Страна мужчин (СИ) - "Elle D." - Страница 12

Говоря это, он наклонился к Джареду, положив руку ему на шею, и поцеловал — быстро и легко, но как-то очень… м-м, как бы сказать получше… нежно? Да, ещё одно слово, ушедшее из мира вместе с женщинами.

— Можно спросить? — проговорил Джаред, когда Дженсен оторвался от его губ. Поцелуй ему явно понравился, так что вопрос вряд ли обещал быть неприятным. Дженсен кивнул. — Если всё это правда, то почему ты… такие, как ты… граждане Элои… Почему вы рождаетесь свободными?

Дженсен закусил губу. Да, этого вопроса следовало ожидать. В Инкубаторе юным рабам говорят, что граждане — особая каста одарённых, мудрых, всезнающих людей, которая заботится о всеобщем счастье, которая по милосердию своему даровала им жизнь, и теперь они должны до самой смерти отрабатывать это великое благодеяние с радостной благодарностью. Неопытные, невинные мальчишки, которым не у кого спросить совета и для которых взрослые, свободные — всё равно что боги, верят и не задают никаких вопросов.

А когда они выходят из Центра Размножения и становятся частью реального мира, со всей его гнусностью и грязью, задавать вопросы уже поздно — никто не станет отвечать.

— Я тоже родился в Инкубаторе, — сказал Дженсен, и Джаред опять разинул рот.

— Правда?! Ты… — У него язык не повернулся сказать «Ты тоже родился рабом», но Дженсен понял вопрос и отрицательно качнул головой.

— Все рождаются в Инкубаторе, Джаред. Это единственный доступный нам способ размножения. Но некоторые эмбрионы проходят не по государственному заказу, а по частному. Богатые граждане — триста лет назад это были, вероятно, начальники тюрьмы и управленческая верхушка НИЦ, — могут позволить себе заказать в Центре Размножения ребёнка. Сына. Они сдают свой генетический материал, и с его помощью оплодотворяется одна из яйцеклеток. Яйцеклетку тоже выбирает заказчик, по каталогу, с учётом желательных генов. А государственные эмбрионы оплодотворяются случайным образом. Теоретически… вероятность очень мала, но может быть, что у нас с тобой одна и та же мать. Поэтому я и не разделяю мнение снобов, которые считают рабов людьми второго сорта. Мы все вышли из одной пробирки. Только меня отец сразу же забрал из Центра и вырастил в своём доме, а ты рос… там, где рос.

— А это дорого стоит? Ну, заказать себе в Инкубаторе… сына?

— Не знаю, если честно. Я никогда не спрашивал. Но, думаю, дороже, чем обходится выращивание эмбриона в общем потоке. Индивидуальный заказ требует большей точности и тонкости, наверняка и барокамеры более качественные выделяют, ведь если эмбрион из общего потока погибает, его просто списывают, как издержку производства. А если погибнет частный заказ, будет скандал. Так что, думаю, где-то тысяч в двести обходится точно. Чистыми, без обмана и обсчёта.

— Это очень много.

— Ну да. Я потому и говорю, что только очень состоятельные люди, такие, как мой отец…

— И он тоже требует, чтобы ты вернул долг?

Теперь пришла очередь Дженсена разевать рот. Он сперва даже не понял, что Джаред имеет в виду.

— Что? Джаред, я же сказал — государство не оплачивало моё рождение, это отец…

— А какая разница? Всё равно, за твоё право появиться на свет кто-то заплатил. Какая разница, Дженсен, кроме цены? Тебя тоже купили. И он — твой хозяин. Только зарплату тебе платит, наверное, побольше.

Он сказал это без издёвки, не стремясь подколоть или уязвить. Он просто делал логичный вывод из всего, что сейчас узнал. И не Дженсену было винить его в том, сколь безжалостен и сколь правдив был этот вывод.

Он подумал о своём отце, о спокойном, медлительном, уравновешенном Кеннете Эклзе, который двадцать лет назад привёл шестилетнего Дженсена в этот зал, показал ему эти голограммы и объяснил всё, что Дженсен сейчас рассказал Джареду. Чтобы Дженсен понял и уяснил, чья он вещь. Дорогая, очень дорогая вещь, куда более ценная, чем большинство основных предметов, сходивших с конвейера фабрики, на которой работал Кеннет Эклз. Фабрики по производству людей — самого ценного и самого хрупкого товара в металлическом мире Элои.

