Лошадиный остров - Диллон Эйлис - Страница 19

• Предыдущая
• 19/34
• Следующая

Но наши храбрецы и не думали об опасности. Они вели шхуну прямо в лоб яростному атлантическому ветру, причем с такой беспечностью, точно держали в руках не штурвал, а вожжи. Пэт проявил большую решительность, чем я.

— Что вы делаете? — гаркнул он, стараясь перекричать свист и гул ветра. — Хотите всех нас отправить на тот свет?

Тощий полицейский скривил губы в презрительной усмешке, а здоровяк ответил:

— Мы держим путь в Клифден. Я уже сказал вам.

— Но туда плыть опасно! — Пэт даже охрип, стараясь сквозь шум ветра объяснить, как серьезно наше положение. — Нам до Клифдена не добраться.

— Таков приказ, — пожал плечами толстяк. Он не стал надрывать горло, поэтому мы не все улавливали. — Это крепкое судно. Бояться нечего.

На это Пэт ничего не ответил; мы поняли: спорить бесполезно. Мы сидели с ним на палубе, прижавшись к стенке кабины. Но качка была такая сильная, что нас каждую секунду отрывало и швыряло обратно, и все кости у нас здорово болели.

— Только полные идиоты могут не бояться такого шторма, — с тревогой сказал Пэт. — Крепкое судно! По-моему, это не шхуна, а плавучий гроб.

Мы уже промокли до нитки, ветер срывал пену с верхушек волн и осыпал нас дождем соленых брызг. Ночь опускалась огромным черным пологом, который с каждым мигом становился ниже. Очень скоро он совсем окутает нас. На западе догорала зловещая красноватая заря. Вдобавок нас стал терзать голод.

— Идем на нос, — сказал мне Пэт. — Если мы сию минуту что-нибудь не съедим, нам долго не выдержать.

Мы пошли на нос. За рулем стоял здоровяк. Он как-то больше располагал к себе. Мы спросили его, нет ли на шхуне еды, и с радостью узнали, что в кабине имеются хлеб и вареные яйца. Я сказал, что попытаюсь туда добраться. Тощий полицейский впервые выдавил некоторое подобие дружелюбной улыбки. Предприятие было рискованное. Я понимал, что должен действовать быстро, ловко и осторожно. Попасть в кабину можно было только через люк на крыше. Нос шхуны зарывался в каждую волну, а не скользил с гребня на гребень, как подобает порядочному судну, так что кабину то и дело окатывало волной. Поэтому надо было улучить минуту, когда шхуна очередной раз вынырнет из воды, не мешкая прыгнуть на крышу кабины и нырнуть в люк — и все это успеть между двумя волнами. Тощий вызвался подтолкнуть меня, ухватив за ноги. Я сказал ему, как буду действовать, он одобрительно кивнул и опять криво улыбнулся. Шхуна клюнула носом в волну. Я крикнул: «Давай!» Ухватился за крышу кабины и метнул тело вверх, подброшенный мощным толчком полицейского. Но, подбросив меня, он не разжал рук: пальцы крепко вцепились в мои ноги, словно он боялся отпустить меня. Я стал отчаянно брыкаться и заорал:

— Руки прочь, идиот! Сейчас же отпусти!

Он отпустил. Я рванулся к люку, но время уже было упущено, глупость полицейского едва не стоила мне жизни. Нос шхуны успел вонзиться в следующую волну. Ветер засвистел у меня в ушах. Волна окатила с головой и как будто обласкала, но пальцы мои ослабли, я уже думал, что погиб. Если смоет за борт, им меня не спасти. Не успеют и пальцем шевельнуть, а шхуну уже отнесет на добрую сотню ярдов. Это была бы ужасная смерть.

Мне показалось, прошла вечность, но вот нос шхуны опять полез вверх. Поглубже вздохнув, я юркнул в люк, точно кошка, стащившая рыбу. Стоя на ступеньках трапа, я обернулся и взглянул на корму. Лицо Пэта в серой штормовой мгле было белое как полотно. Глаза полицейских вперились в меня, и я понял по их взглядам, какой опасности я избежал. Было ясно, как божий день: все трое больше не ожидали меня увидеть. Они решили, что волна смыла меня и утянула в черную бездну моря. Лицо Пэта было искажено ужасом и жалостью, а у полицейских, странное дело, был явно разочарованный вид.

