Кровь на эполетах (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 23

Солдаты потрошат повозки, волокут все ценное к выстроившимся у дороги саням. Сваливают на них какие-то тюки и мешки. Что-то они увлеклись. Ладно, не беда. На привале пересмотрим добычу, и все ненужное выбросим. Или отдадим крестьянам. Для них даже веревочка – ценность.

Возвращается Синицын. Перед ним двое егерей ведут молодого французского офицерика. Тот потерял кивер и дрожит то ли от холода, то ли от страха. Черные, засаленные волосы, бледное лицо.

– Вот, господин капитан, – докладывает Синицын. – Сыскали. Пытался убежать, только куда ему по снегу от верховых.

– Представьтесь, мсье, – говорю по-французски.

– Су-лейтенант[9] Жак Легран. Третья дивизия первого армейского корпуса маршала Даву.

Так вот кого мы пощипали… Привет тебе, маршал, от посланца!

– Что будет со мной, мсье? – спрашивает пленник дрогнувшим голосом. – Меня убьют?

– Нет, су-лейтенант, – отвечаю, улыбнувшись. – Считайте, что вытащили у судьбы счастливый билет. Поедете с нами. Вас будут сытно кормить и не станут обижать. В штабе русской армии подтвердите, что вашу батарею захватил и вывел из строя орудия мой отряд, после чего будете ожидать окончания войны в плену. Потапович! – поворачиваюсь к Синицину. – Найдите французику шапку и какую-нибудь одежку потеплее, не то замерзнет, сердечный. Нам его к своим живым и невредимым доставить нужно.

Этот су-лейтенант – наша квитанция, подтверждающая успех операции. Мой дед любил говорить: «Социализм – это прежде всего учет». Монархизм – аналогично. Думаете, зря бумажки в стволы пушек совал? То-то.

– Слушаюсь, господин капитан! – кивает подпоручик.

Тем временем шмон завершился, сани с добычей тянутся к лесу. Следом рысят егеря. Отправляюсь за ними. Возле бивуака притормаживаем, забираем нестроевых и вытягиваемся в колонну на лесной дороге. Еду в середине. Меня нагоняет Синицын.

– Гляньте, Платон Сергеевич! – протягивает холщовый мешочек с чем-то тяжелым. Беру (увесистый, блин!), распускаю тесемки – монеты! Извлекаю одну – серебряный франк с профилем Наполеона в лавровом венке. Интересно. Для чего французам серебро? Они, как и мы, предпочитают ассигнации. Ладно, нам же лучше.

– В одном из зарядных ящиков были, – улыбается Потапович. – Хорошо, что велели заглянуть.

– Много нашли?

– Не считали еще, но не менее двух десятков таких мешочков. Сколько это будет на наши?

– Посчитаем. Вот это, – показываю франк, – один русский рубль на ассигнации.

Примерно так выходит. Франк весит пять граммов, российский серебряный рубль предвоенной чеканки – 18. Соотношения серебряных денег к бумажным где-то один к четырем.

– Неплохо разжились, – кивает Синицын. – А еще меха, посуда. Какие будут приказания, Платон Сергеевич? Возвращаемся в полк или продолжим воевать?

– А что думают господа офицеры?

– Воевать рвутся, – улыбается Потапович. – Понравилось. Французов вон сколько побили, а у нас потерь нет. Двое раненых, да и те легко. Трофеи богатые взяли. Это они еще о серебре не знают. Как быть с ним?

– Оставим себе. Половину денег внесем в полковую кассу, остальные раздадим тем, кто ходил в рейд – офицерам и рядовым. Надо будет посчитать по сколько выйдет.

– Офицерам не менее, чем по двести рублей, – на ходу прикидывает Синицын. – Это вместе с другими трофеями. Унтерам – по четверному билету, рядовым – по десять рублей, а то и пятнадцать. Больше годового жалованья. Это мы хорошо сходили.

– Бонапарт любит говорить: «Война должна кормить сама себя». По пути к Москве они грабили нас, теперь роли поменялись. Обдерем их как липку! С каждого француза по рублю – русскому солдату изба по выходу в отставку.

– А офицеру – дом о двух этажах, – смеется Потапович.

