Летняя коллекция детектива - Устинова Татьяна - Страница 22

Он опять кивнул.

Маруся взялась за скобу двери, повернулась и спросила:

– Гриш, ты меня совсем, нисколечко не любишь, да? И никогда не любил? Я же просто… твой старый друг, да?

– Я люблю тебя всем сердцем, – ответил он нелепейшей фразой, и они уставились друг на друга.

И луна уставилась.

– Как?! – поразилась Маруся. – Ты же только что сказал…

– Это ты только что сказала, – перебил её он, и они замолчали.

– Гриша, я подумала, что страшно тебе мешаю, – пролепетала Маруся, нашарила его руку и поцеловала. – Именно сегодня подумала. Вокруг столько красивых девушек, совершенно разных и прекрасных, а я… всё время торчу у тебя на глазах.

– Это я всё время торчу у тебя на глазах, – возразил он. Теперь уж никак невозможно было дышать. – Порчу тебе жизнь и распугиваю кавалеров. Своими очками и длинным носом!

– У меня нет никаких кавалеров!

– Ну, они же могут быть!..

За разговором о Марусиных кавалерах они незаметно для себя начали целоваться и теперь уже целовались вовсю, как полагается, как нужно, даже луна, хихикнув, укрылась за какое-то дерево повыше, чтобы им не мешать, но всё же подглядывать оттуда.

Маруся обнимала Гришу за шею, привставала на цыпочки – всё же он был значительно выше, – а когда опускалась, он подхватывал её, приподнимал, чтоб ему было удобней с ней целоваться, и Маруся ничего вокруг не видела и не слышала, как будто оказалась в середине чёрной дыры, где не было ни единого проблеска света, никакого движения материи – только они с Гришей.

От него приятно пахло – разнотравьем, чистой кожей и немного потом, а от волос баней, и заросшие щёки были колючими, странно, необъяснимо приятными. Марусе всё хотелось потрогать его щёки как следует, она положила на них ладони и стала трогать. Он был совсем близко, так близко он ещё ни разу не был, и от этого она чувствовала неловкость. Ей хотелось, чтобы он отступил немного, чуть-чуть, не совсем, но всё же так, чтобы она смогла перевести дыхание и потрогать его щёки, которые ей очень нравились. Но он не отступал, наоборот, оказывался всё ближе и ближе, и Марусе от этого было неудобно, непривычно.

…За свою девичью жизнь она перечитала груды и кипы любовных историй, и там, в этих историях, всё было описано совсем не так!.. Не так!..

Она упёрлась в него руками и слегка оттолкнула. Всё равно что упёрлась в стену дома и попыталась отодвинуть дом. Ничего не изменилось.

Человек – здоровенный, сильный, почти голый, показавшийся ей совсем чужим, – продолжал наступать на неё, а ей хотелось от него… освободиться. Нет, не навсегда, но хоть на время!

– Гриша, – сказала она с отчаянием, – отпусти меня.

– Я не могу.

– Отпусти!

Он моментально перестал сжимать её, как в тисках, и заглянул в лицо.

– Что?..

…И вправду этого человека она не знала! Вместо глаз у него были тёмные впадины, – впрочем, хорошо, что она не видела его глаз! – щёки потемнели от щетины и тяжёлого румянца, на шее надулись какие-то жилы, и он не был, не был похож на её милого, привычного друга Гришу, с которым они вместе…

Рядом с ней сейчас был чужой человек.

Маруся зажмурилась. А потом открыла глаза.

Он трудно дышал рядом с ней, и его горячая сухая ладонь как будто отдельно от него провела по её голой руке. Прикосновение было неприятным, болезненным, и Маруся отдёрнула руку.

– Ты что? – шёпотом спросил он.

– Я не знаю, – сказала она с отчаянием.

…Не так, не так всё было написано в тех любовных историях, которых прочитано миллион!.. Сейчас – согласно инструкциям – она должна пылать от вожделения, внутри у неё должно дрожать и холодеть от страсти и предвкушения, и она должна страстно слизывать каплю пота с его шеи! Фу, какая гадость. Да, и ещё шептать ему на ухо: «Займись со мной любовью! Я хочу тебя прямо сейчас!»

Единственное, чего хотелось Марусе, это чтобы он прямо сейчас куда-нибудь делся. Раз – и нет его.

