Локальная метрика (СИ) - Иевлев Павел Сергеевич - Страница 27

На следующий день я восстановил «фонарную стойку». Лишней швабры не нашлось, так что пришлось воспользоваться каркасными рейками, но вышло даже лучше. А вот шнурок я на этот раз цеплять за неё не стал, привязав к лыжным палкам с обеих сторон маршрута — и не прогадал. Уже на третьем рейсе шнурок с палками исчез снова. На этот раз я разглядел на снегу свежие следы. Палку выдернуло и потащило во тьму что-то быстрое, от рывка она подлетела в воздух, упала в нескольких метрах и, увлекаемая шнурком, уехала куда-то в поля, оставив быстро затягивающийся след, похожий на отпечаток ползущей по песку змеи. Не сомневаюсь, что на той стороне шнурка произошло то же самое, но фонари на этот раз уцелели и светили, как ни в чём не бывало. Когда я потащился с дровами обратно, то разглядел поперёк своей колеи какой-то довольно смутный не то чтобы след… Скорее, оплывшую воронку, как будто что-то вылетело из-под снега или нырнуло туда. Чертовщина какая-то.

С отсутствием шнурка пришлось смириться — достаточно длинной верёвки у меня больше нет. Но я уже освоился на поверхности и спокойно хожу по своему следу, не сбиваясь и не блуждая. Секрет оказался в том, чтобы не пытаться смотреть вдаль, только себе под ноги, пялясь в пятно фонаря — тогда идёшь более-менее ровно. Стоит задуматься и поднять глаза — всё, ориентация в пространстве летит к чертям, сбиваешься с курса несмотря на чётко видимую колею. Через пару минут начинается нечто вроде морской болезни — подташнивает, кружится голова, расфокусируется зрение… Удивительный и неприятный феномен, может быть, с магнитным полем тоже что-то не так? Раз уж мир сломался, то можно ожидать чего угодно.

С дровами я покончил на третий день, практически удвоив наш запас. Смерть от холода отдалялась, но не факт, что радикально. Мне кажется, что температура на поверхности продолжает падать. Хотя ацетон пока не замёрз, но субъективно вымораживать стало быстрее и воздух всё сильнее раздражает носоглотку. Я добавил ещё один виток шланга под одежду, в результате чего стал окончательно похож на беременного тюленя, но заметного улучшения не добился. Если в начале логистической операции «дрова» я почти не мёрз, то сейчас холодный воздух, согреваясь в обмотанном вокруг меня шланге, уносит тепло всё заметнее. По-хорошему, надо бы придумать рекуператор, в котором тёплый выдох согревал бы холодный вдох (нечто вроде тех конструкций, которые стояли у меня на вентканалах в доме), но я никак не могу выдумать, как сделать компактный и необмерзающий теплообменник. Все мои эксперименты оказались неудачными, конструкция моментально зарастает льдом от влаги выдоха. Я начинаю задыхаться, стекла маски покрываются инеем… В общем, приходится пока терпеть.

В последний выход за остатками дров прихватил с собой старый советский теодолит — уже и сам не помню, откуда у меня этот раритет. Штатива к нему нет, но оптика и лимбы в исправности, так что я установил его основанием на срез банной трубы, погасил фонарь и подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Принялся ловить трубой тот источник света, направление на который отмечено так и лежащей на снегу рейкой. Работать с мелкими винтами в толстых варежках — та ещё морока, да и прислоняться маской к окуляру тоже не верх удобства, так что времени на поиск ушло прилично, я успел здорово подмёрзнуть без активного движения. Однако, в конце концов, сумел поймать маленькое пятнышко света в окуляр трубы. Даже двадцатикратное увеличение прибора не помогает разобрать, что это и как далеко — просто источник света в темноте, но это уже по нынешним временам сенсация. Где свет — там люди, и это даёт какую-то надежду на что-нибудь. Может быть. Ведь я по умолчанию считал, что в сломавшемся мире остались только мы с семьёй. Наличие других людей всё меняет, хотя и непонятно, в какую сторону.

