Охотники и чудовища - Чернованова Валерия М. - Страница 25

— Зачем?

Вот совсем мне не хочется брать у него какое-то там оружие.

— Сама же говоришь, чтобы я у тебя не задерживался, — бросил он раздраженно. — Давай скорее!

Пришлось протягивать кобелю руку. Мгновение, и я почувствовала, как на ладонь опустилась цепочка с легким, почти невесомым кулоном.

— Носи его постоянно, моя радость. До самого испытания.

— Зачем? — повторила я, уговаривая себя при этом не скрипеть зубами от едва сдерживаемой ярости.

Нашел куклу для исполнения самого грязного.

— Ты стала задавать слишком много вопросом, Филиппа, — процедил жеребчик, но потом, совладав с собой, добавил уже более снисходительно: — Ну да ладно, так уж и быть, отвечу. На эту побрякушку наложено несколько очень хитрых заклинаний. Если в двух словах, артефакт настроен на вас с де Гортом. Мы не можем воздействовать на герцога напрямую — он это сразу почувствует. А вот через тебя — другое дело. Главное, чтобы все получилось, между вами должна быть связь. Но, судя по тому, что мне говорили, он к тебе точно какие-то чувства испытывает. Иначе бы не целовался с тобой в театре. Хоть слышать мне это конечно же было неприятно.

— Что за чары? — сухо спросила я, мысленно проклиная этого всезнайку.

— Очень хитрые и непростые. Через три дня на арене де Горт с нашей подачи, скажем, немного… озвереет. Убивать на испытании запрещается, но герцогу под воздействием чар захочется убивать. Еще как! И тут два возможных варианта развития событий: или его соперник окажется сильнее и, защищаясь от обезумевшего противника, будет вынужден его прикончить. Или что более вероятно, его всемогущество сам кого-нибудь прикончит. За это лишится всего, его имя будет покрыто позором, а самого герцога казнят в Черную пятницу на Черной площади.

Во время скидок, что ли?

— Все будет так, как мы планировали, моя радость. Ты отомстишь за смерть родителей, я выполню заказ, сказочно разбогатею и заберу тебя с собой. Только представь, всего через несколько дней мы снова будем вместе! Ты и я, моя конфетка. Ты ведь об этом и мечтала.

Какая-то ограниченная у Филиппы фантазия.

— Чары будут действовать через вашу с ним эмоциональную связь, — тем временем продолжал гад. — Они уже сейчас действуют, соприкасаясь с твоим телом. Не бойся, он ничего не заметит и не почувствует. Это очень тонкое, искусное колдовство.

Немалых усилий мне стоило не швырнуть украшение на пол. Не знаю, как с собой совладала. Вместо этого сжала клятую подвеску в кулаке и шепотом сказала:

— Тебе пора.

— Поцелуй на прощанье? — снова подлил в голос меду Филин любовник.

К счастью, шаги в коридоре спугнули эту полуночную лошадь, и он оставил попытки обслюнявить мне губы прощальным поцелуем.

Лишь сказал напоследок, сливаясь с ночною тьмой, становясь ею, растворяясь в ней:

— Еще три дня, моя конфетка, и ты снова станешь моей. Три дня… сладенькая моя…

Несколько минут я сидела не шевелясь, прислушиваясь к доносящимся снаружи звукам, к быстрым ударам сердца в груди и оглушительной тишине, вернувшейся в спальню.

Он сказал, что артефакт настроен на Мэдока и Филиппу. Я-то, конечно, не Филиппа, но черт его знает, как поведет себя со мной эта побрякушка. А вдруг все равно подействует? Связь-то между мной и герцогом имеется! В основном это негативные эмоции, но их много и они достаточно сильные.

Караул, господа изверги.

Сунуть украшение в шкатулку? Но у меня такое чувство, будто держу в руках ядовитую змею и мне совсем не улыбается хранить ее в своей спальне. Выбросить в окно? Но вдруг кто-нибудь найдет. Не хватало еще, чтобы эта магическая зараза попала в руки к какой-нибудь служанке или того хуже — другой невесте хальдага.

Не придумав ничего лучше, я, как была в одной ночной рубашке, выскользнула из спальни. На цыпочках, напряженно оглядываясь, добежала до лестницы. Слетела по ступеням, отчаянно надеясь, что входная дверь не будет скрипеть слишком громко. Приоткрыла ее и белесой тенью выскользнула на крыльцо.

