Грешный и влюбленный (Древнее проклятие) - Додд Кристина - Страница 31

• Предыдущая
• 31/90
• Следующая

— Хорошо, иду. Спокойной ночи. Желаю всем приятных сновидений, а что день грядущий принесет — поглядим.

Леди Эмми печально проводила взглядом старшего сына, но Ранд успокаивающе погладил ее по плечу:

— Не расстраивайся, мама. Ты же понимаешь, что бесполезно пытаться переубедить Гарта. Он себе на уме и сделает то, что считает нужным.

— Да, я понимаю. — Леди Эмми поднялась на ноги с таким трудом, словно очень устала. — Мне лишь хотелось найти в себе силы согласиться с его мнением. Доброй ночи, дорогой. — Она поцеловала Ранда в щеку. — Доброй ночи, Силван. — Она поцеловала и Силван и выплыла из комнаты.

Ранд изумился, заметив, что Силван дотронулась до щеки, а потом поглядела на свои пальцы, как будто ожидая увидеть на них след поцелуя.

— Она — очень милая дама, правда? — спросил он.

— У вас замечательные родственники. — Поднявшись, Силван дотянулась до графинчика налила себе еще один бокал бренди.

— И вы это говорите? После того как видели всю эту суматоху?

Она поглядела на него, и в глазах ее была печаль, древняя, как окрестные холмы. — У меня дома тоже ругаются. — Отпив из бокала, она встряхнула головой, словно желая прогнать дурные мысли, и продолжала:

— Ссоры в нашей семье сводятся к тому, что отец говорит то, что говорить ни в коем случае нельзя, но он не повышает голос, не бранится и вообще прекрасно владеет собой. Мне кажется, им движет не гнев, а холодный расчет. А мать его попросту боится. Иногда она делает слабые попытки уговорить его, но у нее ничего не выходит.

— А вы, что?

— Я? О, я — дерзкая и непокорная и сделаю все по-своему, как всегда.

— Забавно. — Ранд подъехал поближе к камину, а она последовала за ним. — Вы никогда не вспоминали о своей матери. Я думал, что она умерла.

— Так оно и есть. То есть она, конечно, дышит и ходит, но даже говорить не смеет, а уж думать никогда не смела.

— Присядьте. — Он указал на кресло напротив своего, и она послушно опустилась в него. — Поэтому вы до сих пор не замужем?

Повертев в руках бокал, она отпила из него.

— У мужа вся власть, у жены никакой, и я не намерена надевать на себя такое ярмо.

— Ну, не всегда это такой уж гнет. Мои родители обожали друг друга и жили душа в душу до самого дня папиной смерти, и вы, может, не поверите, но тетя Адела любила дядю Тома, а он ее.

Она покусала губы и покрутила бокал, глядя, как переливается на донышке бренди.

— Нет, семья не для меня.

— А Хибберт не сватался к вам?

Она улыбнулась, но улыбка вышла вымученной.

— Хибберт был мне самым дорогим другом.

— Это вы уже говорили. Но он разве не хотел, чтоб вы за него вышли? ;

— Хотел. — Она поглядела на Ранда. Веки тяжелые, еле поднимаются. — И раз уж я не вышла замуж за такого золотого человека, можете биться об заклад с кем угодно, что никому иному не удастся повести меня к алтарю.

Ее категорический отказ выходить замуж привел Ранда в неожиданно хорошее расположение духа. Значит, до сих пор никому не удалось завоевать ее сердце, даже милейшему Хибберту, к которому он, признаться, слегка ревновал. Хибберт был славным малым, но Ранду не хотелось думать, что Силван с ним жила, каким бы ни был этот союз — греховным или освященным законом.

— Так, выходит, вы пожертвовали своим добрым именем ради Хибберта.

Силван засмеялась и погрозила ему пальцем. Она уже порядком опьянела.

— Вовсе нет. Я потеряла свое доброе имя, когда переступила порог госпиталя в Брюсселе.

Ранду вспомнились грязные, заскорузлые простыни, запах крови, изуродованные трупы. Воспоминание заставило его содрогнуться, хотя он-то в больнице пробыл всего ничего.

— Ну, а зачем вам это понадобилось?

— Его искала.

— Хибберта? — Ранд наморщил лоб. Тогда, после боя, он находился в каком-то исступлении и почти ничего не помнил. Хибберт погиб, это он знал, но как, при каких обстоятельствах? Никаких подробностей память не сохранила. — И вы его нашли?

