Набор преисподней (СИ) - Рицнер Алекс "Ritsner" - Страница 22

Тим странно смотрит. Не мигая. Но Стах не замечает, слишком увлеченный делом. Тим берет в руки Ил. Недолго держит. Наверное, он успел рассмотреть каждый в подробностях, особенно этот, потому что нашел спрятанные под крылом вензеля инициалов «А. Л.», интересуется:

— Лофицкий — это мамы или папы?

— Матери.

— Ты вторую фамилию не пишешь?..

Стах усмехается. Тим вспоминает:

— И Соколов тебя зовет одной.

— Да. Он сказал: одна на выбор, а то я — слишком длинный, и ему запарно обращаться. На самом деле, остальные учителя отцовской зовут. Потому что отец там учился. И его отец. И мой брат.

— Это который Сергей?..

— Ты даже помнишь? — усмехается.

— Да, он… — Тим тушуется: то берет в руки, то отпускает шасси. — Он как-то за тебя заступился. Потом все обсуждали.

— А. Ну да… — усмехается. — Заварил — и расхлебывал.

— Заварил?..

— Да там мутная история. Просто отец против, чтобы сор из избы выносили. Они в этом с матерью схожи.

— Я не понимаю…

— Это нормально, — утешает.

— Я просто… Ты…

— Что?

— А с кем ты недавно?.. с братом?

— Мы не ладим.

— А тогда?..

— Когда?

— Когда он заступился. Он за тебя подрался.

— Ни фига. Он за авторитет подрался. У них компашка была, как стая волков. Кто победил — тот вожак.

— А ты?..

— Да там не во мне было дело.

Тим замолкает. Рассеянно улыбается. Говорит:

— Глупо, наверное… но я тогда… подумал, что хочу такого старшего брата. Про него еще наши девочки постоянно болтали, мол, красивый очень, на гитаре играет, песни сочиняет…

— Ну да, — усмехается, — Человек-Четыре-Ч.

— Чего?..

— Честь, честность, чемпионство, чары. Не смеешься? Наверное, не слышал, чего он пел на концертах. У него, что ни песня, то комплект: честь — это про долг патриотический, честность — о дружбе, чемпион — это он, естественно, а чары — про женщин. Он у нас хотел в группе петь. Музыкант, — как-то язвительно и грустно смеется.

— Что в этом плохого?..

— Ничего, если для своих и чтобы девочку в постель затащить. А скакать по сцене — извините. Его сразу из дома и выгнали бы.

— Ты… — в одном местоимении сразу столько разочарования, что Стах застывает и уставляется на Тима.

— Что?

— Ничего…

— Нет, говори, раз начал.

Тим, помедлив, тянет без охоты:

— Это глупо: запрещать, если талант.

— Какой талант, Котофей? Я тебя умоляю: он родился в семье военных, он военным умрет.

Тим смотрит непроницаемо. Пауза мигает неоновой вывеской: «Ты идиот?» Как ни странно, только в этот момент Стах понимает, что зацепило в Тиме, что к нему приковало. Он не такой, как они. Он скорее… из мира, в котором Стаху запрещено находиться. С мыслями, которые ему запрещено думать. С поведением, за которое его давно бы уже выпороли. И Стах пытается себя или не себя перед ним оправдать:

— Ты пойми, Котофей, они хотят как лучше…

— Кто?..

— Семья.

— Как лучше кому? Ты в науку хотел? Иди в науку.

— Это у Соколова сдвиг, что мне надо в науку. Все хотят меня куда-то пристроить, так вышло. Каждый второй.

— А ты?

— Не знаю я. Уже два года не знаю.

— А раньше?..

— А раньше я себя не спрашивал. Был спорт и учеба. И никаких вопросов. А мелким я хотел в летчики: такая вот ирония.

— Почему?..

— Потому что мечтал в небо, а отправили плавать, — усмехается.

— Ты пловец?..

— Был.

— Бросил?

Стах усмехается — и молчит. Потом, подумав, говорит спокойнее:

— Ты это не бросишь.

— Но ты сказал, что был.

— Да. Я теперь ненастоящий пловец. Я теперь так. Балласт.

