На качелях XX века - Несмеянов Александр Николаевич - Страница 13

Лекции по общей химии читал Иван Алексеевич Каблуков[57] (впоследствии почетный академик) в большой аудитории химического корпуса, в которой потом и мне пришлось начинать мою деятельность в качестве лектора. Лекции сопровождались демонстрациями, что, конечно, было очень интересно. Ассистировал Владимир Иванович Спицын[58] — красивый длиннокудрый шатен с фиалковыми глазами. Сам Каблуков был приземист, с реденькой бородкой, с полумесяцем лысины под надвинутой на лоб профессорской шапочкой, глазками неопределенного табачного цвета, пристально «упиравшимися» в нарушителей спокойствия, сердито-добродушный с преобладанием первого качества. Скрипучим довольно высоким голосом, который в просторечии именуется козлетоном, он в ясной последовательности излагал курс, заканчивая каждый раз фразой «но об этом уже в следующий раз».

Но не ясная последовательность изложения и не интересные опыты влекли нас, дураков, на лекции Каблукова. Он славился забавными оговорками вроде, например, того, что вместо фразы «в котором часу начало» произносил «в котором носу чесало», и все это скрипучим голосом, с прокашливанием и забавными остановками для осмысливания сказанного. И мы ждали со всем вниманием таких перлов. Садиться внизу аудитории могли или новички по простоте душевной, или уверенные в себе люди с железной волей, или люди, лишенные чувства юмора. Рано или поздно ожидаемый перл произносился, и мы, согнувшись в три погибели, корчась, опускались за пюпитры.

Иногда перлы были не словесные, а так сказать действием. Помню такой случай: демонстрируется явление Тиндаля — рассеяние луча света коллоидным раствором. В наполненный водой аквариум пускается параллельный пучок света (от вольтовой дуги). Иван Алексеевич, несколько волнуясь, рассказывает суть дела и держит в правом кулаке большую пробирку с канадским бальзамом, которую сейчас вольет в аквариум. Чтобы лучше видеть, просит у ассистента очки: «Дайте же мне же», которые берет обеими руками (в том числе и той, в которой канадский бальзам) за дужки и заправляет их за уши. Пробирка с канадским бальзамом, естественно, принимает опрокинутое положение, и густая клейкая жидкость льется Каблукову за ворот. Теперь той же сердитой фразой «дайте же, дайте же мне же» испрашивается полотенце для ликвидации аварии.

По существу же лекции И.А. Каблукова не давали мне почти ничего: все, о чем он говорил, было мне хорошо знакомо.

Гораздо больше дали мне, несмотря на свою элементарность, занятия по общей химии, которые я проходил под руководством ассистента В.К. Першке. В одной группе со мной были будущие крупные химики и мои добрые друзья Г.А. Разуваев[59] и Д.Н. Курсанов[60]. Анатомию растений читал профессор Крашенинников[61], а практические занятия с микроскопом вел ассистент Владимир Николаевич Шапошников[62], впоследствии профессор и академик.

Физику читал на первом курсе профессор А.П. Соколов[63]. Происходило это в большой физической аудитории здания физического факультета, где были высокие вращающиеся доски с латинским перечнем axiomata siue leges motus[64] Ньютона над ними и с бюстом самого Ньютона. Хотя Соколов большого научного веса не имел, держался он Зевсом. Ассистировал ему гораздо более знаменитый (в своем деле) Усагин[65], уже пожилой тогда. Он обеспечивал интересные демонстрации.

Проходили мы практикум по физике. Вел его ряд ассистентов, среди них будущий президент Академии наук С.И. Вавилов[66] — молодой, лет 27 брюнет с густым басом, любивший посмеяться, Т.К. Молодый[67] — тоже молодой, интеллигентный бурят, желчный А.С. Предводителев[68], вяловатый Корчагин и многие другие. Ни студенты, ни приборы не были закреплены за определенным преподавателем, и предложенную задачу можно было сдавать любому. Практикум выполнялся на готовых собранных приборах, и хотя приходилось результаты измерений обсчитывать, оценивать их ошибку, все же практикум скорее носил иллюстративный характер и не увлекал.