Громко стуча зубами и умирая от холода и страха, помчалась вглубь сада. Почему-то хотелось унести эту дрянь как можно дальше. Дальше от дома. Дальше… от де Горта.

Рухнув на колени возле старого дерева, раскинувшего высоко в небе свои кривые ветви, я стала рыть немеющими от холода пальцами снег, а потом землю. Дрожа как осиновый лист, а еще ругая дурочку Филиппу за то, что спуталась с этим мутным типом.

Заказ он, видите ли, выполняет… И откуда только у Мэдока столько недоброжелателей?

Вырыв довольно глубокую ямку, бросила в нее злосчастное украшение, которое даже толком не рассмотрела, и стала быстро его хоронить под комьями земли. Придавила, разровняла, даже на всякий случай по ней потопталась. После чего присыпала все это дело снегом, вернув основанию дерева его первозданный вид, и, уже не чувствуя собственного тела, понеслась обратно в дом.

Лишь один раз притормозила, услышав, как где-то поблизости хрустнула ветка. Но, наверное, это уже нервное — в следующее мгновение с разлапистого дерева вспорхнула ночная птица. Единственная, кроме меня, нарушившая тишину зимнего сада.

Дальше уже бежала, не останавливаясь, до самого дома. И только оказавшись в спальне и забравшись под одеяло, сжалась в комок и позволила себе выдохнуть.

Не знаю, что мне за это будет от жеребчика, но становиться причиной безумия Мэдока я не собираюсь.

Хватит и того, что сама могу в любой момент обезуметь.

Он ждал его появления. Нет, уверенности в том, что «святому» отцу хватит наглости пробраться к нему в дом, у Мэдока не было. Скорее, заговорщик подстерег бы Филиппу где-нибудь в королевском дворце или попытался связаться с помощью какого-нибудь хитрого артефакта. Но смутное предчувствие подсказывало, нашептывало хальдагу, что, если оставить «дверь» приоткрытой — снять с дома охранные чары, любовник наины рано или поздно себя проявит.

По крайней мере, Мэдок на его месте поступил бы именно так, не выдержав долгой разлуки с Филиппой.

Хальдаг разозлился на себя за эту мысль и с силой сжал пальцы на подлокотниках кресла, борясь с желанием сорваться с места, чтобы броситься к ней тотчас же и растерзать ублюдка-мага.

Тот появился глубокой ночью. Проник в комнату наины под покровом тьмы. Знал, шертово отродье, куда идти. Почувствовал ее? Невозможно! На Филиппе не было никаких других меток, кроме тех, что поставил ей Мэдок. Значит, выяснил заранее. Подкупил кого-нибудь из слуг? Вполне вероятно.

Герцог мысленно выругался и сделал себе пометку в памяти — проверить всех.

Он не видел, что происходит за закрытыми дверями ее комнаты, но слышал каждое слово заговорщиков. Раньше ему и в голову не пришло бы подслушивать с помощью заранее оставленного в спальне наины артефакта. Но раньше ни одна из его наин не участвовала в заговоре против своего жениха и господина, а значит, никаких угрызений совести по этому поводу его всемогущество точно не должен был испытывать.

Он не видел, но прекрасно понимал, что там происходит, а разошедшееся воображение этому только способствовало. Стоило представить, как шертов священник касается Филиппы, и кровь в жилах словно становилась огнем, а желание убить прямо сейчас, выпотрошить, как дикого кабана, затмевало здравый смысл.

Стонать под ним?

Скорее, эта тварь, Себалд, сам скоро начнет стонать! От боли, которую прежде никогда не испытывал.

Но приходилось сдерживать эмоции и порывы. Убрать пешку он всегда успеет, а вот выяснить, кто и что против него замышляет, нужно как можно скорее. От этого зависело его будущее и, возможно, даже жизнь.

Хальдаг разжал пальцы, не заметив, во что его стараниями превратились подлокотники кресла. Откинулся на высокую спинку, прикрыл глаза, продолжая вслушиваться, пропускать через себя каждое оброненное заговорщиками слово. Впитывать приглушенный шепот наины, чувствовать, что его начинает тошнить от хриплого голоса незнакомца.