Добрая самаритянка - Маррс Джон - Страница 9

В скорби Дэвида было нечто совпадавшее с моей скорбью и связавшее нас воедино. Он не искал сочувствия и не просил никого уверить его, что он не виноват в смерти жены, – потому что вокруг него было множество людей, которые и так это делали. Он хотел лишь, чтобы кто-нибудь выслушал и по-настоящему услышал его – и никто не был способен понять его потерю лучше, чем я.

Мы были родственными душами, которых связали жестокие действия других людей. Я выбрала борьбу. Он же сдался. По мере того как наши разговоры становились все более частыми, а эмоциональная связь усиливалась, я поймала себя на том, что хочу сохранить ему жизнь – по эгоистическим причинам. Мне нужны были наши беседы, мне нужно было слышать, как он говорит, мне нужно было, чтобы я была ему нужна. Я свернула с протоптанной тропы и занялась попытками помочь ему. Если б он понял, что, приложив чуть-чуть больше усилий и протянув руку чуть-чуть дальше, сможет дотянуться до меня – и я сумею помочь… Я поставила себе цель сохранить его ради себя, а он пытался убедить меня, что ему лучше быть мертвым. Я просто не хотела отпускать его. Но в конце концов мне пришлось признать поражение, хотя это и разбило мне сердце.

Главным затруднением Дэвида было то, что он не хотел покидать эту жизнь в одиночку. Поэтому моей главной задачей стала попытка найти того, кто захочет завершить свой жизненный путь вместе с ним.

А потом неожиданно появилась она.

Когда начинали сказываться побочные эффекты таблеток для похудения, я была признательна за то, что в доме больше одного санузла.

Чуть ли не полчаса я не могла слезть с унитаза в своем туалете. После, распылив в воздухе изрядное количество освежителя и еще ощущая спазмы в кишечнике, стала изучать живот, встав к зеркалу боком. Были заметны определенные признаки того, что даже за последнюю неделю он стал чуть более плоским. Я провела по нему пальцами, воображая, будто Тони касается моего тела. В это утро я, наверное, смогу сжечь по меньшей мере на двести калорий больше, если выберу пешую прогулку до школы вместо поездки на машине. Если такой прогресс сохранится и дальше, может быть, Тони снова начнет видеть меня по-настоящему…

Я загрузила в посудомойку тарелки, оставшиеся от завтрака, и увидела, что Тони – к моему вящему раздражению – снова наливает кофе в одну из хороших кружек. На улице было теплее, чем утром предсказывала по телевизору упитанная дикторша, поэтому я обвязала толстовку вокруг талии и стала думать о том, что словно еще вчера вела Элис на первое занятие в подготовительном классе. Неделя занятий, неделя отдыха; мы проделывали тот же путь, который я некогда проходила с Эффи. Сейчас Эффи считала себя слишком крутой, чтобы идти с нами, поэтому вышагивала в нескольких футах впереди. Элис держала меня за руку и раз за разом напевала припев песни, услышанной ею по радио. Ее любовь к повторениям злила меня. Я сдавила ее пальцы так, что она вскрикнула и попросила меня отпустить. Сейчас уже никто не желал держаться за мамочкину ручку, и это меня устраивало. К тому времени, как я дошла до школьных ворот, Элис уже бегала на игровой площадке со своими подругами.

На секунду я подумала, не завести ли разговор с другими мамочками, занявшими свои места в обычном утреннем кружке сплетниц. «Мафия», как прозвал их Тони. Но это было бессмысленно, потому что в тесных рядах этих дамочек никогда нет свободных мест для посторонних. Я так и видела, как в фитнес-зале они, словно стая гиен, взирают негодующими взглядами на каждую женщину, чьи габариты превышают десятый размер[4]. Потом представила их в задних рядах велотренажерного зала и как по их коже, гладкой от инъекционных имплантатов, стекают капли пота на подстеленные белые полотенца. А после, думала я с затаенным весельем, они поглощают в кафе пересахаренные смузи и пирожные. Такие дамочки в равной мере пленяли и отвращали меня.

