Набор преисподней (СИ) - Рицнер Алекс "Ritsner" - Страница 14

— И чем ты занимаешься? в рамках этого проекта?..

— Читаю, строю ментальные модели поведения, провожу эксперименты.

— Какие такие эксперименты?..

— Ну, такие… — со вздохом отзывается Стах. — Насколько индивидуум неравнодушен, например.

— Господи, Аристаша, у тебя появилась девочка?

Стах мысленно бьется головой об стол. Спрашивает ровно:

— С чего ты взяла?

— Что это за проект такой «о социальных связях»?

— Мам, — Стах заглядывает ей в глаза, — посмотри на меня внимательно.

— Я всегда очень внимательно смотрю на тебя.

— Тогда ты должна знать, что девочки мной не интересуются.

— Что это значит «не интересуются»? Что ты такое говоришь?

— Я делаю уроки, мам.

— Аристаш, что ты скрываешь?

Стах с отсутствующим видом представляет, как все это время продолжал биться об стол, разбил лицо в кровь, заполучил сотрясение мозга и лег отдыхать в больницу. Там ему сделали пластическую операцию, мать его не признала, и он уехал к бабушке с дедушкой, ведь они любят его любым.

— У тебя кто-то появился, я чувствую. Аристаша, скажи мне, я твоя мама.

— У меня в жизни появился Ремарк. Человек отлично пишет. Советую.

— И кто такой этот твой «Ремарк»? — она, видимо, решила во всем опять искать подтекст, даже в именах.

— Это, мама, немецкий писатель. Самый известный его роман называется «На Западном фронте без перемен». Там про потерянное поколение.

— Аристаш, какое такое «потерянное поколение»? — мать ужасается.

— Это я зря, конечно… — думает он вслух.

— Что ты зря, я не понимаю…

— Это термин такой. После Первой мировой придумали. Молодежь тогда на фронт пришлось призвать в восемнадцать. Они не могли вернуться в мирную жизнь: либо спивались, либо у них ехала крыша, либо они кончали с собой. Ремарк писал о таких людях, потому что через это прошел. Еще о потерянном поколении писали Хемингуэй, Фицджеральд, Олдингтон, О’Хара…

— Аристаша, Господи, что ты имеешь в виду? Зачем ты об этом читаешь?

— Чтобы знать историю не из учебников? — бросает навскидку. — Еще я могу тебе рассказать, зачем люди в целом читают классику. Хочешь?

— Ну ты же почему-то выбрал эту тему…

— Да, я, знаешь, что-то опрометчиво увлекся литературой двадцатого века…

— Аристаша, я не понимаю, чем ты таким увлекся? Зачем? — и мать заходит на третий круг из девяти.

II

Представь. Камера два на два. Посреди — стол. Ты сидишь спиной к двери. Заходит к тебе начальник тюрьмы. Он задает тебе единственный вопрос: «Тимофей, зачем ты читаешь литературу двадцатого века?» — два часа к ряду. Твоя реакция. А.

Мне кажется, Фрейд бы оценил твои фантазии. Т.

Это, скорее, мои ощущения. А.

Печаль — моя реакция. Т.

И моя. А.

P.S. Я все еще жду тебя.

III

Тим опять остается на любимый седьмой урок Стаха. Тот расправляется с практикой и вместо дополнительных заданий просит о Тиме. Соколов не понимает:

— Благотворительностью, что ли, страдаешь?

Стах не отвечает и сбегает за последнюю парту. Садится рядом, прикусив губу. Любуется Тимом в профиль. Тот закрывается от него своей белой рукой. Стах шепчет:

— Что там у тебя с физикой?

— А у тебя?

— Я делаю все, что могу.

— Я тоже.

— Нет. Ты не позволяешь помочь тебе. Давай пари, — тянет растопыренные в приглашении пальцы, — если объясню тебе задачу и ты поймешь, ты придешь завтра заниматься физикой.

Тим обдумывает предложение.

— А если нет?

— Я от тебя отстану.

— Навсегда?

— Не уверен.

Тим несколько минут тушуется. Хлопает черными ресницами на тетрадный лист. Пишет на весь: «Нет», — своей арабской вязью. Просит:

— Сдай за меня, пожалуйста, — и поднимается с места.

— Лаксин, ты закончил?

— Я не начинал.

— Ну пока. Приходи еще, всегда не рад тебя видеть.

— До свидания.

IV

Счел твой отказ за комплимент. Если бы я объяснил, тебе пришлось бы со мной заниматься. А.

P.S. Соколов расценил твое «Нет» как бунт против науки.

Твоя самооценка выше всяких похвал.

Я не против науки, я против физики. Т.

Стах перечеркивает «самооценку», выводит сверху своим каллиграфическим: «Увлеченность».

Перестань сопротивляться физике. А.

Не перестану. Т.

До меня дошло. Тебе по приколу. Что тебя добиваются. А.

P.S. Цветы дарить?

V

Тим замолкает. Через день Стах добавляет: «Конфеты?» Еще через день кладет шоколадку. Чтобы наверняка.

Шоколадка пропадает. Стах усмехается самодовольно, но на выходе из библиотеки замечает, что Софья отламывает от плитки кусочек. Обличительно на нее щурится. Она разводит руками:

— Бесхозная лежала.

VI

Я принес тебе шоколадку, а Софья ее скоммуниздила.

Есть подозрение, что она давно за нами следит.

Зову тебя на экстренное совещание. А.

А., ябед никто не любит.

Библиотека вам книг не жалеет. С.

Это было бы смешно, не будь так возмутительно. Т.

Когда ты придешь? А.

Может, когда не будет тебя. Т.

Вызов принят. А.

VII

В ноябре Тим перестает ходить в библиотеку. Стах проверяет каждый день. Даже спрашивает Софью:

— Мой Тимофей заходил?

— Что, прости? — она многозначительно глядит из-под очков.

— Худой бледный брюнет.

— Ты так спрашиваешь, — вдруг она возмущается почти натурально, — как будто я за всеми слежу.

— Да неужели?.. — он кривится, как от кислого, и собирается уйти.

— Знаешь, как говорят? — останавливает она его уже в дверях. Произносит с романтически настроем, где обязательно — придыхание: — «Твое от тебя никогда не уйдет. Если ушло — не твое».

— Если я решил, что мое, от меня не уйдет.

— Я ему передам.

— Да что с вами не так?..

Она склоняет голову и смотрит в сторону, как будто бы задумавшись. Вдруг вспоминает и выдает:

— Мне «нечем заняться»?

— «Я в восхищении!» — выдыхает Стах тухло. — Занесу «Месть восьмикласснику» в список самых тупых жизненных целей после пункта «Окончить на филолога».

— Напишу на тебя докладную.

— За что?

— За использование книжек не по их назначению.

— Я «Трех товарищей» лично купил.

— Вот это и объяснишь.

Пауза. Стах смотрит на Софью. Та откровенно скучает.

— Шоколадку хотите?

— Две, — оживает.

— Шантаж.

— Тебя за язык никто не тянул.

— Я все равно считаю, что вы сумасшедшая.

— Три.

Стах округляет глаза и выходит от греха подальше.

— Четыре! — прилетает ему вслед.

Он возвращается изумленным:

— Да теперь-то за что?

— А мне не понравилось, как ты на меня посмотрел.