Между сердцем и мечтой (СИ) - Цыпленкова Юлия - Страница 38

— Прошу меня простить, государь, — я склонила голову, — я всего лишь сказала, что лежит у меня на душе.

— Да хоть на пол плюньте, кажется, я и это вам прощу. — Отмахнулся он. Затем отошел к столу, скрестил на груди руки и спросил: — Чем вы занимаетесь сейчас, Шанриз? Я имею в виду, оставшись без службы. Чем занимаетесь дома?

Я растерялась. Даже больше — я опешила.

— Вас удивляет мой вопрос?

— Он показался мне неожиданным, — ответила я. — Пока я озабочена судьбой моей сестрицы. Хочу, чтобы она составила не только выгодную, но и хорошую партию. Читаю…

— Что читаете?

И вновь я замешкалась. Сказать, что читаю книгу, которую он сам указал Дренгу, чем бы ни руководствовался в этот момент, я не решилась, и потому выбрала первое пришедшее на ум название:

— «Пески истории», Ваше Величество. Это…

— Я знаю, — прервал меня государь. — И как вы ее находите?

— Всегда интересно узнать о древних загадках нашего мира, — я невольно улыбнулась. — Господин Фойер-Брок писал занимательно и легко. Его исследование Красной пустыни дало много открытий человечеству.

— Да… наверное, — рассеянно ответил король. — А что женихи? Вас, наверное, осаждают?

— Порой мне кажется, что меня опасаются, — невозмутимо ответила я.

— Это меня не удивляет, — усмехнулся государь. — Вам будет сложно найти мужа, Шанриз. Все эти салонные завсегдатаи не для вас. Вам нужен мужчина зрелый, сильный духом… Впрочем, это уже ваше дело, — оборвал он сам себя и передернул плечами, будто стряхнув с них груз: — Итак, вы желаете возвращения вашего рода ко Двору и должности?

— Именно так, Ваше Величество, я прошу вас об этом.

— Я подумаю, что можно сделать. Ступайте, ваша милость, вас, наверное, уже заждались.

Он вернулся в свое кресло за столом, переложил с места на место какую-то бумагу и посмотрел на меня. Я присела в реверансе, а когда уже сделала пару шагов к двери, вдруг остановилась и зачем-то сказала:

— Меня никто не ждет, государь. Я пришла одна и по собственному почину.

Его Величество ответил мне изумленным взглядом и вдруг хмыкнул:

— Уничтожаете устои каждым своим шагом? И как же вас выпустили из дома в одиночестве?

— Никто не видел, я ушла пешком.

— И без сопровождения? Даже без служанки?

— Без сопровождения, — я пожала плечами и задала вопрос: — Когда я могу узнать о вашем решении, государь?

— Думаю, через несколько дней я дам вам ответ, Шанриз, — ответил король и поднялся из-за стола. — Не спешите, я провожу вас. Не дело девице одной бродить по городу.

— Мужчина — не лучший спутник для девицы, — осторожно напомнила я. — Да и если кто-то нас увидит, пойдут сплетни. Вам, государь, нет до них дела, но я нахожусь за пределами дворца, и там нашу прогулку расценят, как мое падение. Уж лучше уйду, как и пришла — в одиночестве.

Монарх поджал губы, но, чуть помедлив, кивнул.

— Хорошо, но одну я вас не отпущу. За вами присмотрят, пока не доберетесь дома.

— Благодарю, Ваше Величество, — я улыбнулась и присела в реверансе. — Я буду ждать от вас вестей.

— Всего доброго, Шанриз, — как-то вымученно улыбнулся в ответ король, и я покинула его кабинет.

Город заполнила суета. Сегодня весь просвещенный мир праздновал самый главный праздник — день первого из Богов, покровителя всего сущего — Всевидящего Верстона. Священные легенды гласили, что он создал мир, а его братья, сестры и приближенные следили за детищем Верстона, помогли наполнить его жизнью и остались рядом, чтобы стать верными помощниками Вседержителя.

Это был всеобщий шумный праздник, на время которого прекращались даже войны. Пусть на один день, но в этот день даже жизнь врага отнять было великим грехом. Не было и охоты, а рыбаки вытаскивали свои сети еще с вечера накануне. И если кто-то умирал своей смертью в день Верстона, то говорили, что Вседержитель оказал благодеяние и призвал к себе достойнейшего из достойных, чтобы он смог отпраздновать великий день среди Богов. В этот день нельзя было браниться и слать проклятья, зато петь, танцевать, заливисто смеяться, восхваляя своей радостью саму Жизнь, — сколько угодно.

