Голубой молоточек. Охота за сокровищами (СИ) - Уоллес Эдгар Ричард Горацио - Страница 29

— Сам не знаю. Наверное, у меня помутилось в голове. — Он опустил взгляд на свои пыльные сапоги. — Вероятно, я боялся вовлекать в эти дела музей.

— Каким же это образом?

— Каким бы то ни было. Если бы там узнали, что я взял картину без спроса, меня прогнали бы с работы. Теперь они наверняка так и поступят. У меня нет никакого будущего.

— У каждого есть будущее, Фрэд.

Эти слова не прозвучали достаточно убедительно даже для меня самого. Будущее часто оказывалось катастрофическим, и у меня было предчувствие, что таковым оно и будет для Фрэда. Он повесил голову, словно придавленный тяжестью грозящей ему опасности.

— Самую большую глупость ты сделал, взяв с собой Дорис.

— Я знаю. Но она хотела ехать.

— Зачем?

— Чтобы увидеть Милдред Мид, если бы удалось ее разыскать… Как вам известно, она стала главной причиной семейных раздоров родителей Дорис. Я подумал, что было бы неплохо, если бы Дорис с ней поговорила. Понимаете?

Я понимал. Подобно другим беспомощным и потерянным глупцам, Фрэд испытывал потребность помогать людям, лечить их с помощью психотерапии, даже если это могло окончательно сломить их, в то время как именно он нуждался в помощи, пожалуй, больше всех. «Смотри, будь осторожнее, — сказал я себе, — не то тебе самому захочется попробовать оказать Фрэду такого рода помощь. Взгляни лучше на собственную жизнь, Арчер».

Но я предпочитал этого не делать. Объектом моих расследований были другие: затравленные люди в наемных комнатушках, стареющие мальчики, достигшие мужского возраста и с наступлением ночи внезапно становящиеся стариками. Если ты врач, то не нуждаешься в терапии. Если ты охотник, то на тебя самого охотиться уже не могут. Но так ли это на самом деле?

— Дорис переживает тяжелый период в жизни, — заговорил Фрэд. — Я попытался помочь ей взять себя в руки.

— Увезя на другой конец света?

— Она сама хотела ехать. Уперлась, и ни в какую. Я думал, что лучше ее взять с собой, чем оставить на месте, чтобы она сидела одна в квартире и накачивалась наркотиками.

— Во многом ты прав.

Он ответил мне мимолетной, робкой улыбкой, появившейся и тут же пропавшей под его усами.

— А кроме того, не следует забывать, что эти места для Дорис вовсе не конец света. Она родилась в Коппер-Сити и провела в Аризоне, по меньшей мере, половину жизни. Здесь ее родина.

— Возвращение на родину оказалось для нее не особенно счастливым.

— Да, она была страшно разочарована. Мне кажется, для нее уже нет возврата.

У меня всплыл в памяти высокий дом, в котором жил Фрэд со своими родителями, и я подумал: кто бы захотел туда возвращаться?

— Ты всегда жил в Санта-Тересе?

Он задумался.

— С тех пор как я себя помню, мы занимали тот же самый дом на Олив-стрит, — сказал он наконец. — Он не всегда был такой развалиной, как сейчас; мать следила за ним гораздо больше, я ей помогал, и у нас жили постояльцы — больничные медсестры и так далее. — Он произнес это таким тоном, словно иметь постояльцев являлось некоей привилегией. — Лучший период нашей жизни продолжался до приезда отца из Канады. — Он взглянул поверх моей головы на стену, где отражалась моя сгорбившаяся тень.

— А что он делал в Канаде?

— Работал в разных местах, преимущественно в Британской Колумбии. Прежде он любил работать. Мне кажется, они уже тогда не слишком ладили с матерью. Потом я понял, что как раз по этой причине он и старался держаться подальше от нее. Мне же это было очень обидно. Насколько помню, я впервые увидел отца, когда мне уже было шесть или семь лет.

— А сколько тебе теперь, Фрэд?

— Тридцать два, — неохотно признался он.

— У тебя было достаточно времени, чтобы залечить раны, вызванные отсутствием отца.

— Я вовсе не это имел в виду. — Он был обижен, зол и разочарован моей реакцией. — Я не собираюсь оправдываться, сваливая все на него.

