Дитя Марса - Янг Роберт Франклин - Страница 6

И взял посох свой в руку свою, и выбрал себе пять гладких камней из ручья, и положил их в пастушескую сумку и с пращою в руке своей...

Незаметно пролетали лето за летом, весна за весной, осень за осенью. Зима любила хлестать нежную траву у крыльца, стегать деревья на обрыве, истязать береговую полосу у подножия...

Пока кругом бушевала буря, они лежали в коттедже, тесно прижавшись друг к другу, плоть к плоти, дыхание к дыханию, отгоняя лютый холод. Зима, не жалея сил, пыталась разрушить крепость, возведенную их любовью, а они только смеялись в кромешном мраке и тепле, уверенные, что крепость никогда не падет.

Но вот крепость разрушена до основания.

Снежинки жалили лицо, но Дэвид не отводил взгляда от водной глади. Он искал золото, много золота – золото женских волос. Необъятные водоросли золотистых прядей; безбрежные, точно стаи рыб, плечи, вздымающиеся от взмахов исполинских рук; фонтаны брызг, поднимающиеся от ударов длинных, словно корабельные мачты, ног. Если сводки не врут, еще надо высматривать чаек и дельфинов. Чайки будут кружить на ее увенчанной пеной головой, а дельфины – плыть рядом. Она восстанет из глубины, сверкающая, как солнце – любезна, как Иерусалим, грозна, как полки со знаменами,  и его огромная смертоносная праща запоет, и ее не станет. Как прекрасно нежное твое чело – как прекрасны ноги твои в сандалиях!

Ветер усилился, и Дэвид отвернулся, пряча коченеющие щеки. Его взгляд упал на коттедж. Пока Дэвид разглядывал дорогой сердцу зимний домик, на крыльцо вышла девушка и направилась к нему сквозь предрождественскую метель. Теплое пальто скрывало высокую фигуру, чьи изгибы он знал как свои пять пальцев; вязаный шарф перехватывал каштановые волосы, которые по ночам рассыпались на соседней подушке. Ясные серые глаза вечно заставали его врасплох, прямо как сейчас, когда девушка приблизилась и сказала:

– Дэвид, кофе на плите. Выпей и поспи хоть немного. Он покачал головой.

– Выпью чашку и вернусь.

– Нет. Ты не спал всю ночь. Не бойся, если она объявится, я тебя разбужу. Успеешь навести прицел.

Дремавшая до сих пор усталость очнулась при упоминании сна и с новыми силами навалилась ему на плечи.

Усилием воли Дэвид отогнал ее прочь.

– Ветер совсем ледяной,– заметил он чуть погодя. – Накинула бы одеяло.

– Ничего, не простыну.

– Интересно, а она не замерзла?

– Ты же знаешь, она больше не человек и холода не ощущает. Иди поспи.

– Хорошо, попробую.

Он помедлил, собираясь поцеловать ее на прощание, но не смог.

– Разбуди, если она появится. В любом случае, буди через три часа.

– Я постелила на диване. Там теплее. За меня не беспокойся, я не подведу.

Он двинулся по запорошенной снегом лужайке к дому. Ликующая усталость снова взобралась на плечи, заставляя их обмякнуть. Дэвид почувствовал себя стариком. Стариком, которому неполных тридцать пять лет. Ныне предаст тебя Господь в руку мою, и я убью тебя...

В домике было тепло. Нарубленные накануне дрова весело потрескивали в камине, и перед диваном плясали алые и желтые языки пламени. Дэвид повесил шляпу и макинтош на вешалку у двери, стряхнул с ног галоши. Тепло разгладило глубокие борозды на лбу. Но Дэвид точно знал, что он не уснет.

С плиты доносился аромат свежесваренного кофе. Завернув в тесную кухоньку, Дэвид наполнил чашку обжигающей жидкостью. Вокруг витали воспоминания, они таились повсюду: в тарелках, кастрюлях, сковороде и прочей утвари, в оттенке занавесок и деревянной обшивке стен. В медовый месяц она варила кофе, жарила бекон, разбивала яйца на раскаленную сковородку. Стол, за которым они завтракали, мавзолеем застыл посреди комнаты. Дэвид развернулся и зашагал прочь, забыв про дымящийся на плите кофе.

