Антология советского детектива-45. Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Юзефович Леонид Абрамович - Страница 59

До пышных позументов и больших лампасов Невский не дорос, тогда как в остальном.

Вот разве что курить не бросил, хоть и знал: искусство рукопашной схватки с этой напастью несовместимо. Ну да он в наставники не метил, утешаясь тем, что хватит для него и ремесла, а не высокого искусства.

Главным было несколько иное: понять и испытать на своей шкуре, что это такое — необыкновенное умение и вправду убивать одним щелчком.

Он даже не чурался выпивки в кругу друзей, которым в голову не приходило, кто он и чем занят. Полагали, и вполне резонно: если получает неплохой оклад, здоров, красив и диссертацию недавно защитил, то, значит, человек при деле, хорошо и с пользою сумел устроить свою жизнь, чего недурно пожелать и остальным.

Да, диссертация. И тема-то нашлась не самая пустая: "К вопросу о психологическом обосновании вариативной восприимчивости руководителей среднего звена".

Название, естественно, дурацкое, но ежели копнуть по существу.

Высокое начальство тему утвердило без малейших проволочек — ведь оно давно уже избавилось от всевозможных комплексов означенного "среднего звена", которое теперь считало нужным контролировать особо, дабы умственная смута пресекалась сразу, на корню и лишь проверенные кадры шли со временем "наверх".

Защита, как положено, была закрытой, оппоненты отмечали новизну и актуальность диссертации, а после был банкет в кругу понятливых коллег. Короче, внешне — очень мило, скромно и со вкусом.

Верные друзья пытались даже Михаила обженить — неоднократно, но без всякого успеха.

Так он и остался для других в какой-то степени загадкой: вроде бы рубаха-парень, свой, как говорится, в доску, а вот все же — с заковыкой.

Что ж, секретные восточные единоборства ему очень пригодились. Они скрашивали нервные и зачастую удручающие будни и привносили в его жизнь то здравое разнообразие, которое не в силах были дать ни театр, ни кино, ни книги.

А в конечном счете, взятое все вместе, это позволяло ему бодро и не без кокетства заявлять: "Ничто человеческое мне не чуждо".

И такою "человечностью" он очень дорожил.

Новую попытку завязать с куреньем он предпринял много позже — через десять лет после того, как стал служить в лаборатории.

К тому моменту новые идеи поиссякли, и работа сделалась совсем уже рутинной. Даже докторская — дань ученому тщеславию и повод утвердиться лишний раз в глазах коллег и всяческих больших функционеров — как-то не высвечивала в обозримой перспективе.

Это понимало и начальство. Именно оно в конце концов и предложило Невскому немножко сменить профиль и попробовать себя на телевидении — благо и родной эфир всегда нуждался в знающих, проверенных, толковых кадрах.

И вот здесь-то Невский наконец почувствовал себя в своей стихии.

Хотя "недреманное око Лубянки" продолжало пристально следить за каждым его шагом и за каждым его словом, все-таки, с формальной стороны, начальство как бы поменялось, и Невский поневоле это ощутил.

Поначалу осторожно, а затем все с большим увлечением и свойственной ему основательностью он начал разрабатывать познавательные программы по психологии, социологические передачи-диспуты и разные "круглые столы", куда приглашал нетривиально мыслящих специалистов и где сам частенько выступал в роли ведущего. Одновременно стал пописывать в газеты и журналы, и оказалось вдруг, что у него это недурно получается. Во всяком случае насчет того, как выглядит статья, ни у кого не возникало нареканий. Спорили по поводу идей, изрядно смелых и во многом непривычных, да по поводу иных пассажей, чересчур двусмысленных или, напротив, слишком откровенных. Впрочем, смелость эта, что, естественно, не принималось во внимание оппонентами, была, по сути, напускной и сотню раз перепроверенной и утвержденной — там, наверху. Ему как человеку неофициально очень государственному дозволялось говорить такие вещи, за которые другой писатель или журналист, конечно, заимел бы кучу неприятностей. Зато почти немедленно за ним заглазно утвердилась репутация отчаянно отважного ведущего и публициста, едва ли не борца с режимом, знаменосца оппозиции.