— На поле боя. — Она приложила бокал к пылающему лбу и закрыла глаза, потому что потекли слезы и надо было что-то с этим делать. — Мертвого. И ограбленного. Мародеры стащили с трупа все более-менее ценное, даже зубы выдрали. Мне потом сказали, что зубы можно было продать для пересадки тому, кто был настолько удачлив, что остался в живых, но, к несчастью, зубов лишился.

— Силван. — Он протянул к ней руку, но она ее не заметила.

— Там, на поле боя, бродили и другие женщины, много их было. Но они своих искали, мужей или братьев, и не рвались помочь тем, кому еще можно было помочь.

Его рука безвольно опустилась и вернулась на поручень кресла-коляски. Ни к чему сейчас Силван его утешения. Гнев и обида — вот что сквозило в ее словах, и она продолжала жаловаться:

— Я одного не понимаю — и не пойму, почему меня так ненавидят знатные дамы. Откуда такая злоба?

Свечи догорели, и Ранд осмелился пристальнее вглядеться в лицо Силван. Отсвет пламени камина поблескивал на ее губах, влажных от бренди, и она говорила неуверенно, сглатывая слова, язык у нее заплетался. Но она хорошо понимала, что говорит, и говорила то, что хотела сказать.

— Обо мне и раньше ходили сплетни. Я знала, что эти важные леди недолюбливают меня. Они шушукались и злословили за моей спиной, а потом подходили ко мне и льстили и лгали в глаза, и все это время я знала, что они мне завидуют, им была ненавистна моя свобода. А потом я уехала в Брюссель танцевать и пьянствовать и вела себя совсем уж скандально, а потом — неожиданно для самой себя — я стала сиделкой.

Ее дыхание затуманило стенки бокала, который она поднесла к губам.

— И тут я поняла, какая пропасть отделяет меня теперь от всех этих людей. Мне довелось беседовать с одной леди, сын которой выжил благодаря мне. Она на меня с таким презрением смотрела, будто я грязь под ее ногами. Я-то стала ей рассказывать, как ухаживать за сыном, как раны его осушать, а она и слушать не захотела, сразу спиной повернулась. Я спасла ее сына. Я спасла его жизнь и тем самым погубила свое доброе имя. Когда все, что я делала, сводилось только к танцам, флирту и дурачествам, мною восхищались, возмущались, увлекались! Но стоило мне сделать что-то стоящее, не побояться крови и грязи и спасти нескольких славных английских парней, как я стала прокаженной. Где справедливость? Я потеряла покой, и ради чего? Боже!

Бокал выскользнул из ее пальцев и покатился по каменному полу. Силван откинула голову на изголовье кресла. В ее позе были отчаяние и безысходность, и Ранду стало нестерпимо жалко ее. Как же угораздило эту красивую женщину попасть в такое положение? И чем он может помочь ей?

— У меня нет друзей, нет родни, которая бы обо мне заботилась.

— Да как вы можете говорить такое? А мы?

Но Силван не слушала, продолжая изливать душу в бессвязных жалобах:

— Я даже спать не могу, все мне ужасы мерещатся, да еще каждый мужчина на меня как на потаскуху смотрит, а матери этих самых мужчин вообще мне не доверяют. — Она попыталась подняться на ноги.

— Не уходите. — Ранд поймал ее за руку, не давая уйти. — Мама говорит, что солнце всходит, когда вы улыбаетесь, а она очень хорошо людей чувствует. И Джеймсу вы нравитесь, а Гейл вас просто обожает.

— Гейл — дитя, — с горечью возразила Силван. — Что она понимает?

— Гейл видит больше многих взрослых, — мягко ответил Ранд — Кстати, даже тетя Адела хорошо к вам относится, а если уж тетя Адела кого-то одобрила… — Он поколебался, а потом все-таки сказал то, что давно собирался сказать:

— Да и меня вы тоже покорили. Хотите, докажу?

— Как это?

— А пойдемте со мной в постель.

Даже это, казалось, не вывело ее из задумчивости.

— Нет.

— Нам будет хорошо вместе.

— Нет.

— Это потому, что я — калека. — Слова его просто подтверждали факт и вовсе не были вопросом.

— Не поэтому.

— Так в чем дело? Я бы о вас позаботился. Я уверен, вам бы понравилось.

— Да как вы смеете? — Силван возмущенно посмотрела на него. — После всего, что я вам рассказала! Значит, вы тоже считаете меня доступной женщиной? И хотите на мне проверить, не утратили ли вы свои мужские способности?

• Предыдущая
• 31/90
• Следующая