Прости меня луна (СИ) - Абалова Татьяна - Страница 52

— Нынче король души не чает в своей супруге. Кто бы мог подумать, — Катарина умиленно вздохнула и, кокетливо оттопырив локотки, сложила ладони на груди, — что простая девчонка, родившаяся в не самом благополучном лабиринте, станет королевой. Да, Соргос у нас такой. Если ты, Петенька, дождался бы субботы, непременно встретился бы с ним у нас. Он о-о-очень жалует ватрушки, испеченные моими золотыми рученьками. Король так и говорит.

— А почему вы не живете во дворце? — теплое «Петенька» вызвало новую волну ностальгических воспоминаний: время любви к им же похищенной принцессе, его трепетное отношение к Роуз, которая все время стремилась сбежать. От него прежде всего. — Хорошо, что я сразу завалился в трактир, иначе искал бы вас под крылышком у Соргоса.

— Королевский дворец не лучшее место для воспитания девочек, — Катарина произнесла и тут же закрыла пухлой ладошкой рот — словно выболтала что-то нехорошее.

— Согласен, — бывший граф Пигеон, а ныне король Северной Лории, не заметил ее смятения, откусил большой кусок от теплой еще булки и в наслаждении закрыл глаза. Запах сдобы, уютный дом, добрые соседи — наверняка в таких условиях из милой девочки вырастет славная девушка. — Принцесса Солнце и Лолибон явные доказательства того, что дворец не делает женщину лучше. К-хм, — кашлянул Петр, — я говорю только о дворце драконов, но никак не о своем. Да и к тому же, у нас с Роуз два сорванца. Кстати, а откуда у вас девочка? — он кружкой, наполненной душистым напитком, повел в сторону лежащей на скамье куклы.

— Ой, кажись, у меня что-то подгорает! — Катарина уронила на стол ватрушку, которую намеревалась уложить в корзину, и кинулась к печи.

— Да она даже не разожжена! — за спиной женщины, проявившей необычную подвижность, вырос Петр. Обнял ее за плечи, поцеловал в седые волосы, пахнущие ванилью. — Тетушка Кати, это моя дочь?

Катарина в досаде бросила полотенце.

— Когда они с Фарухом вернутся, сам и спросишь.

— Моя и принцессы Солнце? И вы столько лет молчали?

— Я же сказала, придет Фарух, с ним и разговаривай, — лицо стряпухи пошло красными пятнами.

— Как зовут девочку? Сколько ей лет? — Петр стоял скалой. Ни обойти его, ни отодвинуть.

— Ее зовут Немира, — Катарина не знала куда деть руки. Она то складывала горшки на печи один на другой, то вновь расставляла в ряд. Громыхала. — Седьмой год пошел.

— Немира, — Петр посмаковал слово, привыкая к нему. — Какое странное имя.

— Так мать назвала.

Землю сотрясло. Послышался далекий раскатистый гул.

— Что это? — Катарина схватилась за сердце. — Неужели снова в шахтах?

Выбежали на крыльцо. По небу полз черный дым.

— Соседка, — окликнули тетушку из дома справа, — никак дворец горит? Дым как раз над первым лабиринтом стелется.

Катарина начала оседать.

К матери Петр вернулся с черным от горя лицом.

— Нет больше моей дочери, — он разрыдался, когда Свон, выслушав сбивчивый рассказ, обняла его. — Мама, я даже не успел с ней познакомиться.

— Ш-ш-ш, милый, ш-ш-ш… — королева Эрии глотала слезы, боясь сорваться в крик. Очень страшно, когда плачут сильные мужчины, а ты не знаешь, как им помочь.

— Не нашли ни косточки. Только тело Фаруха выбросило взрывом.

— А Солнце?

— Ее тоже нет. Они все погибли, мама! Они и еще те, кто был на центральной площади. Это опять был чертов Адов огонь!

«О, боже! Сколько?! Сколько еще нам нужно вынести?!»

Роуз укладывала мальчиков спать. Последнее время она старалась быть рядом с детьми как можно чаще. Она чувствовала себя плохой матерью. Да, очень плохой. Только страдающие от одиночества и недостатка внимания со стороны родителей дети могли себе выдумать мнимого друга.

