Открытый финал не подходит (СИ) - Неделина Анна - Страница 22

— Раз поняли, надеемся на ваше благоразумие.

— Очень зря. Ренриха я все равно хочу увидеть!

Филин покачал головой.

— С вами совершенно невозможно договариваться, Виктория Романовна. Удивительно, что Ренриху удалось вас убедить.

— Лучше бы он объяснил мне все толком сразу. Не потеряли бы время, — с досадой отозвалась я.

— У него были строгие ограничения. Допущение становится допущением при преобладающей доле неизвестности. Прощайте, Виктория Романовна. Полагаю, больше мы с вами не увидимся.

— Не заскучаете? — язвительно отозвалась я. — Все же столько времени на заборе сидели.

— Сиюминутные эмоции будут присущи только воплощению, — пояснил через наблюдателя непонятный хаос. — До тех пор, пока не соединится с нами.

Я поежилась. Да уж, ну и судьба у Филина. Появился по мере необходимости, вышла необходимость — развоплощайся, будь добр.

— Вы опять судите с человеческой точки зрения, — неожиданно мягко укорил Филин. — Впрочем, автор имеет право на любые допущения. Потому они и включены в законы.

Ну да. Проще сделать вид, что сами дали разрешение на то, с чем не получается бороться. Удобная позиция.

— Прощайте, — повторил наблюдатель, видимо, с той самой сиюминутной эмоцией сожаления или даже сочувствия. — С наступающим праздником.

Тьфу ты, все впечатление испортил, паразит!

Остаток ночи меня донимал бесконечный невнятный кошмар, проснулась я совершенно разбитая. Влив в себя поллитра кофе с молоком, не меньше, отправилась на работу.

К завершению рабочего дня у меня созрел план.

Придя домой, я отключила телефон, открыла файл с рассказом. Некоторое время вглядывалась в слова.

Я боялась себе признаться, что текст мне не нравится. В нем была какая-то незавершенность. Обстановка не подходила главному герою. А главным героем на этот раз был Ренрих. Он снова не вписывался. Слова проклятого Филина звучали в ушах. Видите ли, привязать Ренриха к миру — сложная сложность. Сказочный шанс. Творческое допущение.

Что же, спасибо за подсказку.

Не будем привязывать Ренриха силой.

Ведь можно сделать по-другому.

И весь текст, который я уже написала, с этой загадочной шпионкой, которая ищет, где купить экзотическую морскую свинку… все это очень кстати. Просто не относится к началу. И ведь я уже придумала.

Итак, экзотическая свинка — незаметный персонаж из чужой книги. Причем там, в «родном» произведении она была самым заурядным персонажем, настолько второстепенным, что ее исчезновение со страниц могут просто не заметить. А вот в какой-нибудь далекой-далекой галактике она окажется весьма дорогим экзотическим зверьком. И если книга никак не пострадает — то почему бы не воспользоваться случаем? Вот шпионка и пользуется. А Ренрих?.. А для Ренриха это — всего лишь одно из дел, вот. Потому что он тем и занимается, что помогает «неудобным персонажам». Как помогает? Ну, как… А у него индивидуальный подход, вот! Например, свинку нужно просто вернуть в книгу, пока ее не вычеркнули. Потому что, если исчезнет свинка, героине милой, в сущности, истории, нее понадобится заходить в зоомагазин на остановке, где она по ошибке вышла. И пойдет она в пекарню. Или в парикмахерскую… А в зоомагазине работает чудесная девушка, которая может исчезнуть из книги. И наш благородный рыцарь… В другом случае Ренриху придется помочь вычеркнутому из сюжета персонажа подобрать новый — сравнительно безопасный — мир. А почему сам Ренрих все это делает? Ну… потому что он нарушил правила, вот. А нарушать правила очень и очень нехорошо. И вот когда Ренрих отработает свой проступок, ему дадут возможность выбрать новый мир. Любой. Потому что он не принадлежит ни одному миру лишь из-за того, что сам не признал его своим. Вот и весь секрет.

Выбрать должен Ренрих.

Три ночи я почти не спала. Первая история была завершена к тридцатому декабря.

И во сне я, неожиданно для себя, вновь оказалась в лесу. Филин в человеческом облике сидел на огромном пне, подобрав ноги и обхватив их руками. По старой привычке пытался превратиться в шар.

— Ну, это уже ни в какие ворота, Виктория Романовна! — вместо приветствия начал он.

Сердце в груди бухнуло, как огромный барабан.

— И вас с Новым годом! — ответила я.