Совместив нули лимба и алидады, тщательно навёлся на источник, потом, закрепив лимб и открепив алидаду, на фонарь у своего дома и записал угол карандашом на борту саней. Погрузив последние дрова, пристроил на трубе свечку — таблетку. Зажёг и оставил маячком — надолго её не хватит, но мне надолго и не надо. Дотащив сани, вывалил их содержимое в люк, поставил короб вертикально и водрузил теодолит сверху — не без труда, но изловил прибором сначала свечку на трубе, потом дальнее свечение. Всё, теперь у меня есть данные для триангуляции. Ну и дрова, конечно. Замёрз, правда, как бобик. Не заболеть бы.

Для майора Бориса Мешакера — позывной «Борух» — вся эта история началась совершенно буднично. Ничто, как говорится, не предвещало. Утром в каптерку припёрся молодой и зеленый как огурец лейтенант Миша Успенский и начал косить жалобным глазом на майорский кофе. Жалования свежевыпущенному из училища и до ужаса неблатному офицеру категорически ни на что не хватало, и он экономил, питаясь только в столовой части. А там понятное дело какой кофе.

Борух к лейтенанту снисходительно благоволил, считая его небезнадежным, хотя наивным и чертовски плохо обученным. Но, была бы основа, жизнь научит. А наивность и сама пройдет. Поэтому, вздохнув, кофе ему налил.

— Что у нас плохого? — спросил он сразу.

— А как ты узнал? — удивился лейтенант.

— По виноватому взгляду описавшегося котика, с которым ты явился.

— Борь, ну что ты…

— Выражение на передней части той тыквы, на которую ты надеваешь фуражку, просто вопиет: «Борух, там какая-то херь и я не знаю, что мне с ней делать!» Так?

— Так, — потупился лейтенант, — у собачников чепэ. Они там по потолку бегают и ничего толком объяснить не могут.

— Они те ещё балбесы, — согласился майор, — но дежурный по гарнизону у нас сегодня кто? «Хуй из он дьюти тудей?» — как говаривал мой школьный учитель английского, разжалованный в таковые из физкультурников за пьянство.

Лейтенант нервно отхлебнул слишком горячий кофе и зашипел сквозь обожженные губы. Ушел от ответа.

— А хуй, который «он дьюти», это некий лейтенант Успенский, — не отставал Борух. — И оный лейтенант должен сейчас не кофий чужой сербать, а что?

— Что?

— Обеспечивать нормальное несение службы и порядок по гарнизону. Для того и растила его Родина в училище, обучая военному делу за казенный счет. А если он каждый раз будет к старшим товарищам бегать, то нафига Родине такой лейтенант? Такого лейтенанта можно легко заменить надетой на столб фуражкой, и никто даже разницы не заметит.

— Ну, Борь…

— Ладно, не бзди. Допивай кофе. Сходим, посмотрим, что там натворили эти киноцефалы.

— Кто?

— Не бери в голову, а то каска не налезет.

Выйдя на улицу, майор довольным взглядом окинул тщательно подметённый от палой листвы плац, прижмурился на осеннее солнышко и почесал неуставную бороду, разрешение на которую выбил в жёсткой борьбе с армейской бюрократией под предлогом шрама на лице. На шрам ему было, по правде говоря, плевать. Борода — это принцип! Спокойный период его службы тикал последними секундами, как взрыватель на бомбе, но в тот момент он этого ещё не знал.

Собачьи вольеры располагались на самом краю маленького гарнизона, где короткие асфальтированные дорожки превращались в пыльный просёлок и терялись в сухих ковылях выжженной степи. Уже издалека было видно, что там неладно — по бестолковой суете, свойственной оставленному без руководства рядовому составу. Не выносивший всякого беспорядка Мешакер прибавил шагу, и лейтенанту пришлось его догонять, поднимая офицерскими ботинками неистребимую даже на плацу пыль. Навстречу им бежал, загребая стоптанными сапогами, солдатик-узбек, страстный собачник, готовый сидеть сутками с любимыми зверями, скармливать им свою пайку масла и, коверкая русский язык, выбивать у старшины дополнительную кормёжку. Лицо его было изжелта-бледным, а по пыльным щекам бежали дорожки от слёз.

— В чём дело, Файхутдинов? — не останавливаясь, спросил Борух.

— Товарища майор! Большой беда! Все собака мёртвый, совсем мёртвый!