Отшельник (СИ) - Шкенев Сергей Николаевич - Страница 51

— Ты мне вот что скажи, отче, — Борис Александрович с хитрым прищуром смотрел на беглого митрополита. — Вот утёк ты из Москвы, а дальше что?

Иона скривился, будто хватил уксуса вместо доброй романеи:

— Но ты же, князь, замолвишь за меня слово перед Казимиром?

Борис усмехнулся:

— На Киев нацелился?

— А почему бы нет? — оскорблённым тоном заявил митрополит. — Оттуда пошла вера православная на Русь, и я, как…

— Как самозванец, — пьяно засмеялся князь.

Иона засопел и нахмурился — Борис Александрович ударил по больному месту. Всё дело в том, что митрополитом он был и в самом деле не вполне законным, выбранным решением Великого Князя Московского вопреки воле Царьградского Патриарха. И совсем даже не Московским, а Киевским и всея Руси. Но тот Киев… мало, что под Литвой, так он деревня деревней из трёх десятков домов, и тощие козы пасутся на остатках былого величия. Сейчас, правда, выбирать не из чего. Оставаться в Москве — смерти подобно. Не простят ему поддержку Шемяки, как есть не простят.

— Молчишь? — продолжил Борис. — Ну и правильно, вот и молчи, а то уже столько наговорил, что на кол трижды сажать можно.

— Я наговорил?

— Али позабыл давешний разговор? Держи чарку, авось вспомнишь.

И тут у Ионы в памяти начало кое-что всплывать. Разрозненными кусочками и в каком-то тумане, но начало. И он похолодел.

— Вспомнил?

Митрополит влил в себя романею и смял серебряную чашу в кулаке. Да, он вспомнил как плакался о неверно выбранной стороне, о венчании юного Иоанна Васильевича кесарским титулом, о наступлении новых времён возвращения к старине, о самозванце Евлогии, о невозможности удержания Москвы Казимиром… И о настоятельных советах ударить оному Казимиру в спину, дабы разрешить судьбу великокняжеского престола в пользу Твери. Это что же получается, теперь и в Киеве лучше не показываться?

— Но я лишь высказывал предположения, княже, и вовсе не хотел…

— И я не хочу! — прервал Иону Борис Александрович. — Слушать тебя не хочу! Скучный ты, отче, до омерзения. И не бойся, не выдам я тебя Казимиру.

Князь Тверской встал, и слегка пошатываясь вышел из шатра на свежий воздух. И в нос сразу ударил смрад от большого скопления людей, неизбежный спутник любого войска-

— Эй, кто-нибудь, проводите меня!

Хоть и ночь, но Борис отошёл подальше. Невместно князьям сидеть под одним кустом с простыми воями. И с родовитыми тоже невместно. Потому выбирал долго и придирчиво, будто от этого зависела его судьба.

А она и зависела… Стоило только князю развязать тесёмки и спустить штаны, как на голову опустился мешок с чем-то до невозможности едким, а горло перехватило крепкой удавкой. Для верности неизвестные тати добавили по макушке дубинкой, и сознание и без того задыхающегося Бориса погасло.

Андрею Михайловичу пришло в голову подозрение, что ворота в Любимовке ведут не прошлое его мира, а в какую-то параллельную вселенную с похожей историей. И пришло оно из-за того, что Самарину ещё не доводилось видеть пьяных в средневековой Руси, за исключением тех, кого сам напоил. Ну просто не напивались люди до свинского состояния, да и с медовухи скорее в штаны напрудишь, чем серьёзно захмелеешь. Но тверичи умудрились это сделать, что явно указывало на их иномирное происхождение.

Шутка, конечно, но как и во всякой шутке в ней есть доля правды — лагерь тверского войска представлял собой натуральное лежбище тюленей, только пахло не морем и рыбой, а дерьмом пополам с рвотой. Соответственно, ни часовых, ни караульных, ни вообще хоть какой-нибудь охраны. Лишь у княжеского шатра маячил кто-то вооружённый, но тоже с трудом стоящий на ногах. По этой причине не составило большого труда выкрасть князя Бориса Александровича, накинув ему на голову мешок с табачными крошками. Целую пачку сигарет пожертвовал! Но всё же зря по башке так сильно…

— Вторуша, ты его не того, не прибил совсем?

Любимовский ополченец, фигурой и габаритами напоминающий вставшего на задние лапы медведя, смущённо признался:

— Я, княже, дубиной бить не приучен. А если бы кулаком, тогда бы точно насмерть.

