Александровскiе кадеты (СИ) - Перумов Ник - Страница 29

Состав остановился, даны были команды «Выходи!», «Вольно!» и «Оправиться!». Нижним чинам разрешили курить. Офицеры частично вышли из штабного салон-вагона, частично оставались внутри. На соседних перронах было много гражданских, пассажиров, — Две Мишени на миг опустил голову, на щеках вспухли желваки. — В этот момент одна за другой сработали две бомбы, заложенные, надо понимать, в путевую насыпь. Одна — под локомотивом; от него не осталось вообще ничего. Другая — точно под штабным вагоном; разнесло в щепки.

Бомбы оказались начинены ещё и чем-то зажигательным; во все стороны полетели горящие куски некоего материала, сейчас стараются собрать его остатки, если удастся. Начались пожары в пакгаузах; от взрывов рухнула крыша над пассажирским перроном.

Кадеты молчали; в тишине только скрипнул паркет под переступившим с ноги на ногу подполковником.

— Кроме чего-то зажигательного, злоумышленники снабдили свои заряды также изрядным количеством мелких болтов, гвоздей, гаек и шайб. Всё это ударило по людям, словно картечь. Посекло очень…

— Кхм! — выразительно прокашлялась Ирина Ивановна.

— Посекло очень многих! — возвысил голос Две Мишени. — Число погибших перевалило за две сотни, число раненых — более тысячи. Весьма велико число задавленных обвалившейся крышей. Среди них — женщины и дети…

Но — полковой командир, отправившийся в первые же минуты к начальнику станции, уцелел; он немедленно принял все меры для помощи получившим раны и увечья. Гвардейцы-семёновцы, несмотря на предательский удар в спину, не растерялись. Даже раненые бросились разбирать завалы, стараясь спасти невинно пострадавших.

Старший возраст нашего корпуса помогал всем, чем мог. Тушили пожар, перевязывали и носили увечных. На вокзал прибыл и сам Государь вместе с дворцовым конвоем гвардейских казаков; сейчас огонь усмирён, рухнувшие конструкции разобраны, все, кого могли спасти — спасены. — Две Мишени сделал паузу. — Я воевал в Маньчжурии, господа кадеты, я участвовал в деблокаде Посольского квартала в 1901-ом, но… никогда не думал, что увижу землю, покрытую убитыми и умирающими здесь, в пригороде столицы, в резиденции Государя!..

— Кхм! Кхм!

— Да. Простите, госпожа Шульц. Так вот, кто устроил этот взрыв? Трусливые негодяи и убийцы, боящиеся выйти на открытый бой, бьющие исподтишка, не делающие различий между военными и гражданскими!.. Чего они хотят, спросите вы? — смуты, отвечу я! Гибели отечества нашего, гибели России! Цареубийства!

Кадеты замерли, боясь пошевелиться.

— Завтра его Императорское величество издаст потребные указы. Смутьянам и убийцам не будет пощады. Государь может простить покушавшихся лично на Него, но не тех, кто убивает ни в чём не повинных, случайно оказавшихся на месте взрыва. Вы же, господа кадеты, должны помнить, что тоже можете помочь. Отличной учёбой!..

— Кхм! Кхм! Кхм!

— Госпожа Шульц, честное слово, вы, кажется, простужены. Почему бы вам не отправиться к милейшему нашему доктору, Ивану Семеновичу? Микстура от кашля вам бы явно не помешала!

— Несомненно, господин подполковник. Не угодно ли будет вам сопроводить меня туда? Я должна вам кое-что сказать. В частном порядке, если позволите.

Федя увидел, как подбородок Двух Мишеней слегка вздёрнулся.

— Разумеется, сударыня. Сразу после отбоя.

Двое быстро шли пустыми коридорами корпуса. Стучали по паркетам каблуки и каблучки — вместе.

— Милостивая государыня, потрудитесь, пожалуйста, объяснить…

— Вы, дорогой Константин Сергеевич, напрочь испортили превосходную в иных отношениях речь пассажем про «отличную учёбу».

— Как это «испортил»?!