— Да, — глухо сказал Дженсен. — Наверное, ты прав. Меня тоже купили.

Джаред повернул голову и потёрся носом о его бедро.

========== Глава четвертая ==========

Несколько дней после этого Джаред ходил понурый. Он по-прежнему улыбался Дженсену, когда тот забегал на минутку в гараж, но улыбка снова была не вполне настоящей, безо всякого участия глаз, и при взгляде на неё у Дженсена, как и два месяца назад, сжималось сердце. Дженсен успел сто раз пожалеть, что раскрыл Джареду подробности его происхождения. Вся система воспитания в Инкубаторе строилась на чувстве благодарности, которое по крупицам выстраивали в рабах с первых дней рождения: будь благодарен за то, что родился, будь благодарен за то, что одет и сыт, будь благодарен за то, что у тебя есть шанс, которого не было у девяти миллиардов людей на Земле — шанс на существование. И, вырастая на этой благодарности, рабы, в конечном итоге, не были несчастливы, потому что принимали своё положение как должное, как естественное. Учитывая, что в самом главном им государство бессовестно лгало, это было неправильно, и Дженсен думал, что Джаред имеет право знать.

Но нужно ли было Джареду на самом деле это знание? Дженсен уже не был уверен. До того дня Джаред был если и не счастлив, то вполне доволен, спокоен и зачастую весел — а теперь он загрустил. Он, должно быть, представлял, какой могла бы стать его жизнь, если бы и он тоже родился по частному заказу, как Дженсен. А может, представлял, что бы началось, если бы все рабы узнали, что их обманывают, и что большинство из них давно отработали свой долг перед Элоей. Если бы они возмутились все одновременно… что тогда бы произошло? Станция погрузилась бы в полный хаос. На одного свободного гражданина сейчас приходилось не меньше сотни рабов — достаточно, чтобы совершить революцию. Но орбитальная станция, выживающая только за счёт стабильной работы от солнечных батарей — это не планета. Она слишком хрупкая и слишком слаба, и слишком нуждается в людях, поддерживающих её существование. Пара непродуманных диверсий в опасной близости от контрольных центров — и станция взорвётся, сойдет с орбиты или просто лишится подачи воздуха или синтеза питательных смесей и воды. И тогда умрут все — и бывшие рабы, и бывшие хозяева. Человечество исчезнет окончательно. Ещё одна, последняя роковая ошибка.

Дженсен понимал всё это, и именно потому, несмотря на либеральные взгляды, не спешил делиться с миром своим знанием. Он поделился им только с Джаредом — возможно, как он теперь понял, для того, чтобы не нести эту ношу одному. До Джареда он рассказывал только Генри, но Генри не особенно проникся, и заметил только, что психологи в Центре Размножения работают куда лучше, чем он думал.

Но Джаред обладал отходчивым характером. Трудно не сделаться отходчивым, когда тебя регулярно порют электрокнутом — ты или очень быстро взбесишься от гнева и безысходности, или научишься смотреть на жизнь проще. Выпороли — так выпороли, трахнули — так трахнули, сделали рабом на всю жизнь — ну, так что ж поделать. Прошла неделя, и улыбка Джареда, которой он встречал Дженсена всякий раз, стоило тому заглянуть в гараж, опять стала широкой и искренней. Он снова принялся болтать о монорельсах, спрашивал, когда Дженсен съездит с ним покататься, и вообще вёл себя так, словно того разговора вовсе не было.

И Дженсену было стыдно от того, что это приносило ему облегчение.

В воскресенье он отменил все дела, с трудом отбрехавшись от планового обеда с отцом (они стабильно встречались раз в месяц, и Дженсен всегда до последнего оттягивал этот момент), и, переодевшись в джинсы, лёгкие кеды и такую же лёгкую рубашку с коротким рукавом, отправился за Джаредом.

— Поехали, — сказал он, и, когда Джаред просиял, добавил: — Только сегодня я за рулём.

Джаред кивнул, старательно скрывая разочарование. Дженсен усмехнулся про себя — ничего, это огорчение он ему компенсирует. И не только это.