— Я этого и не утверждал.

— Вообще-то говоря, он был неплохим отцом. — Он задумался, произнеся эти слова, а затем счел нужным внести в них поправку: — Во всяком случае, в тот первый период, после возвращения из Канады. Прежде чем начал здорово выпивать. Я действительно любил его тогда. Иногда мне кажется, что я по-прежнему его люблю, несмотря на все его ужасные выходки.

— Какие выходки?

— Несет всякую чушь, ломает мебель, ревет как зверь, угрожает матери, начинает вдруг плакать. И не желает даже палец о палец ударить, чтобы хоть немного заработать. Занимается своими дурацкими, маниакальными разговорами, пьет дешевое вино и только на это и годен. — Его голос сделался резким, то усиливаясь, то затихая, словно причитания разъяренной жены. Мне пришло в голову, уж не подражает ли он бессознательно своей матери.

— Кто приносит ему вино?

— Мать. Не знаю, зачем она это делает, но она постоянно снабжает его им. Иногда, — добавил он чуть слышным голосом, — иногда мне кажется, что она делает это в отместку.

— За что ей мстить ему?

— За то, что он разрушил себя, свою и ее жизнь. Как-то я заметил, что она стоит и смотрит, как его бросает от одной стены к другой, как будто зрелище его деградации доставляло ей удовольствие. Но при этом она — его преданная рабыня и покупает для него спиртное. Это особая форма мести, более утонченная. Она женщина, которая отреклась от своей женственности.

Фрэд поразил меня. Проникая в самую глубину жизни, служившую источником его проблем, он избавлялся от симптомов своего дурацкого комплекса неполноценности. Его голос становился серьезным, а худое мальчишеское лицо с длинным носом уже не представляло поразительного противоречия с усами. Я почувствовал, как во мне пробуждается что-то вроде уважения к Фрэду и даже надежда и вера в него.

— Она несчастная женщина, — сказал я.

— Я знаю. Они оба несчастны. Это просто роковое стечение обстоятельств свело их вместе. Я считаю, что у моего отца, прежде чем он сбился с пути истинного, были великолепные задатки. Конечно, мать в умственном отношении не может с ним равняться и, как мне кажется, очень сожалеет об этом, но и она многого добилась.

Она квалифицированная дипломированная медсестра и сумела остаться на этой должности, одновременно ухаживая за отцом. Это далось ей не без труда.

— Люди, как правило, делают то, что вынуждены делать.

— Она сделала больше, дав мне возможность учиться в колледже. Не знаю, откуда она брала для этого деньги.

— У нее были какие-нибудь дополнительные доходы?

— Только до того момента, когда съехал последний из жильцов. Это случилось довольно давно.

— К тому же, как я слышал прошлой ночью, она потеряла место в больнице.

— Не совсем так. Она сама от него отказалась. — Голос Фрэда снова утратил мужской тон и сделался пискливым. — В пансионате «Ля Палома» ей предложили гораздо лучшие условия.

— Мне это не кажется правдоподобным, Фрэд.

— Нет, это правда. — Он еще сильнее повысил голос; его глаза блестели нездоровым блеском, усы топорщились. — Вы хотите сказать, что моя мать лжет?

— Люди иногда совершают ошибки.

— Вы сами ошибаетесь, говоря таким образом о моей матери. Я требую, чтобы вы взяли свои слова обратно.

— Какие именно?

— Те, что вы сказали о ней. Она не торгует наркотиками.

— Я никогда не обвинял ее в этом, Фрэд.

— Но намекали на это. Вы намекнули, что ее выгнали из больницы за то, что она воровала наркотики, чтобы продавать.

— Так утверждали власти больницы?

— Да. Это банда лгунов-садистов. Моя мать никогда не поступила бы подобным образом. Она всегда была честной женщиной. — Навернувшиеся у него на глаза слезы оставили влажные следы на щеках. — Я вел себя непорядочно, живя в мире фантазий. Только сейчас я это вижу.

— Что ты имеешь в виду, Фрэд?

— Я надеялся совершить открытие, которое обеспечит мне имя в художественных кругах. Я думал, что если мне повезет и я разыщу мисс Мид, то она поможет мне найти этого художника, Чентри. Но я оказался в дураках и навлек на свою семью еще большие неприятности.