— Да вот так и испортили. Это же мальчишки! Им подавай страшные приключения и ужасные опасности! Они даже в смерть не верят! Вы им рассказываете о невероятных событиях, о небывалом деле, завтра мы можем проснуться в совершенно иной России — они ждут от вас слов, как они на самом деле могут помочь — ну, не знаю, дежурить на станциях и переездах, осматривать заброшенные строения, подвалы, склады, чердаки, ходить дозором вдоль путей — а вы им про какую-то «учёбу»!

Жёстко стучат каблуки офицерских сапог, подбитые железом. Торопливо, но и уверенно отвечают им аккуратные не отстающие каблучки женских ботиков.

— Вы считаете, что не стоило говорить?

— Считаю?! Считаю! Уверена! Не сомневаюсь!

— Ирина Ивановна, вы всегда утверждали…

— Утверждала и буду утверждать, что без натуралистических подробностей ваша речь, уважаемый Константин Сергеевич, стала бы ещё лучше. А вот дело мальчишкам надо было дать. То, которое по силам. Просто удивительно, что вы, с вашим-то опытом…

— Кхм!

— Что, и вы простужены? Ничего не поделаешь, пойдёмте к милейшему нашему эскулапу вместе. За микстурой.

Кабинет военных игр

3-тье сентября 1908 года, Гатчино

Конечно, в городе поднялся ужасный переполох.

Конечно, в корпус кинулись родители, кто жил поблизости или в столице — но Гатчино объявили на осадном положении, поезда шли в обход, по Варшавской ветке, и не останавливались. Канцелярия без устали телефонировала и телеграфировала всем и вся, что никто из кадет не пострадал, все в наличии, увечных нет.

Кадетам также сообщали, что родные их живы и здоровы — но, увы, так повезло не всем.

На следующее утро за завтраком разнеслась весть, что у троих кадет старших рот погибли близкие — Федя видел, как юноши, бледные и шатающиеся, садились в извозчичьи пролетки, а офицеры объясняли мрачным кучерам, куда ехать.

После завтрака вместо занятий объявили общий сбор.

Вышли те самые высочайшие указы.

Кадеты собирались притихшие, молчаливые; один лишь Ниткин исхитрился каким-то образом упросить дежурного фельдфебеля на входе дать ему просмотреть свежие газеты. Обратно в роту он прибежал с круглыми глазами.

— Там такое! Такое!.. — только и успел он сказать.

Собрались в роскошном актовом зале. За ночь — или уже утром — успели добавить траурного крепа, светлое и радостное сменилось чёрным. Чёрными же были и траурные повязки на рукавах офицерских кителей; госпожа Шульц явилась в чёрном платье и под чёрной вуалью.

Государь объявил траур «въ честь невинноубіенныхъ». «Да падетъ кровь погубленныхъ чадъ Нашихъ на головы злодѣевъ, сіе учинившихъ». Сами указы Федя выслушал, как во сне. Грозные слова опускались на дно души, словно тяжкие каменные глыбы. Многие были просто непонятны — какие-то там «свободы собраній и шествій», «неприкосновенность печати, пестующей разрушительные призывы» — всё это от Феди Солонова было как-то далеко.

Потом была заупокойная служба, и лишь после обеда занятия возобновились.

Причём возобновились они с самого долгожданного предмета — «военного дела», которое как и раз и вёл Две Мишени.

— Господин подполковник, в седьмой роте первом отделении в наличии…

— Вольно, садитесь, — махнул рукой Аристов. Вздохнул, поправил траурную повязку. — Садитесь, господа кадеты. Жизнь продолжается, Господь даровал нам дни наши, чтобы прошли они с пользой.

Класс, где они сидели, сильно отличался от остальных.

Был, во-первых, куда больше.

Во-вторых, сиденья шли амфитеатром, словно в университете или в Академии Генштаба, куда Федю Солонова как-то раз взял папа.

В-третьих, стены были густо завешены топографическими картами. Карты все исчёрканы красными и синими стрелами; стрелы сталкивались, переплетались, словно змеи и Фёдор знал, что каждое такое столкновение оборачивалось солдатами, навсегда оставшимися там, на сопках Манчжурии — потому что названия были куда как знакомы: Порт-Артур, Ляоян, Мукден…

Сквозь высокие арчатые окна с раскрытыми жалюзи лился мягкий сентябрьский свет. Привычные грифельные доски скрывали катавшиеся на рельсах сдвижные панели, как и в классе самоподготовки, увешанные крупномасштабными штабными картами.