Почему бы и нет? Если Родина не заботится о своих защитниках, они сделают это сами. После войны солдат станут загонять в военные поселения с их регламентированным до мелочей бытом и телесными наказаниями. Даже крепостных так не били. Они же имущество, зачем портить? А вот солдат – казенный, значит, ничей. Офицеры, ставшие инвалидами в боях, получат мизерные пенсии и будут влачить жалкое существование. Поменять ситуацию в целом не смогу, но сослуживцам помочь стоит.

– Продолжаем рейд! – кивнул я.

[1] Салоп – женская верхняя одежда в виде накидки с прорезами для рук или короткими рукавами обычно из дорогой ткани. Часто отделывался мехом или шился полностью из меха.

[2] ФАП – фельдшерско-акушерский пункт.

[3] Этот способ подсказал мой давний бета-ридер Вячеслав, он же Котыч, за что ему большое спасибо. Желающие могут посмотреть в интернете. Демонстрирует актер Леонид Каневский. https://youtu.be/gukI_4tAj50

[4] Почему? (нем.)

[5] Военный сюртук – повседневная форма русского офицера, носился вне строя.

[6] Кутайсов Александр Иванович, командующий артиллерией 1-й Западной армии, а затем – и всей у Кутузова. В реальной истории погиб в битве под Бородино, тело его не было найдено. В этой АИ жив.

[7] Потир – сосуд для христианского богослужения, применяемый при освящении вина и принятия Святого Причастия. Представляет собой чашу на ножке.

[8] Товарищем в то время называли заместителей.

[9] Су-лейтенант – младший офицерский чин во французской армии эквивалентный подпоручику.

Даву сидел за столом, мрачно кутаясь в шубу. В особняке, который он занял под свой штаб в Смоленске, стоял лютый холод. Сейчас солдаты пытаются растопить печи, но для того, чтобы прогреть дом, нужно время. К тому же маршал приказал действовать осторожно – не хватало еще сгореть или задохнуться в дыму. Печи у русских не такие, как во Франции или других странах – Даву имел возможность в этом убедиться на пути из Москвы. Немало солдат и офицеров Великой армии погибли в огне или не проснулись поутру, пытаясь согреться в уцелевших крестьянских избах после дневного ледяного похода. Проклятая страна! Здесь все не как в Европе – и дома, и печи, и население. И зачем император потащился сюда?

Для подобных мыслей у Даву были основания. Смоленск, в который стремилась армия, который представал в мечтах солдат и офицеров если не землей обетованной, то уютным местом, где можно отогреться, сытно поесть, выпить водки и, наконец, встать зимние квартиры, встретил французов неласково. Все как-то забыли, что город сгорел еще летом, и пригодных для постоя домов в нем совсем немного. Их не хватало и в Москве после пожара, а Смоленск в несколько раз меньше. Не все ладно оказалось и с провиантом. Магазины с ним в городе имелись, как и скот, предназначенный для забоя, но запасов было маловато даже для значительно поредевшей армии. Первой в Смоленск вступила гвардия императора и первым делом взяла под охрану магазины. Она же стала опустошать запасы, не отказывая себе ни в чем. Когда представили других частей прибыли за провиантом, им выделили его не слишком щедро, хотя достаточно, если поделить по справедливости, чтобы досталось каждому. Однако так не получилось. Когда в расположение части прибывали повозки с провиантом, солдаты набрасывались на них, как голодные волки на добычу. У бочек выбивали дно и вычерпали из них водку кружками и котелками. Охмелев, нередко опрокидывали еще не пустые емкости. Рис и муку больше рассыпали, чем брали по норме, набивали сухарями ранцы, оставляя других без крошки. Пытавшихся навести порядок офицеров в лучшем случае не слушали, в худшем могли убить, заколов штыком. Так случалось даже в корпусе Даву, известном некогда своей дисциплиной. Маршалу пришлось применить жесткие меры, дошло до расстрелов, но это лишь притушило страсти, не убрав их причину. Сейчас Даву с горечью понимал, что ускользнувший от него русский посланец оказался прав – армия превратилась в толпу мародеров, для которой понятия чести и долга уже не значили ничего. Свобода, равенство, братство? Ха-ха! Право сильного!..

Провиант из магазинов отпускали только полкам и дивизиям, прибывшим в город организованно. Но вместе с ними к городу пришли тысячи дезертиров и просто отставших от своих подразделений солдат. Им еды не давали. Освирепев, дезертиры стали сбиваться в шайки и нападать на обозы с провиантом, выделенным для сохранивших порядок частей. На улицах Смоленска опять лилась кровь, французы убивали французов[1]…