Читался еще курс кристаллографии (профессор Глинка — старый сухонький старичок)[69], и мы после лекции «вертели кристаллы», склеенные из картона, чтобы научиться определять элементы симметрии и узнавать комбинации форм, чему я тогда хорошо научился больше под руководством служителя Петра — толстого, бритого важного человека в очках, — чем самого Глинки.

После перерыва, вызванного Октябрьской революцией и длившегося не более недели, занятия продолжились. Зимние каникулы я, видимо, провел в Киржаче со своими, а вернувшись в Москву, поселился уже на Бахрушинской даче в семействе Никольских. Занятия продолжались нормально, до весны. Я все более убеждался, что как ни интересны лекции, но толку от них мало; в одно ухо входит, в другое выходит. Работать же с учебниками по всем разнородным предметам одновременно было просто невозможно. Поэтому я сосредоточился на тех главных для меня предметах, которые и собирался сдать весной: общей химии, первой части физики, математике, кристаллографии. Получил я и требуемые зачеты по практическим занятиям.

Экзамен по химии принимался в большой химической аудитории, где читал Каблуков. За большим лекционным столом были два экзаменатора — сам гномоподобный Каблуков и худой, средних лет, с блестящими за очками глазами В.В. Свентославский[70], доцент МГУ, министр просвещения Польши при Пилсудском, а позже — ученый с мировым именем и академик ПНР. Мне выпала очередь идти к Каблукову. Экзамен был краток. «Э, сколько весит литр пара хлористого аммония?» — «Вдвое меньше, чем полагалось бы по закону Авогадро — Жерара, так как в парах хлористый аммоний диссоциирует на аммиак и хлороводород». — «Ну». — «Сосчитать?» — «Э, да, это». — «Приблизительно один грамм». — «Вашу зачетную». Подпись Ив. Каблуков. В книжке одного товарища (В.Е. Раковского) я видел и такую: Ивблуков.

Экзамен по физике. Большая физическая аудитория. За лекционным столом маленький, но зевсообразный Соколов бросает через весь стол линейку, что-то гневно демонстрируя предыдущему студенту. Спрашивает его, какую он думает выбрать специальность, и с апломбом заявляет, что физика из него не выйдет, что физиком может быть не всякий. Не помню, что я отвечал, но получил в зачетную книжку тоже «в. у.»[71].

При сдаче экзамена по кристаллографии были свои обычаи. Надо было в день экзамена пораньше прийти в аудиторию, куда Петр выносит за мзду — 3 руб. с носа — именно те модели кристаллов, которые будут фигурировать на экзамене. Это всего штук 20–30, и их можно подучить с помощью того же Петра. Я с моим новым другом Алексеем Язвицким пришел слишком рано, все было заперто, и нам пришлось отправиться в Александровский сад напротив МГУ и в беседке ждать открытия дверей, что произошло в 8 часов. Мы повертели модели, и примерно через час Язвицкий получил гарантированное «в. у». Я безукоризненно разобрал кристалл, но запутался на втором вопросе по оптической кристаллографии и получил «у.»[72].

Что касается математики, к которой я, в отличие от кристаллографии, относился серьезно, выяснилось, что я не успел подготовиться к ней добросовестно. Сдавать же «на ура» я не хотел. В математике особенно проявлялось мое свойство «утупляться» (как это называл папа). Если я не понял чего-то, то органически не мог двигаться дальше. Такие непонятные пунктики встретились мне и в интегральном исчислении (криволинейный интеграл), и еще кое в чем. Чем дальше шел я в этот лес, тем больше было дров. Встретились детерминанты — надо было пройти детерминанты и матрицы. Рекомендован был учебник Власова[73], но пришлось выйти за его рамки, и, помнится, с большим трудом я дополнительно одолевал курс Чезаро[74]. Так что сдача математики была отложена года на два.