Под стеклянным колпаком
(Избранные сочинения. Т. I) - Соломин Сергей - Страница 2

— Но ведь попытки в этом роде были. И в той же Америке. Икария и другие колонии с коммунистическим строем. У нас в России толстовцы. Все это жалкие попытки, кончающиеся обыкновенно развалом общин.

— А знаете почему? Все эти люди — или, как толстовцы и другие сектанты, фанатики маленькой узкой идеи, или понимают коммуну в смысле трудовой общины с ограничением до минимума своих потребностей. Равенство людей вовсе не значит принижение всех до уровня жизни рабочего, лишенного культурных потребностей и возможности их удовлетворить. Насильственно опрощать людей… Это значит создавать из жизни аскетический подвиг, монастырь. Напротив, надо устроиться так, чтобы вся новая колония пользовалась всем, что только ни придумало человечество для удобства, роскоши и наслаждения. Техника дает человеку в руки орудие колоссального могущества. Человек с каждым днем побеждает стихийную природу и скоро сделается ее владыкой. Задача новой колонии не обращать всех в пролетариев, дуреющих за работой, а в людей, пользующихся роскошью жизни, доступной теперь лишь богатым.

— Не понимаю, как этого можно достигнуть?

— Прежде всего, грандиозными техническими сооружениями, которые подчинили бы нам совершенно природу и физический труд человека заменили бы трудом механическим, усовершенствованными машинами.

— Откуда же вы возьмете огромный основной капитал? Тут миллионы нужны, сотни миллионов.

Иванов громко рассмеялся.

— Скажите проще: миллиарды!

Вдруг Воскобойников вскочил, беспокойно забегал по комнате. За голову хватается. Ожившее было лицо вновь застыло маской холодного отчаяния, из широко раскрытых глаз опять выглянул безнадежный ужас.

— Что с вами?

— Я — подлец, я — низкий негодяй! Омерзительный эгоист! Сижу здесь в тепле, пью, ем… Как у меня, проклятого, кусок в горле не остановился?! Как я смел это делать! И еще болтаю с вами о каких-то глупых фантазиях, о миллиардах, и это в то время, когда у меня жена с ребенком третий день голодают, и я даже не знаю, живы ли они!

Иванов спокойным жестом протянул руку к кнопке звонка.

— Принесите бумагу и конверт, — обратился он к вошедшему лакею, — и приведите посыльного.

— Ну-с, — заговорил он вновь, когда приказание было исполнено, — садитесь и пишите жене, успокойте ее, а мне позвольте вложить в конверт вот эту малость.

Иванов протянул две двадцатипятирублевые бумажки.

Все это случилось так неожиданно, так непохоже на обычный ход жизни Воскобойникова, что у него закружилась голова, как-то странно спутались мысли. Он отдался подхватившему его течению и исполнил приказание.

— Припишите, чтобы жена вам прислала ответ. Ну, теперь надписывайте адрес. Так! Заклейте!

Письмо перешло в руки посыльного.

— Теперь вы успокоились и, вероятно, перестали проклинать свой голодный желудок за то, что он соблазнился едою, и можете спокойно слушать о миллиардах.

— Позвольте… Но почему… так сразу… словом… почему вы мне оказали такое доверие?

— Хм! Здесь нет ничего удивительного. Я ведь уже сказал, что давно слежу за вами. Многие ваши знакомые рассказали мне о вас и, поверьте, их отношение к вам гораздо лучше, чем вы думаете. Вы смотрите на жизнь слишком трагически. Я уже ранее знал, и как вас зовут, и всю вашу историю.

— С какой целью вы следили за мной, на что я вам нужен?

— Мне нужны такие, как вы, люди, которым современная жизнь почти не уделяет места, люди, которые не идут на уступки, не примиряются с безобразием, жестокостью и несправедливостью человеческого общежития.

— Для чего?

— В сущности, вы могли бы уже и догадаться. Я набираю членов будущей колонии, основанной на тех началах, о которых мы только что говорили.

— А миллиарды? — спросил пораженный Воскобойников.

— Они к нашим услугам.

