разговаривать за работой было трудно, но к обеду я уже знал, что он из деревни Петушки, из-под Каменского завода, и зовут его Елёской; на прииски пришел вместе с отцом, который работает в мокром забое; знал, что есть у них в деревне силач Сенька Оглоблин, которого все боятся.

- Ежли Сенька осердится на какого-нибудь мужика, - рассказывал Елёска, - бить не станет, а снимет с его головы шапку, приподнимет угол первой попавшейся избы и прищемит шапку. Попробуй вытащи!

Мне тоже захотелось перед Елёской похвастаться, и я рассказал ему, как Митрий Заложнов поднимал на себе лошадь. Елёска только хмыкнул:

- Подумаешь, лошадь! Изба-то потяжельше.

Работали мы с Елёской за разговорами не очень шибко, но кожа на ладонях от черенка лопаты все же начала гореть.

Перед самым обедом Елёска наклонился ко мне и почти шепотом сказал:

- Знаешь что, Степка, давай купим белого хлеба. Фунт на двоих. Хочешь?

Я не знал, что сказать. Деньги после получки я отдал Павлу, и в кармане у меня лежал только один грошик, тот самый, который я принял за золотой.

- Деньги у меня есть, - словно угадал мои мысли Елёска. - Только недостает немножко. Фунт четыре с половиной копейки стоит, а у меня только четыре.

• Предыдущая
• 18/19
• Следующая