— Да? Ну, у вас-то, конечно… С праздником! Но послушайте, это уже перебор! — в руке у Филина вдруг образовалась пачка бумажных листов. Это была распечатка черновика, которую я редактировала. Всегда распечатываю экземпляр — так легче заметить ошибки при вычитке… На полях виднелись мои пометки, сделанные зеленой ручкой.

— У вас же тут написано… раньше никогда и никому не давалась возможность самому… без притирки, просто по желанию.

— Так придумалось. Ведь работает? — спросила я.

— Да, сюжетная линия держится уверенно, хотя новая реальность и не сформировалась.

— Ну и ладушки, значит, вам не нужно тратить энергию на новый мир, да? — я мило улыбнулась нахохлившемуся Филину.

Тот неожиданно погрозил мне пальцем.

— Вам придется разделить ответственность. Раз уж этот ваш персонаж без определенной реальности, установилась его временная связь с хижиной. И я останусь в качестве наблюдателя.

Я радостно кивнула.

— Но, скорее всего, вы не сможете увидеться с Ренрихом.

— Почему?!

— Потому что он уже находится на сюжетном пути. И вы — при всем моем уважении — все же не можете попасть в книгу.

— А как же…

— Если вы о том пласте литературы, который посвящен попаданцам, то заметьте: хоть авторы и пишут от первого лица, это самое лицо принадлежит их персонажам, а не им самим.

— Не всегда. Может же…

— Чего только авторы ни пишут, — смирившись, признал Филин.

— Творческое допущение, — подсказала я.

— Уху, — уныло согласился Филин.

Филин оказался прав. С тех пор я не видела Ренриха, хотя в хижине периодически появлялись следы постороннего присутствия. Ренрих был небрежен и часто оставлял на столе немытую кружку. Сначала я обрадовалась: какое-никакое, а доказательство, что все у него в порядке. Потом начала раздражаться. А потом… в какой-то момент просто поставила рядом свою кружку. И в следующий раз обнаружила, что чашка полна воды, а в ней плавает странный пушистый зеленоватый цветок.

Потом Ренрих стал писать мне записки. Каждый раз они начинались со слов: «Ты, конечно, знаешь, что со мной произошло, но…» Он никогда не спрашивал, что будет дальше. А я не отвечала: Филин строго предупредил, что это нежелательно. Мало ли какие пойдут «возмущения». Уж не знаю, что там могли бы быть за возмущения, но я все же послушалась. Поэтому просто читала послания Ренриха и по большей части улыбалась. Ко всему, что с ним происходило, он относился с иронией.

Жизнь у меня налаживалась. С Иваном мы иногда сталкивались на улице, здоровались, и на этом, в общем, все заканчивалось. Я даже не интересовалась, появился ли у него кто-нибудь. Валю я ему бессовестно сдала. С сестрой мы, кстати, с тех пор не разговаривали.

Зато меня перевели в другой отдел и даже повысили.

Книгу о Ренрихе я писала целый год. Читатели утверждали, что в ней сильны мотивы поиска себя и своего жизненного пути.

Наверное, я специально затягивала с завершением. Слишком привыкла к нашим с Ренрихом воображаемым встречам, к его голосу, который я слышала каждый раз, когда читала очередную запись.

Но рано или поздно книга должна была закончиться. Я понимала, что Ренрих не в курсе того, что его ждет в финале. Он никогда не спрашивал. Наверное, ему Филин тоже сделал внушение.

После того как последняя глава была дописана, свидетельств возвращения Ренриха в хижину больше не было.

Ренрих выбрал свой мир и остался в нем. Вот и все, что я знала. По крайней мере, так сказал Филин. Правда, его «Вам совершенно не о чем беспокоиться, Виктория Романовна», не звучало убедительно. Хотя наблюдатель стал более открытым и… человечным, что ли. Начал понимать «информационную нагрузку» некоторых эмоций. Он время от времени заглядывал в гости. В хижину, разумеется. Появлялся со строгим видом, но никогда не отказывался от стакана молока. Или чашечки кофе с молоком. Чая с молоком. Какао… В общем, Филин любил молоко. Я не могла представить, что ему теперь придется вернуться к своему хаосу и слиться с ним, потеряв себя. И однажды задала прямой вопрос. Наблюдатель как-то неловко улыбнулся и сообщил, что его степень индивидуализации была признана критической. Так что теперь он что-то вроде посла доброй воли с правом неприкосновенности. В смысле — его признали самостоятельной личностью и освободили от необходимости возвращаться. Филин по-прежнему выполнял обязанности наблюдателя и вроде даже стал более эффективен, хотя это его озадачивало. Бедняга.