Проблеск истины - Хемингуэй Эрнест - Страница 16

– М-да… В непростое время живем. Наверное, ты улыбалась до того, как он тебя съел.

– Наверное. Прости, я с утра не в духе. Он так внезапно меня съел… Даже намека не было. И не рычал, как тот лев в Магади.

Я поцеловал ее. Нгуили принес завтрак: золотистые кусочки печенки, красиво покрытые ленточками бекона, жареную картошку, кофе с консервированным молоком и вазочку абрикосового варенья.

– Хочешь кусочек печенки, дорогой? Или возьми варенья. У тебя будет трудный день, да?

– Надеюсь, нет.

– Я смогу полетать?

– Вряд ли. Может, позже, если время останется.

– Работы много?

Я рассказал ей, чем мы собираемся заняться.

– Прости, что я на тебя злилась. Это все лев: проглотил меня ни с того ни с сего. Поешь печенки, допей пиво. Скоро самолет прилетит. Все будет хорошо. Случай вовсе не безнадежный, даже во сне так не думай.

– Ты сама не думай разные глупости. Лев ее, видите ли, съел.

– Я наяву никогда так не думаю. Не в моем репертуаре.

– Безнадежность тоже не в моем репертуаре.

– Когда как. Теперь, правда, ты гораздо счастливее, чем когда мы впервые встретились.

– Конечно. Мне с тобой очень хорошо.

– У тебя и с остальными порядок. Ах, как хочется поскорей увидеть Уилли!

– Вот уж у кого все в порядке. Не то что у нас.

– Мы тоже стараемся.

Никто не знал, когда прилетит самолет, и прилетит ли вообще. Подтверждения запроса, который должен был послать полицейский, мы не получили. При хорошем раскладе самолет ожидали не раньше полудня, хотя из-за скверной погоды над Чулусом или над восточным склоном горы Уилли мог вылететь пораньше. Я встал и посмотрел на небо. Над Чулусом собирались тучки, но над вершиной было ясно.

– Так хочется сегодня полетать!

– Дорогая, еще полетаешь много раз. Сегодня у нас рутина.

– И над Чулусом пролетим?

– Непременно. Куда захочешь, туда и полетим.

– Когда я добуду льва, давай слетаем в Найроби. Надо кое-чего купить для Рождества. Потом вернемся, нарядим елочку. Подходящее дерево уже выбрали, и носорог не помешал. Все будет очень красиво, я должна еще купить пару пустяков. Ну и подарки для всех.

– Когда добудем льва, Уилли прилетит на «сессне», и ты посмотришь Чулус, и к вершине поднимемся, если хочешь. А потом полетишь с ним в Найроби.

– Нам хватит денег?

– Конечно.

– Я хочу, чтобы ты узнал что-то новое, интересное, чтобы тебе была польза, а не просто деньги на ветер. Не важно, что тебя интересует, лишь бы ты был счастлив. И любил меня больше всего на свете.

– Я тебя люблю больше всего на свете.

– Я знаю. Только не делай другим людям больно.

– Каждый кому-то делает больно.

– А ты не делай. Занимайся чем угодно, мне все равно, только никому не причиняй боль, не ломай ничьих жизней. И не говори, что случай безнадежен. Это слишком просто. Мне нравится, как ты и твои друзья вечно все выдумываете и живете в воображаемом мире; иногда я даже над вами смеюсь. Но это не мое, я выше воображаемой чепухи. Ты должен понять, я же, можно сказать, твой брат. А вот Стукач тебе не брат.

– Это он сам придумал.

– А потом фантазия вдруг становится реальнее жизни, как будто тебе руку отрубили: хрясь! Взаправду отрубили, не во сне. Знаешь, как Нгуи рубит мясо своей пангой. Нгуи, кстати, действительно твой брат.

Я ничего не сказал.

– И с этой девчонкой ты разговариваешь так… резко. Как Нгуи разделывает тушу. Совсем не похоже на привычную жизнь, когда всем хорошо и все друг друга любят.

– Разве тебе не хорошо?

– Конечно, хорошо. Я никогда не была счастливее. Теперь я стреляю как следует, и ты за меня спокоен, и я уверена в себе… Только боюсь, это скоро пройдет.

– Не пройдет.

– Ты понимаешь, что я имею в виду. Все хорошо, и вдруг какое-то жуткое железо проглядывает сквозь завесу милой фантазии, сквозь сказочный и добрый мир, каким он был в детстве. Мы живем у подножия вершины, как в раю, и каждый день красив невыразимо, и вы с вашими шуточками забавны и милы, и все вокруг счастливы, и любят меня, и я их тоже очень люблю. И вдруг – хрясь…

– Понимаю, котенок. Но и ты пойми: все просто только на первый взгляд. Я ведь девчонке не грублю. Просто соблюдаю здешние приличия.