— А когда эта девочка к нам снова придет? — спросил старший сын, когда Роуз укрывала его. — Она поет нам колыбельные, а иногда играет с нами в прятки.

— Разве тебе не хочется, чтобы каждый вечер тебе пела колыбельные мама?

— Я хочу! Я! — откликнулся младший. Роуз пересела на его кровать и поцеловала ребенка в лоб.

— А прятки? Будешь играть с нами в прятки? — с надеждой в голосе спросил первенец.

— Буду, обязательно буду, милый. Завтра, как только проснемся, так сразу и поиграем.

Дак, граф Шовеллер, подарил помолвочное кольцо совсем не зря. Он никак не хотел оставаться в дураках. Прошел раж, когда его голова была затуманена страстью, а он гнался за будущей невестой будто кот, почуявший течку у кошки.

Одним прекрасным утром Дак, заперевшись в кабинете, мысленно перебирал события, происходившие с ним за последний месяц, и с ужасом понял, что проявленное им телесное рвение, которое приличествует лишь низменному животному, ему совсем не свойственно. А значит, следовало поискать причину, которая действительно подтолкнула его в руки обворожительной и весьма страстной Стефании.

«Все началось с напитка яо-кун, разлитого ею собственноручно», — Дак многозначительно покивал своему отражению в стекле книжного шкафа. Знавал он мужчин, попадающихся на удочку искательниц наследства, не побрезговавших применять чары. И стоило магии подчинения сойти на нет, как у несчастных «мужей», к тому времени густо облепленных детьми и родственниками жены, наступало прозрение. Увы, запоздалое.

В его случае до полного прозрения было далеко (появись Стефания здесь и сейчас, лежала бы задрав юбки), а потому можно было сделать определенный вывод: приворотом его потчуют регулярно.

«Как избежать вмешательства магии в собственные чувства? Как нащупать грань, разделяющую добровольное желание обладать женщиной и навязанную похоть? — граф Шовеллер задавал себе важные вопросы, ковырял карандашом в ухе и тут же отвечал сам себе: — А никак! Пока нет существенных доказательств, что к тебе применили чары, ты и знать не будешь, что находишься под их воздействием! А потому не мешало бы провести расследование и выяснить, где и как ими тебя потчуют».

Поначалу Дак хотел подослать на кухню своего человека, но передумал. Где гарантия, что зелье добавляют именно там? А не подливают ли варево прямо у него под носом, а потом прытко перемешивают яо-кун серебряной ложечкой?

«А вдруг это маменька? С нее станется посодействовать скорому рождению внуков. Неужели так и придется идти на заклание одурманенным? И это вместо любви?»

Ему хватило любви ветреной Марты в замке Дохо, оказавшейся пособницей бахримана, который чуть было не убил Свон. А что теперь?

Нет, здесь следовало придумать что-то более доказуемое. Поскольку даже если обнаружится приворот, то весьма нелегко будет повернуть раздолбанную карету назад: он, Дак Шовеллер, на глазах всего замка мартовским кроликом пометил чуть ли не каждый угол. О чем три пары глаз и одна непосредственная участница тут же объявят всему свету. И правда будет на их стороне. Его голый зад между разведенных ног Стефании не видели, наверное, только на конюшне. Хотя… точно! И на конюшне он тоже побывал.

Что же делать?

Кричать повсюду, что ты находился под воздействием чар — все равно, что объявить себя глупцом. Надо бы копнуть глубже и как-то иначе вывести «отравительницу разума» на чистую воду. Быть того не может, чтобы девственница оказалась столь искусна в постельных играх. Как же она ловко исполняла роль наездницы! Дух из него вышибала, хлопая обольстительным задом. Только вот беда — даже в такие моменты он чувствовал себя не жеребцом, а толстым мерином. Неповоротливым, непрестанно потеющим. М-да.

У графа Шовеллер от воспоминаний заболел низ живота. Пришлось положить ногу на ногу, чтобы унять телеса и задавить сладость воспоминаний.

Хм, девственница… Неужели и здесь вранье?

«А что, если мне тоже применить магию? Стефания с чарами, а мы…» — Дак осекся на полуслове. Не хватало еще вслух произнести то, о чем задумал. В замке ушей, как и глаз, по паре на человека.