Антология советского детектива-42. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 107

«Я слышу тебя, родная. Да, мы знаем, что́ скрывали враги на «Росомахе».

Беседа в кабинете Черкашина затянулась. Геологи наседали на него: скоро ли расчистят минные поля? Полковник обнадежил:

— Скоро! Расчистка уже началась. Погружаются в грунт щупы, движутся миноискатели. Наши войска ведут последний штурм «Росомахи». Саперы уже на месте…

Подрывная карта минных полей, добытая в подземелье, позволит, верно, провести этот штурм не в два года, а в один.

Геологи встали, начали прощаться. Черкашин задержал меня.

— Ваш поиск, думается мне, не кончен, — сказал он, когда мы остались одни. — Геологи, их безопасность — на вашей ответственности.

И он напомнил мне о Граве, бывшем штурмфюрере, что явился в Заозерск к Артуру Вандейзену в качестве связного. Его задержали вскоре после того по другому делу, и он назвал крупную шпионскую организацию, существующую за рубежом на деньги заокеанских атомщиков. Это она держала здесь Вандейзена, послала на нашу землю Цорна, а теперь затевает новые темные дела.

…Синеватая, светлая июльская ночь опускалась на затихшую Кереть. На улице меня нагнала Бахарева.

— Тихон Иванович, а это вам, — сказала она, подавая мне что-то завернутое в бумагу. — Я взяла у Шапошниковой. Я подумала… Вы захотите сохранить это…

Я развернул бумагу. На ладони моей лежал кисет из темной кожи, с пестрой красно-черной тесемкой.

— Очень, очень благодарен вам, Екатерина Васильевна, — сказал я и пожал ее руку.

Мы пошли рядом по звонкому дощатому тротуару. Как поднялись молоденькие березки, высаженные по сторонам улицы! Ростом деревца выше нас, легкая, бледно-зеленая, почти прозрачная листва тихо шелестит.

Мы прошли мимо здания райкома с флагом на узорчатой башенке, мимо строящегося магазина, мимо ворот парка, откуда, сквозь веселый топот на танцевальной площадке, неслись переливы лихого баяна. За деревьями парка лежало озеро, такое же ясное и спокойное, как небо.

Мы дошли до пристани, к которой притулился уснувший катер, полюбовались на водный простор и двинулись обратно. Мы молчали, но не потому что нам нечего было сказать друг другу…

…Два года прошло с тех пор.

Мы с Катей и теперь в свободный вечер гуляем по нашей Керети, по главной ее улице — от штаба отряда до пристани — и вспоминаем славный поиск, сдруживший нас. Правда, таких вечеров у нас немного.

Я постоянно в разъездах. Катя, жена моя, тоже не домоседка. Она не рассталась с любимым делом и по-прежнему иногда неделями пропадает в лесу.

Нередко, проезжая «Росомахой», я навещаю бревенчатый городок геологов, новые лесные разработки.

Еще белеют среди елей и сосен остовы землянок, зияют амбразуры, ржавеет колючая проволока, но «Росомаха» уже обезврежена. Завершен большой труд, навсегда изгнана с этой земли смерть. И что ни год, всё меньше видишь следов войны. Зарастают рубцы траншей, гниют, исчезают под зеленой муравой бревна накатов. Оседают размываемые дождями дзоты. Но главное, что преображает эту израненную землю, — это труд советских людей. Ожил мертвый лес, падают мачтовые деревья, срезанные пильщиками, грохочут тракторы. Широкие просеки прорублены сквозь вековые чащи к берегам озер и рек, у воды вырастают оранжевые штабели сочащихся смолой стволов. Они ждут вешней воды, чтобы плыть к морю.

Это — конец проклятой «Росомахи». Скоро от нее не останется ни имени, ни даже воспоминаний: она исчезнет, как тяжелый сон перед солнечным ликом дня.