На Бостонском рейде обращал на себя внимание судовых экипажей и обитателей порта большой пароход странной формы, стоявший в конце мола, ближе к открытому морю.

Особенно волновался капитан грузового парохода, Том Стефенс. Ему на этот рейс повезло. Судно было зафрахтовано на дальнее плавание, но прошло уже более двух недель, а никакого груза не поступало. Не знал Стефенс, и куда ему придется плыть, где станция разгрузки.

Правда, платили по-царски, и он не мог пожаловаться на убытки от промедления. Но живая натура моряка не позволяла относиться так же равнодушно к вынужденной бездеятельности, как это делал «немец» — стоявший рядом грузовик под командой Вильгельма Купфера. Этот был зафрахтован тем же лицом и также ждал груза.

Оба капитана, от нечего делать, сходились каждый день и проводили целые часы за выпивкой и беседой.

— Я не понимаю, — горячился Стефенс после пятого стакана грога, — что это за судно и для какого черта оно выстроено с такими круглыми боками? Никогда не видал ничего подобного. Не пароход, а какая-то пузатая чашка. Я думаю, что он перевернется при первом хорошеньком шторме, а по условию мы должны идти за ним.

— О, нет! Балласт!

— То есть вы, товарищ, хотите сказать, что он устойчив благодаря очень тяжелому балласту, сосредоточенному в килевой части?

Купфер мотнул головой в знак согласия.

— Но для какого дьявола может служить такое судно? Ведь не из пустой же прихоти построили такую уродину? Ну, скажите, вот вы, кажется, объехали весь свет, видали где-нибудь судно, похожее на это?

Купфер выпустил из трубки несколько затяжек дыма и, наконец, собрался ответить:

— О, да, я видел.

— Где, где? — заволновался Стефенс.

— В Норвегии. «Фрам» господина Нансена.

— Отчего же раньше вы мне об этом не говорили?

— Вы меня не спрашивали, — с достоинством ответил Купфер.

— Ага, я догадываюсь: значит, нам предстоит путешествие в полярные страны! Недурное удовольствие! Мне кажется, что, нанимая пароход, следовало предупредить, куда мы идем, хотя бы приблизительно. Одно дело — объехать вокруг света; совсем другое — лезть в ледяную дыру, в гости к китам и белым медведям.

— Платят хорошо!

— Этого я не отрицаю. За одну стоянку я получил столько, что отложил несколько сот долларов. А когда мы отправимся в путь, ежедневная плата увеличивается вдвое, и кроме того, мы получим большую премию за благополучную доставку груза. Но меня изумляет таинственность, в которую облекает все свои поступки этот Форстер, нанявший наши пароходы. Потом, что за странный экипаж? Начиная с капитана и кончая юнгой, никто почти не сходит на берег, ни с кем не удалось перемолвиться хоть словом. И что это за название парохода: «Утопия»? Черт знает, что значит это слово! Мой пароход называется «Буффало», ваш — «Гризельда». Всякий понимает, с чем имеет дело. А то какая-то «Утопия»!

— Название не имеет значения. Частный пароход.

— Да, частный! Но, во всяком случае, принадлежит не Форстеру, а кому-то, чье имя тщательно скрывается.

Купфер неопределенно хмыкнул, выколотил трубку, набил ее свежим табаком, молча пожал Стефенсу руку и пошел из кабачка на свой пароход, пуская вслед за собою голубоватые облака дыма.

В тот же вечер, после этого разговора, на пристань было доставлено множество тюков и ящиков. Работа закипела: началась нагрузка «Буффало» и «Гризельды».

Но и тут Стефенс не узнал ничего нового. На грузе нигде не было обозначено имя владельца и место прибытия. Нельзя было догадаться и о том, что, собственно, содержат эти ящики и тюки, из которых некоторые поражали своими огромными размерами, так что едва проходили в люк.

У Купфера груз оказался состоящим преимущественно из машинных частей, были даже два средней величины паровых котла. Немец ничему не удивлялся и не строил никаких предположений, с которыми к нему приставал нервный янки.