Пропавшая кузина (СИ) - Казьмин Михаил Иванович - Страница 13

Команду к прекращению поединка Орманди попытался проигнорировать, но не вышло — его схватили за руки и оттащили от меня подальше. А я даже отсалютовал венгру шлегером — а что, дело сделано, можно и благородство показать, народ оценит. И пусть этот урод вместо почетного шрама на щеке носит теперь полосы на лбу и щеках. Ну ладно, на щеках-то они со временем исчезнут, а вот на лбу… А не надо было насылать на меня уголовников! Не надо было пытаться подстроить несчастный случай! Бесчестно действовал — бесчестное наказание и получи, скотина!

— Строго ты с ним, — с некоторым сомнением в голосе прокомментировал Мюлленберг. — Не слишком ли?

— Не строже, чем он хотел со мной, — ответил я.

— Боюсь, он теперь станет твоим врагом, — покачал барон головой.

— Хочешь сказать, что при каких-то других обстоятельствах он стал бы моим другом? — усмехнулся я.

— Пожалуй, что нет, — признал барон и позволил себе понимающую улыбку.

Успокоить Орманди удалось на удивление скоро, однако же, пока шло экстренное собрание братства, несколько человек стояли между венгром и оружейной стойкой, всем своим видом демонстрируя недоверие к нарушителю правил и готовность решительно пресечь любые его попытки продолжить нарушать их и дальше. Решение, принятое братьями, оказалось даже суровее, чем я ожидал — имперского рыцаря Эдмунда Орманди не только исключили из братства, но и настоятельно порекомендовали ему сменить место учебы и покинуть Мюнхен, пообещав в противном случае поставить в известность университетский сенат. А графа Левского собрание постановило принять в полноправные члены славного Свято-Георгиевского братства, перенеся официальную церемонию приема на более позднее время, оговорив, однако, что затяжка тут была бы нежелательна. Что ж, черт его знает, что там дальше будет с Орманди, а стать полноправным братом — это хорошо. Однозначно хорошо!

…Альберт, похоже, хотел использовать произошедшее как повод для очередного распития рейнского, ему как раз на днях отец денег прислал, но ничего не вышло. Потому как мой повод уклониться от попойки, сославшись на боль, причиняемую свежей раной, оказался сильнее. Да и универсальнее тоже — Аньке пришлось ложиться одной и не в мою постель, а в свою. Чего ради я их отшил? Хотелось хорошенько обдумать случившееся, а такое возможно только в одиночестве. Да и умотался я по-настоящему, не без того.

Итак, что мы имеем? А имеем мы полную, можно сказать, тотальную неясность. Орманди, конечно, гигантом мысли не назовешь, но и идиотом считать его тоже нельзя. И вот какой тогда смысл во всех его действиях? Ну хорошо, с теми придурками, что он нанял, вроде бы все понятно. Для человека моего положения битье кнутом — это такое унижение, что мордой в дерьмо и то лучше. Не исключаю, кстати, что сам Орманди спрятался бы поблизости, подглядывал и наслаждался. Хотя вряд ли, по уму если, ему надо было бы на это время обеспечить себе железное алиби, устроив так, чтобы куча надежных, с точки зрения полиции, свидетелей видела его совсем в другом месте. Нормальный заказчик, конечно, озаботился бы смертью уголовников после исполнения ими своих обязательств по найму, угостив их какой-нибудь отравой, а то и выдав «премию» свинцом или железом. Как вопрос с молчанием своих наемников планировал решить Орманди, я, видимо, так и не узнаю.

А вот устраивать, да еще публично, несчастный случай на мензуре, это как обозвать?! Должен же был венгр сообразить, что именно на него в первую очередь подумают? И не только братья, но и полицейские? Хотя не могу исключить, что в конечном итоге нашелся бы какой-то совершенно не имеющий отношения к имперскому рыцарю человек, черт его знает зачем наточивший шлегер и поставивший его в стойку, а Орманди, вот незадача, взял именно это оружие чисто случайно. Я-то уже лежал бы мертвенький и никаким предвидением указать на венгра не мог. Впрочем, от изгнания из братства Орманди это бы не спасло, но вот полиция вполне бы могла от него и отстать, пусть и далеко не сразу.