Другой ополченец, ещё крупнее размерами, приходящийся первому старший братом, успокоил:

— Да вроде дышит.

— А толку от этого?

— Добить? — оживился Вторуша.

— Не в том смысле! — одёрнул его Самарин. — Мне с ним поговорить нужно.

— Да запросто! На муравейник положим, он и очнётся.

— А если нет?

— Мурашей покормим, всё доброе дело сделаем.

Борис Александрович пришёл в сознание чуть раньше, чем прозвучало предложение о муравейнике, и услышав его, поспешил открыть глаза. Лежал он связанный по рукам и ногам, немилосердно болела голова, чуть ли не раскалываясь на части при любом неосторожном движении, а во рту едва ворочался пересохший и распухший язык. Тем не менее, князь попробовал заговорить:

— Где я?

— Здесь, — ухмыльнулся Первуша. — В лесу.

— А ты кто?

— Леший здешний, — ополченец поправил лохматую накидку. — Разве не похож?

— Похож, — не стал спорить тверской князь. — Развяжи меня.

— Это уж как князь Андрей Михайлович разрешит.

— Кто? — удивился Борис Александрович, точно знающий, что князей с таким именем и отчеством на Руси почитай лет сто как нет. — Что за самозванец?

Самарин не обиделся. Он сидел на поваленном дереве с сигаретой в одной руке и чашкой кофе в другой, и прислушивался к внутренним ощущениям. Да, табак безусловно вреден, но чёрт побери, до чего же здорово вот так посидеть никуда не торопясь, и сквозь дым рассматривать настоящего средневекового князя. Чистокровного Рюриковича, между прочим!

Зато оскорбился Вторуша, очевидно всю жизнь мечтавший набить морду кому-нибудь родовитому. Раньше возможности не было, а сейчас…

— Погоди, — остановил его брат. — От твоего кулака мигом окочурится.

— И чо?

— И ничо! Нешто дозволим так быстро и легко уйти?

Сценарий спектакля про доброго и злого полицейского оговорили заранее, и Самарин не спешил вмешиваться. Пусть клиент дойдёт до кондиции, тогда и разговор легче пойдёт. При полном непротивлении сторон, как говорил один известный персонаж. Ополченцы играли спектакль с задором и полной самоотдачей, только он, судя по всему, тверского князя не впечатлил. Даже наоборот, Борис впал в буйство, забился в путах, и принялся выкрикивать угрозы пополам с оскорблениями, за что получил на голову ведро воды.

— Пущай охолонет, — довольный собой Первуша с вопросом посмотрел на Андрея Михайловича. — А дальше с ним что, княже?

Самарин задумался. И в самом деле, что с Борисом теперь делать? Задача-минимум, заключавшаяся в лишении тверского войска общего руководства, вроде бы выполнена, и Москве оно больше не угрожает. Забрать с собой и подержать пленником до лучших времён? Вывернется же, скользкий угорь! В прошлой истории, которая уже не случится, тверской князь виртуозно разрулил непонятки, угодив и нашим и вашим, втёрся в доверие к Василию Тёмному, и подсунул малолетнему Ивану в жёны собственную дочь. Потом её вроде бы греки отравили по просьбе Папы Римского, чтобы освободить место для Палеологини. Или свои подсуетились?

Впрочем, без разницы, потому что интересы высшей политики требуют породниться с Касимом, что позволит…

Самарин встал с бревна, и тут же в спинную пластину бронежилета ударила стрела. Ещё одна воткнулась в землю у головы тверского князя, а третья попала ему в ногу выше колена.

— Что за бля? — Андрей Михайлович прыгнул вперёд и накрыл собой Бориса. — Первуша?

Вместо Первуши ответили два автомата, бьющие по кустам короткими очередями — ополченцы отреагировали чётко и слаженно, будто знали о нападении заранее. Да ещё кто-то из них швырнул гранату, после чего стрелы перестали прилетать.

— Мочи козлов, брате! — завопил Вторуша, и, сменив магазин, исчез в кустах.

Тверской князь заворочался и потребовал сквозь сжатые зубы:

— Развяжи.

Самарин на всякий случай покрутил головой, но опасности не увидел. Где-то в лесу щёлкали одиночные выстрелы, удаляясь всё больше и больше, так что можно и в самом деле развязать пленника и заняться торчащей из ноги стрелой.