– Пожалуйста, не говори с ней резко в моем присутствии.

– Не буду.

– А со мной в ее присутствии?

– Тоже не буду.

– И на самолете ее кататься не повезешь?

– Конечно, нет, дорогая. Обещаю.

– Я так скучаю по Отцу… Хоть бы уже Уилли скорее прилетел.

– Да. – Я опять привстал, чтобы проверить погоду. Тучи над Чулусом сгустились, однако вершина была по-прежнему отчетливо видна.

– Надеюсь, вы не собираетесь этого беднягу сбросить с самолета? С тебя и Нгуи станется.

– О Боже! Ну что ты говоришь? Мне бы такое и в голову не пришло.

– А мне пришло, когда я слушала ваш разговор.

– И у кого из нас после этого скверные мысли?

– Дело не в том, какие у кого мысли. Просто вся ваша компания… вы делаете все с какой-то чудовищной спонтанностью, словно и не думая о последствиях.

– Дорогая, я постоянно думаю о последствиях.

– Не знаю… Эта ваша внезапность, бездушность… И шуточки дурацкие. В каждой шутке запах смерти. Я хочу, чтобы было как раньше, когда все друг друга любили.

– Осталось потерпеть совсем чуть-чуть. Сумасшедший дом продлится максимум два-три дня. Этих людей поймают, куда бы они ни пошли. А сюда они вряд ли сунутся.

– Помнишь, как здорово было раньше? Мы каждое утро просыпались с ожиданием чуда. Ненавижу, когда охотятся на людей.

– Дорогая, никто ни на кого не охотится. Слава Богу, ты не видела, как это бывает. На севере – другое дело. А здесь все с нами дружат.

– Только не в Лойтокитоке.

– Их скоро поймают, это же ясно. Не стоит из-за них переживать.

– Я переживаю за вас. Не люблю ваши жестокие игры. Отец не был жестоким.

– Хм… Ты уверена?

– По крайней мере не так, как ты или Джи-Си. Даже вы с Уилли, когда сходитесь, начинаете друг друга подстрекать.

Я вышел из палатки, чтобы еще раз проверить погоду. Тучи над Чулусом становились все гуще, но над восточным склоном было ясно. Мне показалось, что в небе еле слышно звенит мотор. Через несколько секунд сомнения развеялись, и я послал за джипом. Мэри села рядом со мной; мы выехали из лагеря и направились к взлетной полосе по колее, заросшей новой травой. Дичь лениво убегала с дороги. Самолет прозвенел над нами и пошел на посадку – серебристо-голубой, с посверкивающими крыльями. Уилли улыбался через плексиглас. Машина села, развернулась и вперевалку, как журавль, побежала в нашу сторону, гоня пропеллером ветер.

Уилли открыл дверцу.

– Здорово, парни! Мисс Мэри, что твой лев? Уже можно поздравить?

Его негромкий голос ритмично гулял вверх-вниз с экономной грацией профессионального боксера, качающего маятник; тон был мягкий, исполненный неподдельного добродушия, однако мне доводилось слышать, как тем же тоном произносились нокаутирующие вещи.

– Увы, Уилли, – ответила Мэри. – Сидим и ждем, когда он к нам пожалует.

– Досадно. Ну ладно, у меня для вас гостинцы. Нгуи, помоги-ка разгрузить. Во-первых, почта. Мешок для мисс Мэри и несколько счетов для Папы. Лови! – Он запустил в меня увесистым коричневым пакетом, который я поймал. – Смотри-ка, старик, а рефлексы еще остались! Джи-Си передает приветы. Говорит, скоро вернется.

Я передал почту Мэри, и мы принялись разгружать самолет, укладывая пакеты и коробки в джип.

– Ты бы лучше постоял в сторонке, Папа, – говорил Уилли. – Еще перетрудишься. Побереги силы для гала-концерта.

– Может, не будет никакого концерта.

– Никто не отменял, насколько мне известно. Хотя билеты я бы и даром не взял.

– Вот видишь? – сказала Мэри. – Даже вы с Уилли! Слезай, Уилли, поедем в лагерь.

– Слушаюсь и повинуюсь, мисс Мэри.

Уилли спустился на землю. На нем были белая рубашка с закатанными рукавами, голубые шорты и грубые походные ботинки. Одарив Мэри обворожительной улыбкой, он взял ее под руку: темноволосый, хорошо сложенный, скромный без тени неловкости, с веселыми глазами на живом загорелом лице; пожалуй, самый естественный и обходительный из моих друзей. Летчиком он был изумительным, от Бога, но без тени заносчивости; просто занимался любимым делом в любимой стране.