Страна мужчин (СИ) - "Elle D." - Страница 15

— Мой властелин, твое очарованье

Меня к тебе навеки приковало.

Прими мое горячее посланье.

В нем чти не ум, а преданность вассала.

Она безмерна, ум же мой убог:

Мне страшно, что не хватит слов излиться.

О, если бы в твоих глазах я мог,

Любовию согретый, обновиться!

О, если бы любовная звезда

Могла мне дать другое освещенье

И окрылила робкие уста,

Чтоб заслужить твое благоволенье.

Тогда бы смел я петь любовь мою -

Теперь же, в страхе, я ее таю.*

Он прочитал это очень просто и ровно, не сухо, а как-то очень бесхитростно, и так естественно, будто всю жизнь говорил стихами. Дженсен резко поднялся на локтях и посмотрел на него, приоткрыв от удивления рот. Джаред застенчиво улыбнулся, и теперь его улыбка наконец-то сияла изнутри. И на губах, и в глазах, и в нём самом.

— Ч-что? — заикаясь, выдавил Дженсен. — Это что такое было? Шекспир?

— Угу, — улыбка Джареда стала совсем смущённой, и розовые пятна румянца медленно проступили на щеках. Он был просто невероятно красив сейчас. Но Дженсену было не до того.

— Ты знаешь наизусть Шекспира? Ты [i]читал[/i] Шекспира?!

— Угу. Я подумал… не знаю… почему-то так захотелось. Сейчас.

И всё рухнуло. Чёрт возьми, мгновение назад всё было прекрасней некуда. Они были в раю, в сказке, в мечте, одной на двоих, они были никем и просто любили друг друга до полного изнеможения среди цветов и травы. А потом раб Дженсена, механик, выращенный в Инкубаторе, не получивший никакого толкового образования и всю жизнь проработавший в автомастерской, признался своему хозяину в любви, прочтя ему наизусть шекспировский сонет.

И это было бы прекрасно, если бы он не был тем, кем был. Если бы они оба не были тем, кем был, в том мире, в котором им пришлось родиться.

— Ты ещё что-нибудь из Шекспира знаешь?

— Знаю, — Джаред радостно кивнул, явно польщённый произведённым эффектом. — Прочитать?

— А ты можешь?

Джаред мог. Двадцать шестым сонетом его познания не ограничивались. Он с готовностью и всё с той же бесхитростной простотой прочитал двадцать седьмой сонет. А потом двадцать восьмой. Когда он начал двадцать девятый, Дженсен прервал его на полуслове:

— Ты знаешь их все?!

— Ну да.

Дженсен вскочил. Его нога наткнулась на откинутые джинсы Джареда. Странно, он даже не помнил, как они оба оказались без одежды.

— Собирайся. Бегом, — теперь его голос звучал как прежде — чётко, отрывисто и по-деловому.

Реальный мир, владевший ими обоими, требовал, чтобы они вернулись.

__________________

*стихи Шекспира в переводе М.Чайковского

========== Глава пятая ==========

— Так, ну-ка, — Дженсен развернул проектор так, чтобы висящая в воздухе невидимая плёнка с отображающимся на ней текстом была у Джареда прямо перед глазами. — Читай.

Джаред посмотрел на проекцию перед собой, а потом на Дженсена.

— Прочитал.

— Не ври.

— Я не вру, — ответил тот и насуплено посмотрел на него, сжав руки в кулаки между колен.

Дженсен развернул проекцию от него к себе.

— Тогда повтори, что там написано.

И Джаред повторил. Повторил инструкцию по конвертированию голографического макета ландшафтных дизайнов — слово в слово, с самого первого предложения, ничего не пропуская, так, как будто только и делал всю жизнь, что конвертировал голо-макеты. И не имело никакого значения, что половины произносимых слов он вообще не понимал.

— Вот же блядь, — выдохнул Дженсен. — Давно это с тобой?

— Всегда, — Джаред, казалось, был удивлён, с чего вдруг такая суета. — У меня всегда была хорошая память.

— Хорошая… Джаред, она у тебя не хорошая — она эйдетическая! Знаешь, что это?

— Особый вид памяти, способствующий моментальному долгосрочному закреплению образной информации, обычно зрительной, — отрапортовал Джаред, словно зачитывая определение из энциклопедии… хотя почему «словно»?