Путь от школы до моего следующего пункта назначения занял ровно двадцать две минуты – это время я использовала, чтобы выкурить сигарету и выкинуть из головы все негативные мысли. Потому что когда я прихожу к якорю, мне нужна ясность. Хочу, чтобы мысли и сердце были так же чисты, как у него.

Вскоре впереди показался Кингсторпский пансионат. Большое прямоугольное здание с двумя крыльями, раскинутыми в стороны, словно ветки. Толстые солидные дубы росли по бокам вымощенной кирпичом подъездной аллеи, которая вела вверх по едва заметному склону к двойным дверям, забранным матовым стеклом. Здание было окружено тщательно ухоженными садами, поодаль виднелось озеро.

Я улыбнулась молодой регистраторше в приемной и расписалась в книге учета. Проверила, появились ли в книге за время, прошедшее с моего последнего визита, подписи Тони или девочек, но их имен не было. Их никогда не было. Никто из них не знал, что я хожу сюда четыре раза в неделю.

Нажав на кнопку, регистраторша впустила меня в общий зал, где я обнаружила Генри и маленькую группу его сотоварищей – все они сидели по отдельности, и их внимание было полностью занято разными предметами.

Он почти неподвижно сидел в своем кресле на колесах и никак не отреагировал на мой приход. Но для меня это не имело значения – я знала, что так будет. И точно так же я знала: он понимает, что я здесь. Назовите это материнской интуицией.

Голова моего сына была склонена вправо, однако взгляд оставался прикован к экрану телевизора, висящего на стене. Не было возможности понять, как много из увиденного он воспринимает, однако выглядел Генри так, словно полностью сосредоточился на мультфильме «Свинка Пеппа». Струйка слюны, тонкая, словно паутинка, тянулась из уголка рта вниз по подбородку, к нагрудному карману футболки. Я достала из сумки бумажный платочек и промокнула слюну, потом ногтем указательного пальца аккуратно убрала оставшиеся от завтрака крошки из другого уголка губ.

Просунула руку под ремни, надежно удерживавшие Генри в кресле, чтобы проверить, не слишком ли туго они затянуты на плечах или на талии. Обнаружив, что ремни оставили глубокие вмятины на коже, накричала на нянечку. Мне было ненавистно то, что он может испытывать боль, но не в состоянии как-то проявить это.

Я посмотрела в глаза Генри; когда-то они могли озарить весь зал, но теперь словно потеряли свой блеск. Это произошло не вдруг, но я боялась, что начинаю терять его. Мне не с кем было поделиться наблюдениями, потому что никто, кроме меня, не приходил повидать его.

Я провела рукой по его мягким темно-русым волосам. Они были зачесаны вперед, хотя нянечки были в курсе: я считаю, что такая прическа ему не идет. Поэтом я плеснула себе на ладонь немного воды из пластиковой чашки и разобрала его челку на косой пробор. Судя по всему, в школе, где училась Элис, такая прическа была модной среди мальчишек – ровесников Генри.

Тощие руки и ноги выпирали из-под пансионатской одежды. Он так и не набрал вес, потерянный за время пневмонии. Две недели я почти неотрывно провела с ним, даже спала в кресле рядом с его кроватью – и еще столько же в больнице, куда его увезли на дренаж легких. Я была со своим сыном – и впервые смогла пробыть с ним так долго с того момента, как в наш дом приехала «скорая помощь», чтобы увезти его от меня.

Я всегда готова была признать, что первые годы жизни Генри дались нам тяжело – слабая иммунная система делала его уязвимым для любой инфекции, и изрядную часть суток он только и делал, что кричал. Конечно, он оказался пожизненным источником хлопот – а разве не так обстоят дела с любым ребенком? Но, как ни пыталась, я не сумела заставить Тони принять его. Ближе к финалу он практически не смотрел в сторону сына.

Я знала, что никогда не поведу Генри в школу, никогда не увижу, как он играет с друзьями, никогда не смогу присутствовать на его свадьбе. Мы не сможем делить друг с другом воспоминания, и я никогда по-настоящему не узнаю, о чем он думает. Все мечты и планы, лелеемые во время беременности, давным-давно рассеялись дымом.