Сегодня будет много музыки, возлияний и разгульного веселья. И если знать будет чинно веселиться на балах в богато украшенных дворцах, то простолюдины устроят танцы прямо на улицах и площадях. Говорили, что аристократы не чураются подобных увеселений, и что среди ремесленников и мастеровых можно порой и герцога увидеть, который будет лихо выплясывать рядом с какой-нибудь торговкой, мимо которой пройдет днем, даже не взглянув. Признаться, и я бы с удовольствием попала на площадь и посмотрела, как развлекается простой народ, но оказаться там не могли: ни девица, ни взрослая дама. Позор, что б его…

Но все увеселения начнутся только к вечеру, а день был посвящен богослужениям, проходившим, как в храмах, так и прямо на площадях, чтобы люди могли петь вместе со священнослужителями, прославляя Вертона и его могущество, чтобы могли открыть ему свою душу и показать, насколько чисты их помыслы. Отражалось это и на внешнем облике.

Весь город превращался в полноводное море, потому что одежды знати и черни были единого цвета. И вот тут не было никаких различий — мужчина ты или женщина. Голубой становился главным цветом этого дня. Разница состояла лишь в отделке: у знати платья расшиты золотым орнаментом, у бедняков просто желтым. Небо и солнце — вот, что символизируют сегодняшние одеяния.

Волосы у всех девиц заплетены в две косы, у женщин в одну косу, и она скручена на затылке. Никаких украшений, даже сережек. У мужчин и юношей головы оставались не покрыты. Сегодня им запрещено было носить шляпы, дабы оставаться открытыми взору Вседержителя. Скромность и чистота помыслов — вот главные украшения детей Верстона. Даже моя матушка в ее извечной тяге к роскоши не смела перечить обычаям.

А для нас с Амберли настало очередное впервые — участие во всеобщем торжестве, когда мы могли присоединиться ко всем верующим, а не глазеть из окна на «голубую реку», текшую мимо нашего особняка. А еще посещение храма Сотворения — главного святилища Камерата. Он располагался рядом с королевским дворцом, но, несмотря на близость храма, за время службы герцогине я, к своему стыду, туда ни разу не заглянула. Впрочем, я бы и не смогла этого сделать… почти. Пока мы были в столице, я оказалась привязана к ее светлости, а лето и вовсе провела в Лакасе, куда перебрался Двор. Да и чтобы даже сходить на богослужение мне было необходимо сопровождение, потому что девица, потому что неприлично идти одной даже в храм! Но не будем о грустном.

Кстати, передвигаться в одиночестве по улицам оказалось делом пустячным. Я говорю о моем посещении дворца в поисках королевской защиты. Так вот путешествие и туда, и обратно до особняка Тенерисов прошло без малейшего происшествия. Я благополучно добралась до дома, и сколько не оборачивалась, не смогла заметить того, кто должен был приглядывать за мной.

Лишь у калитки для прислуги, ключ от которой мне дала Тальма, порывисто обернувшись, я обратила внимание на мужчину в неприметном сером пальто. Он остановился на другой стороне улицы, но, заметив, что я смотрю на него, развернулся и направился прочь, а я нахмурилась. Даже прошла до угла, куда скрылся незнакомец, чтобы получше рассмотреть его.

Он был невысок — и это было единственным, что я могла бы сказать об этом человеке. Пальто оказалось достаточно свободным, чтобы скрыть его фигуру. И это всё, что я успела разглядеть, пока он был недалеко от меня. Но стоило повернуть за угол, и я вовсе потеряла незнакомца из вида. Возможно, его скрыл высокий широкоплечий мужчина, каким бы мог быть мой сопровождающий, если бы король отправил своего гвардейца. Но не было знакомой мне формы, только длинный плащ и капюшон, накинутый на голову.

Что до невысокого человека… Признаться, мне показалось, что я узнала в нем государя, потому и поспешила следом, желая подтвердить свою догадку. Если бы высокий не закрыл его, то я смогла бы увидеть походку, и тогда бы уж точно могла подтвердить или опровергнуть свои подозрения. А с другой стороны, мужчину в сером пальто закрыть собой и вправду мог гвардеец. Но неужели бы Его Величество отправился лично присматривать за мной? Ну не бежал же он вдогонку, право слово! Я во дворце не задерживалась.