Девушка-катастрофа или двенадцать баллов по шкале Рихтера (СИ) - Бергер Евгения Александровна - Страница 27

- Здравствуйте, молодой человек.

Хорошо сохранившаяся женщина, голубоглазая, с веснушками на носу, глядит на меня доброжелательным взглядом. Я смутно угадываю в ней Катастрофу, и, растерявшись на мгновение, прибегаю к силе своей улыбки.

- Добрый день, фрау Веллер, я ищу Эмили, вашу дочь. Могу я с ней поговорить?

Доброжелательная улыбка на лице моей собеседницы сменяется заинтересованной задумчивостью.

- Вы ее друг? - спрашивает она. - Эмили мне про вас не говорила.

- Но это не значит, что меня нет, - отвечаю с широкой улыбкой, которая, впрочем, фрау Веллер совершенно не подкупает. - Уверен, она будет рада меня видеть.

- Эмили сейчас занята, - произносит женщина, даже и не думая пропускать меня в дом. -У нее гости. Быть может, вы придете несколько позже...

Недоброе предчувствие заставляет осведомиться:

- Насколько позже? И что за гостей она принимает?

Мы с фрау Веллер смеряем друг друга пристальными взглядами. Мне кажется или у нее какое-то предубеждение против меня? Неужели Катастрофа все-таки рассказывала о нас... Не может этого быть.

- Мама, что здесь происходит? - Хорошо знакомый голос разрывает нашу безгласную схватку, и я вижу свою Катастрофу. Все такую же маленькую, хрупкую, словно севрская статуэтка, с подпрыгивающим за спиной хвостиком и удивленными глазами.

Хочется броситься и подхватить ее на руки, сдавить до хруста в костях и мушек перед глазами, а потом уже хорошенько отшлепать... со всеми последующими последствиями.

Однако мужской силуэт за спиной девушки заставляет меня напрячься, отстрочив на время взыскательные меры.

Кто он такой, этот пижон в клетчатой тенниске и шортах, рассматривающий меня с не меньшим интересом? Неужели - вот уж об этом я как-то совершенно не думал - папаша маленькой пискли, тот самый, о котором Эмили ни разу и словом не обмолвилась... Да я и не спрашивал особо. Просто не думал, что он реально где-то существует: ходит весь такой из себя идеальный... готовый увести мою Катастрофу, стоит только прикрыть глаза.

А может - эта мысль особенно неприятна! - она и уехала только ради него, вернулась по первому же зову...

Не верю... и не позволю!

- Юлиан. - Голос Катастрофы слегка дрожит, когда она произносит мое имя, и это приятно обнадеживает. Я даже как-то подбираюсь... Вовремя же я приехал.

Так мы и стоим: Эмили, я и этот смазливый урод по правую руку. А потом начинает плакать Ангелика, но ни один из нас не двигается с места, только фрау Веллер, о которой я и думать забыл, произносит:

- Пойду успокою ребенка. - И уходит.

Эмили неловко переминается, хмыкает в кулак, а потом все-таки произносит, указывая на уродца:

- Карл Меннинг.

- Юлиан Рупперт, - представляюсь с вызовом в голосе. Тот, кстати, его игнорирует, только улыбается до омерзения гаденькой улыбкой, вроде как не считая необходимым мериться со мной причиндалами. Урод.

Еще и произносит:

- Приятно познакомиться.

- Не могу сказать того же.

Эмили нервничает все больше (вижу, как она теребит кончик своего хвостика) и невпопад предлагает:

- Может, выпьем чаю. Мама испекла пирог...

Карл-чертов-урод-Меннинг качает головой и отвечает, поглядывая в мою сторону:

- Люблю пироги твоей мамы, сама знаешь, однако сегодня я, пожалуй, пас. - И добавляет:

- Просто подумай над моими словами, хорошо?

Эмили кивает, и этот урод, приобняв ее на прощание, идет к двери. Неторопливо так идет... Как бы демонстрирует саму свою принадлежность этому дому.

У меня аж скулы сводит от желания ускорить его уход увесистым таким пинком... И пальцы на ногах разжимаются только после того, как дверь за пижоном захлопывается с тихим щелчком.

Наконец-то!

Хорошо, что он не слышит стука моего сердца, буквально взорвавшегося при виде его на нашем пороге. Не знаю, как оно вообще функционирует...

Все во мне так и вибрирует: «Юлиан в нашем доме!», «Юлиан нашел меня!».