Правда в строго отмеренных дозах — это та же неправда, только в иной упаковке.

И зовется она очень просто: "деза".

А уж по этой части Невский был большой специалист.

Но он считал, что лучше так, чем вообще никак.

Крупицы правды можно подобрать, соединить, и дело новых поколений социологов, историков, юристов — собранное вместе заново осмыслить, дать ему разумную оценку.

Грустно, разумеется, что современникам такое не дано. Отчасти они сами виноваты, а отчасти — как бороться с хорошо отлаженной машиной государства?!

Тут ведь даже неизвестно, с чего надо начинать, где самый корень зла.

Вот потому-то Невский на рожон не лез и просто выполнял свою работу, как психолог точно зная, где в умах начальства — вне зависимости от его масштаба — есть позорная слабинка. Да, что-то ему дозволяли, а что-то, естественно, нет, но дозволяли то, что требовалось именно ему — в конкретной ситуации, в конкретный момент и в конкретных пределах, разумеется. Ибо он знал не только как правду превратить в неправду, но и как в дезинформацию, дав в нужном месте скрытый ключ, вложить существенное содержание, которое впоследствии умелый, знающий исследователь сможет точно распознать. А дальше уж, как говорят, — его научные проблемы. И проблемы его совести.

Так или иначе, пока у Невского все складывалось хорошо.

На взгляд сторонних наблюдателей — жизнь просто удалась. Другой бы только позавидовал.

А базу в этой самой расчудесной жизни, сколь бы нелепо и смешно такое ни звучало, составляли три огромных "не".

Он так и не женился, не охладел со временем к восточным боевым искусствам и не бросил навсегда курить.

Обретенная известность ничего, по сути, не переменила, разве что последние пять лет выкуривал он, словно и не замечая, две-три пачки в день. Причем — кубинских сигарет!

И вот теперь он вознамерился покончить хоть с последним "не". А там уж — как окажется судьбе угодно.

Да и место нынче подходящее: ведь санаторий же, сам бог велел!..

Немного поглядев на быструю речную воду, он вернулся к главному корпусу и чинно обошел его по круговой аллее.

Кажется, я тут действительно неплохо отдохну, решил Невский, и ну их к черту, все эти московские дела, незавершенные визиты, нудные переговоры, телефонные звонки. Я нагуляюсь, накупаюсь, надышусь хорошим воздухом, позагораю, соблюду диету, отосплюсь — короче, почти месяц праведной и непорочной жизни.

Тут он вспомнил недавнюю поездку в автобусе, и вновь какая-то сладкая волна подкатила к груди.

Он испытал внезапно чувство странного, неизъяснимого удовлетворения, как будто и это отныне становилось неотъемлемой частью его предстоящего отдыха, беспечного, бездельного, доброго, — да, вот чего он ждал теперь от всех грядущих дней, не важно, солнечных или дождливых: они будут добрыми, как и этот день, который только начинался.

Тем временем настала пора завтракать.

И тотчас этот, еще пять минут назад будто вымерший, корпус разом пришел в движение — захлопали повсюду двери, загомонили голоса, глухо затопали по коврам коридоров десятки проснувшихся, полных энергии ног.

Невский толкнул тяжелую парадную дверь и вновь очутился в прохладном вестибюле — роскошном, с высоким сводчатым потолком, везде украшенном лепниною, с паркетом, выложенным из разных сортов дерева, с широкой мраморной лестницей, которая, мягко изгибаясь, уносилась к верхним этажам, с потускневшим от времени огромным, в бронзовой оправе зеркалом.

Кивнув шутливо собственному отраженью, Невский тотчас, следуя надписи со стрелкой, повернул направо — в санаторскую столовую.