Няня для волшебника (СИ) - Петровичева Лариса - Страница 11

Огюст оценивающе посмотрел на меня, и я вдруг пожалела, что у Мартина нет такого же хорошего характера и легкого нрава.

— Думаю, мы в этот раз славно повеселимся, — сказал Огюст. — Это точно.

— Нас девять детей в семье, — сказал Огюст. Выбрав тыквы, мы спускались по тропинке обратно в замок. Глядя на белую стену, я прикинула, что два больших окна с приоткрытыми створками как раз принадлежали спальне Мартина. Интересно, что он сейчас делает? Должно быть, спит — и во сне он по-прежнему силен и здоров. — Но магические способности есть только у братки. А магия, чтоб ты понимала, это огромная сила и такая же огромная ответственность. И великая честь, особенно если могущество почти не знает границ. Так что не удивляйся, что Мартина иногда заносит на вороных.

Я не удивлялась.

— Меня выдернули из моего мира в чужой, — промолвила я. — Больше удивляться нечему.

— Ха! — воскликнул Огюст. — Это ты еще нашего папеньку не знала. Вот однажды вышел почти анекдот. По традиции короля положено приветствовать поклоном, а отец не стал! Потому что четыре века назад предки его величества еще не были дворянами, а наши уже были.

Да, семейство Цетше было весьма и весьма заносчивым и спесивым. Интересно, что сделал король? Собственноручно выпорол гордеца на конюшне или проглотил обиду?

— А что было потом? — поинтересовалась я. Мы обошли замок, вошли в ворота и оказались во внутреннем дворе. Навстречу нам торопливо прошли слуги — на огромных деревянных подносах они несли горы свежей зелени и аккуратно нарубленные ломти мяса. Должно быть, собирались кормить драконов.

Огюст придирчиво осмотрел драконий обед и, одобрительно кивнув, сказал:

— Его величество сделал вид, что ничего не заметил. Потом сказал, что не захотел превращать встречу благородных мужчин в петушиные бои. Но отца на два года сослали в замок с запретом появляться в столице. Это в какой-то степени научило его уму-разуму, во всяком случае, потом он всегда кланялся первым.

В столовой для нас уже накрыли обед: фарфоровые тарелки с ароматным куриным супом, копченая красная рыба и золотистые клубни картофеля, обжаренные с травами — только сейчас, сев за стол, я поняла, насколько проголодалась. Огюст мигом опустошил тарелку с супом и довольно заявил, глядя на меня:

— Если мерить старинными мерками, то ты отличная работница, Дора. В былые времена работников усаживали за обед, и если они хорошо кушали, то считалось, что и работать будут хорошо. Братке повезло, что добрый Энцо нашел именно тебя.

Я вздохнула. Жаль только, что этого не понимал Мартин. Я была для него раздражающей помехой и свидетелем его немощи, вот и все.

— Надеюсь, Мартин однажды это поймет, — через силу улыбнулась я. — Я очень стараюсь, правда, мне хочется, чтоб он скорее поправился… но иногда у меня просто опускаются руки.

Огюст понимающе кивнул и придвинул ко мне тарелку с овощным салатом.

— Ты ведь хочешь вернуться домой? Вот и не сдавайся. Братка иногда бывает невыносим, это правда, но он всегда держит слово. К тому же, прежде ни один иномирянин не отправился обратно, так что для Мартина это в определенной степени вызов.

— Хотелось бы верить, — вздохнула я. Мне стало очень-очень грустно. Вспомнился родной город, длинные светлые улицы и зеленые парки, люди — добрые и злые, веселые и раздраженные, сейчас все они казались мне родными.

— Верь, — улыбнулся Огюст. — Молись святому Аскольду-работорговцу, он поможет.

— Святому? — искренне удивилась я. — Как работорговец может быть святым?

— О, это невероятная история! — Огюст проглотил очередной кусок картошки и провел по губам салфеткой. — Аскольд был самым обычным работорговцем. Вроде тех, которые привезли тебя на невольничий рынок. Но однажды он закинул наживку и выдернул к нам женщину с ребенком. Он ожидал всего, чего угодно, иномиряне ведут себя очень и очень по-разному… но эта женщина, когда поняла, что ее вырвали из родного мира, упала на колени и стала целовать Аскольду руки. Она рассказала, что в их мире идет страшная война, их город в блокаде врагов, и люди в нем умирают от голода, но не сдаются.