Каким образом? Почему?

Связно мыслить не получается, особенно в присутствии Карла, заявившегося час назад с просьбой о разговоре. Я знала, что ничего хорошего из этого не выйдет и готова была отказать в тот же момент, как только увидела, однако мама упросила дать негодяю шанс и хотя бы выслушать, что он хотел сказать.

Думаю, она не оставляет надежду на наше с ним примирение («Все-таки у вас общий ребенок, дорогая»), и я согласилась («Хорошо, давай поговорим»), о чем сразу же и пожалела: Карл хотел присутствия в жизни Ангелики. Общения с дочерью, которую изначально хотел убить... Пусть и через аборт, но что это меняет? Аборт - то же убийство.

Я как раз говорила ему об этом, когда звонок в дверь прервал нас на мгновение - мама пошла открывать... и вот во что это вылилось.

В это безумно ухающее сердце, мурашки по телу и отчаянно вспыхнувшую надежду, давать волю которой абсолютно не стоило.

- Кто этот пижон? - спрашивает Юлиан, провожая Карла убийственным взглядом. - И что он делает в твоем доме?

Знала, что он об этом спросит - впрочем, мне интересно другое.

- Что ты здесь делаешь? - любопытствую я, и наши вопросы звучат практически в унисон, подобно тревожной рапсодии на вольную тему.

Юлиан отвечает:

- Приехал услышать свое «спасибо», о котором ты, верно, позабыла впопыхах.

- «Спасибо»? - переспрашиваю я. - За что же мне, спрашивается, тебя благодарить? Уж не за те ли оскорбления, которые пришлось выслушать по твоей вине.

Юлиан меняется в лице - вижу кадык, дважды дернувшийся туда-сюда, и враз потемневшие глаза.

- Так ты из-за этого уехала? - спрашивает он. - Из-за моих слов, сказанных по пьяни? - И снова сглатывает: - Я даже не помню, что говорил.

Горькая усмешка изгибает мои губы.

- Знаешь присказку: что у пьяного на языке, то у трезвого - в голове? Так вот, - смотрю прямо ему в глаза, - Я НЕ ТАКАЯ и оскорблять себя не позволю. - Потом выдерживаю паузу и добавляю: - Зря ты сюда приехал, Юлиан. Не стоило... Уезжай.

Он продолжает молчать, потирая подбородок, покрытый легкой щетиной, и как будто бы ведя внутреннюю борьбу, скрытую за его идеально красивым фасадом. В конце концов он произносит:

- Я не очень-то это умею: извиняться и все тому подобное. Но хочу, чтобы ты знала: я очень сожалею о сказанных словах. Уверен, я вовсе не думал того, о чем тогда говорил... -Он переступает с ноги на ногу: - Просто все это так странно, понимаешь... Все это между нами.

- А что между нами? - спрашиваю в упор. - Секс и больше ничего... ведь мы, похотливые сучки, которых ты так презираешь, ни на что другое и не годимся, не так ли, Юлиан?

Обида прорывается как бы сама собой - хочу, чтобы он знал... вспомнил, и парень качает головой, глядя себе под ноги.

Мне кажется или ему, действительно, стыдно?

- Значит, вот что я сказал, - произносит он едва слышно. - Понимаю... - Секунду молчит в непривычной задумчивости, после подается вперед, вцепляется в мои плечи и просит: -И все равно выброси это из головы. Ты ведь умная, Катастрофа, ты ведь все понимаешь...

- Не понимаю, - слезы вскипают на глаз, злые, колючие слезы, вызванные то ли обидой, то ли внезапным Юлиановым покаянием - я и сама не понимаю, что творится в душе. Здесь такой водоворот из вины и обиды, любви и ненависти, всепрощения и отчаяния, что сам черт ногу сломит. Куда уж мне разобраться... - Не понимаю, - повторяю глухим, ломким голосом и позволяю рукам парня притиснуть меня к себе, прижать с такой силой, что воздух залипает в легких. Сжимается в тугой комок и исторгается из грудной клетки в виде мышиного писка...

- Я и сам не понимаю, - признается он сиплым голосом. - Это все так странно и неправильно... Меня вообще здесь быть не должно. - Замолкает, продолжая прижимать меня к себе и нервно дергая головой: - Только я здесь... и хочу, чтобы ты поехала со мной. Назад, в Нюрнберг...