— Ты читал энциклопедию Брокгауза?

— Ага.

— Отлично. И антологию Шекспира. Просто блеск.

— Не антологию, — Джаред наморщил лоб. — Там были только сонеты. Тоненькая такая книжечка…

— Книжечка? Джаред, где ты всё это прочитал?

И тогда Джаред наконец рассказал ему о своём первом хозяине.

Когда Джареду исполнилось четырнадцать, его выставили на Рынок. Немного позже, чем остальных рабов — для Инкубатора он был переростком, и стеснялся этого, так же, как своего высокого роста и нескладного подросткового тела. Он маркировался как домашний раб без определённых навыков, но хорошо обучаемый и с покладистым характером. Табула раса, на которую можно записать всё, что угодно. Такие рабы ценились, и Джареда купили в первый же день, так что он избежал, по крайней мере на время, унизительного выставления на открытых торгах, которое длилось, бывало, неделями и даже месяцами, и навсегда ломало психику даже самых стойких мальчишек.

Его первым хозяином стал Стивен Картон, фабрикант с Девяносто Шестого уровня. У него было кресло в правлении «Фешн-Моторс», ведущей компании по производству монорельсовых машин на Элое. Джареда, у которого не было никаких профориентационных рекомендаций, определили в цех по сбору монорельсов, выпускавшихся ограниченными партиями по индивидуальным заказами — раритетные «менуэты», «лезгинки» и «сальсы», которые себе не мог позволить даже Дженсен (хотя мог бы позволить его отец, если бы питал слабость к крутым тачкам). Там-то Джаред и влюбился в первый раз — в эти изящные, ладные игрушки, у которых не было души, но у кого в окружении Джареда она была? Люди, с которыми он работал, обращали на него не больше внимания, чем машины, которые он помогал собирать. Зато, в отличие от людей, машины не насмехались, не шпыняли и не могли обидеть. С ними было проще.

Поначалу он делал чёрную неквалифицированную работу, но очень скоро его повысили, а потом он привлёк внимание самого мистера Картона. На вопрос Дженсена, как это произошло, Джаред только пожал плечами. Он не видел ничего особенного в том, что стоило ему взглянуть на сколь угодно сложную схему, и он моментально запоминал её и потом мог работать по ней, не допуская ни единой ошибки — потому что схема всегда была у него перед глазами. Для него это было в порядке вещей, он даже не знал, что другие люди на это не способны. Уже через год он работал на сборке, а мистер Картон, заявив, что «у парня талант», подолгу разговаривал с ним, почти как Дженсен, и рассказывал всякое интересное про машины. Но он отдавал предпочтение современным высокотехнологичным моделям, а Джареду нравились штуки попроще, такие, которые он мог бы сам собрать и отладить, потому что там практически не была задействована бортовая компьютеризация. В компьютерах Джаред не понимал ничего, потому что ему ни разу не попадалась на глаза схема материнской платы.

— А потом я поранил руку, — рассказывал он молча слушающему Дженсену. — Зазевался на конвейере, сам был виноват. Мне дали три дня больничного, но чтобы я без дела не болтался, мистер Картон взял меня в свой кабинет и велел привести в порядок его коллекцию монорельсовых моделек. У него их штук триста было, все крошечные, с ладонь величиной. Он сказал, что, раз я так люблю машины, то буду бережнее любого другого раба. Велел мне со всех протереть пыль, только осторожненько. Я старался. Одну всё равно нечаянно уронил, там царапина осталась, и потом меня выпороли, но не очень сильно.

Он каждый раз как будто оправдывался, когда говорил о своих оплошностях — и на конвейере, дескать, сам облажался, и модельку уронил, потому что неуклюжий… То, что он её уронил, потому что у него действовала только одна рука — это для Джареда смягчающим обстоятельством не было. Как и для его хозяина. Дженсен слушал, чувствуя, как желваки понемногу взбухают на скулах. Но он по-прежнему не перебивал. Он хотел знать всё.

— Ну и вот, я протирал те модельки, а когда надоедало, глазел по сторонам. Там был стенной шкаф, странный, я не видел такие раньше. Мне стало любопытно… меня б прибили, если бы поймали, но очень уж скучно было целыми днями пыль протирать, так что я посмотрел, что там в этом шкафу. Полки были открытые, без силового поля. И там были книжки. Никогда таких потом не видел.