В гостиной он опустился на диван, разулся. Жар камина коснулся его лица. Шерстяная рубашка нестерпимо кололась, пришлось ее снять. Оставшись в брюках и футболке, Дэвид рассеянно глядел на огонь. Снаружи завывал ветер, и в его порывах чудилось ее имя. «Хелен,– нашептывал он. – Хелен...» Глубоко в пучине ее золотистые локоны, которые Дэвид некогда гладил, золотистыми водорослями разметались по дну; глубоко в пучине прелестная головка, некогда покоившаяся у него на плече, вздымала мрачные ледяные волны; глубоко в пучине гибкое тело, некогда любимое им до безумия, дрейфовало, словно библейский Левиафан. .. В сером утреннем свете на ладонях блеснули капельки влаги. Дэвид в недоумении уставился на них, и только при виде новой капли понял, что плачет.

 Как ни странно, в первую же встречу она почудилась ему невероятно высокой. Впрочем, впечатление было ложным и возникло из-за разных перспектив – она стояла на плоту, а он только поднимался. Однако все последующие годы он ни на мгновение не забывал, как принял ее за богиню, на чью красоту взирал снизу вверх, барахтаясь среди синих волн. То был слабый отзвук лейтмотива, который постепенно нарастал и, превратившись в навязчивую мелодию, преследовал его всю жизнь.

Упругие грудные мышцы, широкие плечи наводили на мысль, что перед ним превосходная пловчиха. Длинные, изящные, но вместе с тем мускулистые ноги усиливали это впечатление, а золотистый загар укреплял его окончательно. Но высокой ее не назовешь, особенно когда он встал рядом. При росте «метр шестьдесят три» ее золотистая макушка едва доставала ему до подбородка. Даже загоравшая на том же плоту девушка с каштановыми волосами оказалась на порядок выше. Брюнетка окинула Дэвида цепким взглядом холодных серых глаз и натянула на лоб желтую купальную шапочку.

– Поторопись, Хелен, иначе опоздаем к ужину,– бросила она своей спутнице и, нырнув, легким кролем устремилась к белой полосе пляжа с орнаментом из пирсов и коттеджей.

Златовласка поправила белую шапочку и хотела присоединиться к подруге, но Дэвид взмолился:

– Пожалуйста, подождите.

Она покосилась на него с любопытством, и в ее глазах отразилось синее сентябрьское небо.

– Пожалуйста? С чего бы вдруг?

– С того, что я вряд ли отважусь на второй заплыв и навсегда лишусь великолепного зрелища в вашем лице. А еще я жаден до времени и, если вдруг выпадает драгоценный момент, из кожи вон лезу, чтобы пополнить им свою сокровищницу.

– А вы чудной. С ветряными мельницами не сражаетесь на досуге?

– Случается,– улыбнулся он и тут же добавил: – Кстати, ваше имя я знаю. По крайней мере, первую его часть. Позвольте представиться – Дэвид. Дэвид Стюарт.

Хелен сняла белую шапочку, и золотистые волосы заструились по плечам, обрамляя незаурядное личико – одновременно овальное и в форме сердечка. Линия бровей смотрелась логическим и естественным продолжением изящной линии носа.

– Кстати, моя фамилия Остин. – Очевидно, она приняла решение. — Хорошо, уделю вам минутку. Максимум три – ценой похода в душ. Но не больше.

Хелен опустилась на плот, подставив тело солнечным лучам. Дэвид торопливо сел рядом. На синей глади озера плясали белые барашки волн, по небу степенно плыли перистые облака.

– Странно, почему я не видела вас раньше. Мы с моей сестрой Барбарой отдыхаем здесь почти месяц. Или вы ракотшельник?

– Нет, просто приехал сегодня утром. Совсем недавно на меня свалилось солидное наследство, в частности – пляжный домик. Хотел насладиться им прежде, чем настанет мертвый сезон.

– Поздно спохватились. Похороны уже завтра.

– Не мой случай. Я давно вычеркнул из календаря День Труда. Знаете, у меня слабость к сентябрьским пляжам, но возможность реализовать эту слабость появилась только сейчас. Наверное, задержусь здесь до октября, буду коротать дни в компании серебристых чаек и прошлых воспоминаний.

Хелен любовалась мерцающей поверхностью вод.

– Обязательно вспомню о вас, когда вернусь на каторгу к диктофону и печатной машинке.

В очертаниях ее шеи и подбородка проступало что-то детское, как у маленькой девочки.

– Вам хотя бы есть девятнадцать?– полюбопытствовал Дэвид.