…Нет, пожалуй, целоваться она согласна. Пожалуй, целоваться – это довольно приятно.

– Маруська, – незнакомым голосом сказал рядом незнакомый человек, – ты что, боишься меня?..

– Я не знаю! – повторила она.

Нет, пожалуй, убежать прочь она бы не хотела. Её разбирало любопытство, ей нравилось его трогать – он был приятный на ощупь, – и ей хотелось понять, о чём всё-таки шла речь в любовных историях.

Наверное, если бы он оставался Гришей, старым другом, милым парнем, вечно носившим за ней её сумку, это всё не имело бы вовсе никакого смысла! Но Гриши не стало. Появился этот новый, чужой, и с ним можно было… попробовать.

Маруся решила посмотреть, что будет дальше.

Она снова обняла его за шею, снова пристроилась целоваться, и они целовались долго, так что даже она устала немного и ей захотелось сесть, а лучше лечь и продолжать целоваться лёжа.

Он опять оказался очень близко, но сейчас это уже не было неприятно, а, пожалуй, интересно. Он был весь длинный, твёрдый, словно состоящий из какого-то другого материала, не из того, из которого сделана Маруся. И эта разность неожиданно оказалась привлекательной.

– Я тебя люблю, – сказал незнакомец, и Маруся на секунду усомнилась – как он может её любить или не любить, он ведь её совсем не знает! Её может любить Гриша, но Гриши здесь нет.

– Я тебя тоже люблю, – на всякий случай сказала Маруся.

Это правильно, так положено говорить. Она читала.

Они ещё немного поцеловались, и он стал её трогать, очень осторожно, очень бережно, но всё же как-то так, что Марусе опять захотелось, чтобы он куда-нибудь делся. Раз – и нет его. И чтобы она опять стала свободной, лёгкой, прохладной, принадлежащей только себе и снова принялась бы размышлять о несправедливости жизни и отсутствии кавалеров!

Оказывается, в присутствии кавалеров нет никакой… обещанной романами красоты. Оказывается, в жизни всё это совсем не так привлекательно и изящно. Оказывается, в жизни больше неловкости, неудобства и дурацких мыслей, которые никак не удаётся выбросить из головы, и нет никакого «пожара в крови» и «дрожи глубоко внутри»!

– Маруська, ты где-то… очень далеко, – сказал рядом незнакомец, немного похожий на Гришу.

– Я здесь, здесь, – торопливо откликнулась Маруся, решив, что нужно довести дело до конца. Иначе как она узнает, в чём тут штука?..

…А может, если б её не ударили сегодня по голове железякой, она была бы совсем другой? Чувственной, дерзкой, пылающей от страсти? «Хочу я шёлка атласной груди, мы два дыханья в одно сольём»?

Нет, ничего не получается.

Маруся отодвинулась от него, и он дал себя отстранить, вздохнула, обняла его за шею и положила голову на плечо. Вот так ещё куда ни шло.

– Я так испугался, – признался вернувшийся Гриша и потёрся щекой о её макушку. – Я думал, мы тебя не найдём.

– А я как испугалась! – откликнулась Маруся, благодарная, что он перестал её трогать и сказал нечто простое и понятное, имеющее смысл. – Я думала, зачем я, дура, ушла?! Если бы не ушла, ничего бы не случилось!

Они помолчали, обнимая друг друга, и чёрная дыра расступилась, вокруг был знакомый тёмный двор, и круглая щека луны выглядывала из-за ёлок, и вон самовар на чурбачке, и корзина с яблоками, и медный таз на столе – нельзя ставить медный таз на сильный огонь, непременно потемнеет!..

Стало легко дышать, и оказалось, что прижиматься к нему, почти голому, приятно и радостно, и хочется прижаться ещё теснее, ведь это же Гриша, её Гриша, он никуда не делся, и вот-вот наступит утро, и продолжится прежняя прекрасная жизнь!

…Оказывается, жизнь её всегда была прекрасна, потому что в ней есть Гриша, и этот двор с самоваром и яблоками – как бы его продолжение, его часть, по-другому Маруся не могла объяснить.

Она изо всех сил стиснула его шею, погладила по спине – спина была прохладной и твёрдой – и потрогала ноги. Ноги оказались волосатыми. Маруся никогда не обращала внимания на его ноги, хотя видела их сто раз. Или даже двести.

– Что ты смеёшься?