Мне вдруг стало очень холодно, словно в тепло столовой ворвался ледяной ветер блокадной ленинградской зимы. Я поежилась, опустила руки на скатерть.

— Да, — сказала я едва слышно. — Да, так у нас и было. А что потом?

— В тот же день Аскольд освободил всех своих рабов и принялся забрасывать приманки в тот город, — продолжал Огюст. — Каждый день, хотя это и очень опасно, но он был словно одержим идеей спасти как можно больше людей. Многие называли его безумцем, но нашлись его товарищи по ремеслу, которые тоже стали забрасывать наживку в тот город. Какая-то наживка сработала, какая-то нет, в общем, Аскольд с товарищами спас полторы сотни человек.

Некоторое время мы сидели молча — должно быть, выражение моего растерянного лица было очень живописным. Потом я сказала:

— Да, это наша история. У нас и правда была война… и знаешь, я сейчас благодарна Аскольду. Просто за то, что он сделал, что смог.

— Не ты одна, — улыбнулся Огюст. — Бабушка и мать нашего доброго Энцо как раз и были теми, кого Аскольд вытащил в первый раз.

Я открыла рот от удивления и некоторое время так и сидела, как рыбка, выброшенная на берег. Это ведь и была рыбалка — люди забрасывали удочки в другой мир и выхватывали добычу.

— Невероятно, — только и смогла вымолвить я. Огюст ободряюще улыбнулся.

— Так что молись святому Аскольду. Он поможет.

Дверь в столовую открылась, и вошел господин Энцо — сейчас я смотрела на него совсем другими глазами. Он вдруг стал тоненькой ниточкой, что связывала меня с моим миром.

— Милорд Мартин пока отдыхает, — сообщил он и, сев за стол, придвинул к себе кофейник и чашку, — так что я тоже отдохну. Как же хорошо, что вы приехали, милорд Огюст! Я невероятно счастлив вас видеть. И милорд Мартин очень рад.

— Я тоже рад, дорогой Энцо, ты не представляешь себе, насколько, — на лице Огюста вновь расцвела добрая улыбка. Глядя на него, мне тоже хотелось улыбаться. Ну почему Мартин не хочет быть таким!

— А у вас, Дора, еще четверть часа, — сообщил господин Энцо. — Потом у милорда Мартина вечерние процедуры, отдых и ужин.

Я почувствовала, что щеки снова багровеют от румянца.

Слуги уже подготовили свежее белье, чистую белую рубашку и легкие домашние штаны — я придвинула к кровати столик со всем необходимым для умывания и сказала:

— Милорд, время вечернего туалета.

Сразу же поймала себя на мысли о том, что снова заговорила с Мартином первой. Мартин отложил в сторону книгу о совах и посмотрел на меня с какой-то угрюмой тоской, будто ему предстояли не водные процедуры, а пытки.

— Неужели ты думаешь, что я позволю тебе до меня дотрагиваться? — мрачно поинтересовался он. В его тоне мне послышалась брезгливость. Я взяла баночку с очищающим порошком, щедро сыпанула его на губку и ответила:

— Если сможете привести себя в порядок самостоятельно, то я буду только рада. Видите ли, — продолжала я, не позволяя Мартину меня перебивать, — мы все очень переживаем за вас. И если к вам вернулись силы, то я буду только рада.

И улыбнувшись самой очаровательной улыбкой из всех возможных, я протянула Мартину губку. Он посмотрел на меня с искренним презрением и принялся расстегивать рубашку. Первые две пуговицы дались ему хорошо, а потом пальцы стали дрожать. Я не подавала вида, внимательно рассматривая узоры на светлых обоях. Золотые листья, птицы и невиданные звери — это ведь очень интересно.

Мартин стянул рубашку с плеч, и она упала на кровать смятой белой тряпкой. Похоже, он был настроен более, чем решительно, и не собирался показывать мне своей слабости. Глупо, конечно, но гордецам из семьи Цетше полагалось вести себя именно так. Не кланяться королям и упираться с теми, кто готов помочь.

— Ну что ты так смотришь, Дора, — устало сказал Мартин и, протянув руку, взял губку.