— Почему?

— Как ты мне сказал о журавлях? — Стах пытается вспомнить, поднимает взгляд. Произносит как можно мягче, со слабой усмешкой: — «Была причина»?

Тим оставляет шасси в покое, натягивает рукава на пальцы, уложив руки между худыми коленками, и стихает. Потом, поразмыслив о чем-то своем, тянет уголок губ:

— Летчик Арис Лофицкий… Неплохо звучит…

Сердце пропускает удар. Жесть какая-то аномальная.

III

Стах стоит в ванной, моет руки и думает, прислушивается к себе. Странно ему как-то. Иначе. Он вытирается и выходит обратно.

— Котофей? — зовет он. — А ты лампочку мою пристроил?

Тим сидит возле Ила и клеит обратно на него пластыри со своей руки.

— Нет, она лежит…

— Зачем лежит?

— Там же надпись.

— Сотри.

— Нет.

Стах усмехается. Подходит, садится рядом, уложив руки на стол.

— Зачем ты лепишь опять ерунду эту?

Пока Тим теряется с ответом, вспоминает о чем-то и решает:

— Забавно, что сломалось слева…

Тим любуется готовой работой и отодвигает Ил на место, под лампу. Спрашивает тихо:

— Почему?..

— В девяносто шестом Ил протаранил Боингу стабилизатор и левое крыло. Спровоцировал взрыв. И сам потерял управление. Триста сорок девять человек. Никто не выжил.

Тим застывает. Уставляется на Стаха. Тот задумчиво смотрит на Ил — и молчит.

IV

Стах, стоя на коленях на кровати, изучает книжную полку. Туча биологических энциклопедий. Причем не школьных. Из школьных: детские про птиц. Штук двадцать. А слева — классика. Присвистнув, Стах вытягивает одну:

— Это ты Сартром на ночь балуешься? А я думаю: чего ты грустный ходишь…

Тим садится с ним рядом.

— Ты знаешь, кто такой Сартр?

— Я много чего знаю. У меня бабушка — профессор философии.

— Ты шутишь…

— А дедушка мифологию преподавал раньше. А потом увлекся часами с кукушками. Чинит. У него своя мастерская дома. Там их штук пятьдесят, наверное: на стенах нет пустого места. Весь кабинет тикает, представляешь?

Тим проникается атмосферой: Стах понимает по его осторожной улыбке.

— А они не в Питере живут?

Тим тушуется на пристальный взгляд. Извиняется тоном:

— Ты просто говорил… что хочешь переехать… Я подумал…

Стах смотрит на него озадаченно. Ставит книгу на место, спускается, усаживается рядом. Усмехается, качает головой — обалдело.

— Что?.. — не понимает Тим.

— Не знаю…

Вообще-то, знает. Только стесняется сказать. Тим как будто насквозь его видит. Еще с первой встречи, с самолетов. Тим — он…

— Арис, а ты?.. только самолеты умеешь делать?

— А что?

— Ну… а ты не поможешь?.. — Тим почему-то смущается. — Скворечник сделать?

— Скворечник? — усмехается.

— Для воробьев…

Стах еще больше веселеет. Но, как ни странно, говорит:

— Ну давай. Из чего? Из коробки?

Тим слезает, наклоняется к кровати, просит поднять ноги и выдвигает ящик. Чтобы вы понимали: нехилый это ящик, длиной с кровать. Стах сидит по-турецки и смотрит сверху вниз на него, наклонившись вперед. Там на одной половине вещи лежат, а вся другая половина — деревяшки какие-то, дощечки, инструменты…

— Это хобби твое?.. — усмехается.

— Нет, это…

— Что?..

— Просто…

— Просто спишь на этом?

— Да нет…

— А как?

— Ну… Вот так… — отвечает Тим. И, решив, что ответил, добавляет: — У меня папа с этим не очень: он говорит, что ему только живое дается.

— Живое — это в смысле?

— Он у меня ветеринар.

— А ты поэтому в биологи подался?

— Может…

Стах усмехается снова и смотрит на Тима несколько секунд заинтересованно. Тот смущается: