Девчонки, я приехал! - Устинова Татьяна - Страница 4

– Впереди зима, – вслух сказала Агаша.

– А правду говорят, что вы в зиму съедете? – тут же спросила покупательница. – Что дачу вашу того… экспроприируют?

– Так ведь она государственная, дача-то, – Агаша посмотрела на небо: вот-вот крупа пойдёт. – Мы её сдать обратно государству обязаны.

– Куда ж вы теперь?!

– Мы не бездомные, – с достоинством отвечала Агаша, сворачивая бостоновый костюм. – У Надиньки жилплощадь в Москве имеется. Две комнаты в коммунальной квартире.

– А сама-то где пристроишься, горемыка?..

Это был страшный вопрос.

– В деревню вернусь, – бухнула Агаша. – Там сестра осталась.

– А мать с отцом живы?

– Всех в войну поубивало. Братьев обоих и мамашу с папашей. А младшая наша от сыпняка умерла. Ну, пойду с богом. Уж Надинька скоро из города вернётся, да и темнеет.

– Ох, бросать ей надо институт этот! На службу поступать! Какая теперь учёба!

– Она сама разберётся. – Агаша подхватила узел. – Без нас с вами.

И зашагала по дороге.

Путь шёл сначала через поле, а потом вверх на горочку по просторной и звонкой берёзовой роще.

Осень стояла уже седая, серая. Листья почти облетели, в роще было видно далеко, и всё стволы, стволы, белые с чёрным. Небо набрякло и низко висело над холмом. Поднимался ветер, лужи морщились и шли мелкими волнами.

Агаше вспомнилось, как ездили на море – заранее шили сарафаны, покупали шляпы в магазине на улице Горького, собирали книжки и купальники и считали дни до отъезда, и праздник начинался уже в вагоне, а ехали они не как-нибудь, а в мягком! На юге всегда было по-особенному. Свободно, тепло, отдыхающие в светлых костюмах и лёгких платьях, акации в цвету. В парке обязательно оркестр играет!.. Надинька общительная, весёлая, сразу находила себе подружек, Агаша сидела под зонтом, приглядывала за ними, читала Пушкина и смотрела на море. Оно плескало у ног мелкими, частыми волнами, вот как сейчас дождевая лужа.

Агаша открыла калитку, пошла было по петляющей дорожке к дому, но остановилась и огляделась.

Вон беседка, вся увитая багряным и жёлтым плющом. Когда тепло становилось, в беседке и чаёвничали, и гостей принимали, и в лото играли. Вон две сосны, между ними всегда гамак натягивали. А вон песочница, роскошная, с деревянными бортами и домиком, это Павел Егорович для Надиньки соорудил ещё до войны. Песочницу берегли, из года в год поправляли, подкрашивали. Считалось, что в ней внуки будут возиться.

– Внуки, да не наши, – сказала Агаша, задрала голову и посмотрела на сосны, которые медленно качались в вышине.

Впрочем, тосковать да печалиться некогда.

Она вошла в дом, привычным движением скинула боты и платок, заботливо отряхнула с душегрейки водяную пыль, пристроила на вешалку и полюбовалась немного. Душегрейку Павел Егорович преподнёс ей в прошлом году на 8 Марта, Агаша её берегла – богатая, тёплая, вся расшитая сутажом!..

Первым делом растопила голландку в коридоре, одним боком выходившую в столовую, а другим в кабинет Павла Егоровича. Голландка была старинная, красивая, с мраморной фигурой в нише. Потом принялась за плиту на кухне. Плита, тоже царских времён, всегда капризничала, уговаривать её нужно было, чтоб разгорелась и не дымила! Агаша всегда уговаривала.

Когда плита взялась и затрещала даже, пожалуй, весело, Агаша отправилась в кладовку и оглядела полки.

…Почти и нет ничего. Гречки сколько-то, картошка, капусты два кочана. Постного масла бутыль. Ну, соленья-варенья не в счёт, их поберечь бы неплохо на зиму. А с другой стороны, Надинька вечно из института голодная приезжает, весь день не евши!.. Агаша набрала в миску картошки и решительно сняла с полки банку белых грибов.

Вот и ужин, прямо скажем, царский!..

Картошка была уже начищена, когда вдруг бешеными звонками междугородней зашёлся телефон в кабинете Павла Егоровича. Агаша помчалась, вытирая руки о фартук.

– Алё! Алё! Алё, кто говорит?

– Ленинград вызывает, ответьте Ленинграду, – металлическим голосом проговорила телефонистка.

Агаша опять изо всех сил закричала в трубку:

– Алё! Алё!..

– Агаша? – спросил чей-то голос совсем близко. – Вы меня слышите?

– Кто это?!

– Сергей, – сказал голос. – Сергей Гаранин. Надиньку позовите, пожалуйста.

Тут Агаша сообразила, кто это.

– Нет её, – сказала она с неудовольствием. – Не вернулась ещё.

Трубка помолчала.

– Жаль, – сказал голос. – Агаша, вы передайте ей, что я звонил. Только непременно!

– Передам, – пообещала та, точно зная, что передавать ничего не станет.

Она положила трубку, междугородняя прозвонила отбой. Агаша вернулась на кухню.

Звонивший числился Надинькиным «товарищем», по старинке это, стало быть, кавалер, но в доме никогда не бывал, на похороны Павла Егоровича не явился, и вообще то и дело где-то пропадал, Надинька уверяла, что в командировках. Павел Егорович в своё время грозился вывести «товарища» на чистую воду, Надинька на отца сердилась, и никак они не могли по этому вопросу договориться!..

Агаша была уверена, что настоящий кавалер с серьёзными намерениями никогда свою милую наедине с эдаким горем не покинет – сиротой ведь осталась девочка, а ей двадцать лет всего! Утешить её нужно, пожалеть, может, помочь как-то. А он, видите ли, такой занятой-деловой, даже на похоронах не был!.. Как теперь его отвадить, без Павла Егоровича-то? Вот задача.

На крыльце застучали каблуки, Агаша кинулась в прихожую, распахнула дверь.

Надинька, мокрая с головы до ног, вбежала в дом.

– Господи Иисусе, дождь разгулялся? А я и не слышу, у меня плита трещит!..

– Здравствуй, Агаша.

– Снимай, снимай туфли, и чулки снимай, мокрое всё! Платок-то давай, куда на полку суёшь, прежде просушить нужно! Точно теперь заболеешь.

– Я не заболею, Агаша.

Надинька положила на комод портфельчик, скинула макинтош, стянула туфли и чулки и пошла в комнату, оставляя за собой цепочку мокрых следов.

– Ступай в ванную, – приказала Агаша, следуя за ней с ворохом мокрой одежды в руках. – Я тебе сейчас горячую воду пущу.

– Подожди, Агаша. Что-то я устала.

– А ещё бы! Целый день не евши не пивши! Хоть бы бутерброд с собой взяла!..

Надинька улыбнулась.

– С чем? – спросила она. – С чем бутерброд, Агаш?

Но та не поддалась.

– Да вон с вареньем! У нас варенья полно!

Надинька села в кресло возле печки, натянула на застывшие мокрые ноги плед и закрыла глаза.

Агаша посмотрела на неё и вздохнула.

Девушка была хорошенькой и какой-то… воздушной, словно умела летать. Она выросла рыжеволосой, хотя маленькой была совсем беленькая, как одуванчик. Кожа бледная, как у всех рыжеволосых, на висках под лёгкими янтарными волосами просвечивали голубые жилки – нелегко ей дались последние месяцы, вон как исхудала! И пальчики тоненькие-тоненькие. Когда Надинька за рояль садилась, Агаша всегда изумлялась, как такие тоненькие пальчики могут играть такую… могучую музыку. Это Рахманинов, объясняла Надинька, но Агаша всё равно не понимала.

– Если не хочешь ванну, иди обедать, – приказала Агаша сердито. От жалости она всегда сердилась.

– Мне никто не звонил, Агаша?

– Никто нам не звонил, и ноги обуй, я тапочки вон поставила. На плите погрела.

– Ты вещи начала собирать?

– Начала, – помедлив, сказала Агаша. – Во втором этаже, считай, всё собрано. А за первый не принималась ещё.

Она вернулась на кухню, развесила мокрую одежду и помешала в сковородке картошку, которая пахла упоительно.

– Надинька, – из кухни громко сказала она, – ты бы попросила в институте-то своём, чтоб за нами полуторку прислали! Или к Павлу Егоровичу в завод позвонила! Мы не управимся.

– Я попрошу, Агаша. Почему же мне никто не звонил?..

– Потому что всем известно, что мы с дачи съезжаем!

– Да нет, я сказала, что пока можно звонить.

– Кому сказала-то?

– Серёже, – выговорила Надинька отчётливо. – А то ты не знаешь кому!