Эта история так необычайна, что порой я спрашиваю себя: да было ли всё это на самом деле? И вмиг возникает в памяти Москва 1957 года, Москва в дни VI Всемирного фестиваля молодежи. Была ли когда-нибудь такой красивой, такой веселой наша столица? Нет! То было время удивительных встреч, когда в братском рукопожатии сходились черный Судан и златокудрая Исландия, когда по улице Горького, обнявшись, с песней шагали немцы с Рейна и немцы с Одера, а на площади в жарком танце кружились араб и чешка, грузин и девушка из Вьетнама; когда стремительный язык испанца, напевная речь Китая, гортанные звуки наречий Африки сливались в один язык, понятный и доступный всем, — язык мира и дружбы.

Можно ли забыть лицо Москвы в те дни, — счастливое лицо матери, которая любуется своими детьми и их гостями, собравшимися со всех концов света!

Время уже стерло фестивальные приветствия на стенах домов, исчезли с окон разноцветные звездочки, белые голуби, но люди всегда будут помнить необыкновенный праздник, и деды расскажут своим внукам о Москве фестивальной, о Москве — столице молодежи мира.

Сейчас, когда я пишу эти строки, передо мной шумит и поет столица, полная радости, плещутся флаги всех государств, а в Центральном парке культуры и отдыха пылает фейерверк, и Москва-река ловит его отсветы, словно хочет взять с собой, пронести по русской равнине, передать могучей Волге и поведать ей о небывалом празднике. Тот вечер в парке особенно памятен мне, — там произошла встреча, положившая начало этой повести.

Теплый июльский ветер раскачивал гирлянды лампочек. Из рупоров парка неслись одна за другой мелодии — албанские, греческие, индонезийские, — ведь гости привезли в Москву вместе с мечтой о счастье, о мире и лучшие свои песни. Но вот песня умолкла и раздался голос диктора:

— Кася Назарова! Студентка Кася Назарова! Вас просят прийти в павильон студенческих встреч!

Чуть притихло веселье в парке, тысячи людей повторили, оглядывая соседей:

— Кася Назарова! Где Кася Назарова?

Имя русской девушки облетело парк: его аллеи, запруженные молодежью, толпы людей, теснящихся у открытых эстрад, где выступали широкоплечие, величественно-медлительные плясуны из Монголии, где задумчивый, черноглазый мальчик из Колумбии тихо, но уверенно играл на арфе.

— Кася Назарова, — снова заговорил диктор, — вас ждут!

В эту минуту с подножки троллейбуса спрыгнула невысокая девушка, белозубая, крепкая, с румянцем, упрямо пробивавшимся сквозь смуглоту ее щек. На ней была белая блузка и широкая, яркая, развевавшаяся юбка, какие в то лето, к празднику, сшили себе москвички.

— Кася Назарова! — грянули ей навстречу рупоры, укрепленные над входом в парк. — Кася Назарова! Вас ждут в павильоне студенческих встреч.

Девушка спешила. В карих глазах ее было столько нетерпения, что шеренги друзей расступались, влюбленные разнимали руки и уступали ей дорогу. А за ней бежал, едва поспевая, человек лет сорока, в сером костюме, с лучиком стальной «молнии» на светлой рубашке.

— Ну вот, — сказал он ей задыхаясь. — Не опоздали… Всё хорошо.

Они были уже у ступеней павильона. Девушка, не оборачиваясь, влетела в зал, навстречу улыбкам, под объективы наведенных на нее репортерских фотоаппаратов. А человек, сопровождавший девушку, остановился, чтобы перевести дух. Он вынул из кармана клетчатый платок, с облегчением вздохнул и вытер лоб. Я подошел и тронул его за локоть.

— Володя! — воскликнул он. — Ты?

Мы виделись редко, последний раз я был у него на границе два года назад.

— Какими судьбами, Андрей? — спросил я. — В отпуске? И вообще, что тут происходит?

— Ого! — засмеялся он. — Столько вопросов сразу! Войдем туда, прежде всего…

В павильоне всё трепетало от электрических вспышек. Кася кому-то жала руку, кругом шумели, аплодировали. То, что я увидел там и что потом услышал от Андрея Михайловича Ковалева, моего старого друга, я постараюсь теперь передать вам, читатель.

Граница проходит по реке.

Вся белая от пены, река мчится к морю. В тучах брызг сверкают бесчисленные клинки радуг. Они гаснут лишь с заходом солнца.