Я спустился по трапу вниз, крышка люка хлопнула над головой, и я остался совсем один. Огляделся: в кабине довольно светло — в передней стенке два небольших иллюминатора. Обычно на нобби ничего подобного нет, свет проникает в кабину сквозь откинутую крышку люка. Я долго смотрел в иллюминаторы в состоянии какого-то транса, снова и снова повторяя про себя:

«Странно! Очень, очень странно!»

Я произносил эти слова машинально, не придавая им какого-то особого смысла, потому что в душе у меня было пусто — ни мыслей, ни чувств. Вдруг точно судорога прошла по мне, и я залился слезами. Но, сидя здесь, на старом мешке, и заново переживая смертельный ужас, я все-таки радовался, что Пэт сейчас не видит меня. Постепенно я очувствовался и понял, что веду себя довольно глупо. Утешало меня только воспоминание о Томе Кении: этот крепкий, здоровый мужик лет сорока плакал, как маленький, когда в двух шагах от него на палубу грохнулась мачта.

Я открыл рундук, бывший в кабине, и нашел там еду. Но прежде чем выбраться отсюда обратно на палубу, я воспользовался относительным затишьем и стал размышлять, почему у полицейских был такой странный вид, когда я выглянул из люка. Они были явно разочарованы. Если я не ошибся, это могло означать только одно: они надеялись, что меня смоет за борт. Предположение было чудовищное, но ведь полицейский выпустил мои ноги в самый опасный момент. А что, если это было сделано с умыслом? По его виду не скажешь, что у него слабые нервы и он растерялся. В этом можно не сомневаться.

Я знал, что существуют люди, испытывающие особое удовольствие, когда ближний попадает в беду. Они с особым смаком говорят о несчастном преступнике, его грехах, жалеют его бедную жену и детишек, пылая справедливым негодованием и предсказывая его скорый конец. Именно такие люди составляют толпу, собравшуюся поглазеть на несчастный случай. Услыхав о беде, они бегут со всех ног к месту происшествия, чтобы потом можно было взахлеб на каждом углу об этом рассказывать. И я подумал, что полицейские, наверное, так привыкли видеть страдания, что, если ничего страшного долго не случается, им и жизнь не мила.

Как бы там ни было, тощий полицейский отпустил мою ногу в момент самой острой для меня опасности. Ничего себе, хорош блюститель закона!

И вдруг меня осенило! Мне стало так страшно, что я выпустил из рук крышку рундука, за которую держался, и сел на пол кабины среди канатов, старых консервных банок. Вокруг бушевало море, шхуна вставала на дыбы и проваливалась в пропасть, содрогаясь под ударами волн, а я сидел в этой кабине, как слепой, который внезапно прозрел и которому на радостях все равно, какой предмет окажется первым в поле зрения, пусть даже это будет разъяренный бык. Я понял, что наши спутники никакие не полицейские.

Я стал вспоминать все их поведение шаг за шагом. Их действия были подозрительны с самого начала. Но самым подозрительным была их угрюмость. Потом, почему они не зашли в «Комплект парусов» и не поговорили с нашими отцами, которые там в это время были? Разве могут полицейские взять и увезти с собой мальчишек одних, без родителей? И настоящие полицейские никогда не приплыли бы в этой неуклюжей посудине, тем более в виду надвигающегося шторма. Полицейские всегда приходили к нам в спасательном катере с мощным мотором, который может выдержать и не такую бурю. Чем больше я думал обо всем этом, тем яснее мне становилось: с полицейскими они схожи только ростом и мундирами.

А если они не полицейские, то кто же? Им известны наши имена, они упомянули Лошадиный остров. О Лошадином острове знал, кроме нас, только Майк Коффи. А его шхуна покинула утром Инишрон еще до того, как мы отправились на Росмор.

Мне очень хотелось немедленно обсудить мое открытие с Пэтом. И в то же время было ясно: сейчас ничего сделать нельзя, надо только постараться как-нибудь выжить. А это не так-то легко. Ведь если даже этим негодяям не удастся выбросить нас за борт по одному, то шхуна вряд ли сможет долго противостоять буре. Тогда все мы, и грешники, и праведные, пойдем на дно, а рыбам все равно, кем лакомиться.

При этой мысли я поспешно вскочил на ноги. Каковы бы ни были шансы на спасение, здесь, в кабине, я наверняка погибну, если шхуна начнет тонуть. И еще я подумал: а вдруг Пэт, заждавшись меня, тоже решит прыгнуть в кабину? Мнимые полицейские на этот раз могут не дать промашки.

• Предыдущая
• 19/34
• Следующая