Нет. Все равно что-то тут не то и не так. Что именно, до меня дошло не сразу, а уж когда, наконец, дошло, мне стало не по себе. Не так тут было то, что истинную причину такой ненависти Орманди ко мне я не знаю. Ну не может обмен насмешками заставить человека хладнокровно продумать план убийства. То есть, может, конечно, но тут нужен другой уровень гонора и другой темперамент, нежели те, что я наблюдал у Орманди. А не по себе мне стало по той простой причине, что такое со мной уже было. Меня несколько раз чуть не убили, а я так и не мог догадаться, какие мотивы двигают злоумышленниками. Правда, когда догадался, то и укоротить убийцам руки получилось… А тут теперь и не догадаешься — если Орманди не клинический дегенерат, а он точно не такой, то пожелание убраться прочь из Мюнхена он выполнит, пусть и без удовольствия.

М-да… Положение-то, прямо скажем, не особо веселое. Он же вполне может подождать, пока страсти не улягутся, а там и вернуться. В Мюнхен вернуться, а не в университет, причем тайком. Вернуться и приняться за старое… Вряд ли те уроды, которых он нанимал в прошлый раз, последние в этом городе, найдутся и другие. Но, черти бы их всех побрали, никакой возможности хоть что-то узнать о мотивах венгра у меня нет, а значит, нет и никаких гарантий безопасности. Я попытался было успокоить себя тем, что пока нет, но тут же вынужден был признать, что это «пока» может растянуться очень и очень надолго.

Выход из этих невеселых размышлений нашелся стандартный — понадеяться на народную мудрость, гласящую, что утро вечера мудренее. Я разделся и завалился в постель, но память снова оказала мне медвежью услугу. Вспомнился ангел, пожелавший мне прожить вторую жизнь так, чтобы о спасении моей души молились как можно больше людей. И что, скажите, надо сделать, чтобы оставить о себе добрую память, когда вокруг сплошные покушения да расследования? Не знаете? Вот и я тоже…

Утро не оказалось мудренее и особого облегчения не принесло. Зато день принес два известия, которые я, недолго подумав, решил посчитать хорошими. Во-первых, фон Мюлленбег, делая мне перевязку, осмотрел мою рану и сказал, что дня через три можно будет уже не заклеивать ее пластырем, а еще через день — брить лицо, правда, лучше пока не самому, а обращаться к брадобрею. А, во-вторых, Альберт сообщил, что Орманди получил в университетской канцелярии справку о посещении лекций, семинаров и практикумов, то есть, говоря языком бывшего моего мира, забрал документы. Известие об отъезде имперского рыцаря из Мюнхена, как я полагал, следовало ожидать уже в ближайшие дни. Что ж, как говорится, скатертью дорога…

Второй семестр, а с ним и первый год моей университетской жизни уверенно подходили к концу, и для меня во весь рост начал вставать вопрос, чем заняться на каникулах. То есть не совсем так. Чем заниматься на каникулах, за нас решили профессора, заранее дав нам список умных книг, которые за восемь каникулярных седмиц надо было прочитать, причем не просто так прочитать, а вдумчиво и старательно, потому как третий семестр нам обещали начать с семинаров по их содержанию. Поэтому вопрос стоял, где я буду эти книги читать — на квартире у фрау Штайнкирхнер или в поезде, затем дома, а потом опять в поезде. Откровенно говоря, мне казалось, что поездка домой принесет больше проблем, чем радости. Читать в поезде не слишком комфортно, а уж дома мне вообще не до чтения будет. И что? Умотаюсь этими поездками туда-сюда, а потом буду иметь бледный вид на семинарах? Нет уж, лучше я погрущу по дому, по родне, но то, за чем сюда приехал, буду делать как надо, а не как получится.

Впрочем, если уж совсем честно, появилась и другая причина, по которой не особо хотелось ехать на каникулы домой, и она, чего уж тут темнить, оказалась главной.

Как-то я слишком рано освободился в университете и домой заявился в неурочное время. Попасть на лестницу, ведущую на третий этаж, можно было двумя способами — с черного хода или пройдя через галантерейную лавку, которую фрау Штайнкирхнер держала в первом этаже, а потом через несколько раз поворачивающий коридор, шедший мимо комнат прислуги, хозяйки и столовой. Обычно я ходил через черный ход, потому что так проще, таким же образом собирался поступить и в этот раз, но проскочил, задумавшись, мимо нужной двери и решил не возвращаться, а изменить своей привычке и пойти более длинным и извилистым путем.