Тени тевтонов - Иванов Алексей - Страница 11

Земля тряслась, подбрасывала, вылетала из-под ног. Душила гарь. Воздух порой уплотнялся как резина и бил отдачей. Над пустырём перед Лохштедтом пересекались пулемётные трассы. Подскочил дыбом и покатился бронеколпак дота. В изъеденных окнах замка злобно искрились звёзды автоматов. По каске колотили комья грунта. Размазанный по песку батальон упростился в грязных и бесчувственных муравьёв. Одни упрямо ползли на четвереньках, ныряя в воронки, другие прикрывали их очередями. Если у муравья шинель на спине вскипала клочьями сукна, то муравей затихал. Они, эти муравьи, отскребали и отгрызали пространство маленькими кусочками, чёрствыми корочками, крошечками, точили его, истирая в труху, пока не очутились у кирпичных стен, и тогда в окна полетели гранаты. Замок всеми ртами закашлял огнём.

…Володя понял, что контрразведчица догадалась о его мыслях. Он виновато улыбнулся. Ему нечего было рассказать о штурме замка. Но товарищ капитан должна понять. У неё самой на груди планка с боевыми наградами. Володя до сих пор верил, что красивые женщины непременно умные и добрые.

– Давно вы на фронте, товарищ капитан? – спросил Володя.

– Женя, – ответила Луданная.

– Кто – Ж-женя? – растерялся Володя.

– Я – Женя. Так проще. Пойдём, покажешь, что видел.

Женя подняла за ручку большой аккумуляторный фонарь. Володя мягко отобрал его и снова виновато улыбнулся:

– Я понесу, товарищ ка-капитан…

– Женя, – настойчиво повторила Луданная.

Клиховский смотрел на них из окна рыцарской капеллы. Судя по лицу, русский солдат – славный парень. Но немецкие солдаты, что стояли здесь насмерть, тоже были славными парнями. Это неважно. Все они – и русские, и немцы – только орудия в руках Бафомета. Ничего не подозревающие орудия.

Пакарклис и его спутники возились в дальнем зале, складывали книги в ящики из-под патронов. Володя, Луданная и Клиховский, хрустя подошвами по битому кирпичу, прошли к лестнице, ведущей в подвал замка.

Жёлтый луч фонаря бегал по выщербленным сводам, заострённым аркам и обглоданным колоннам. В грудах кирпичей – вздутые трупы, доски, лапы старинных люстр, пустые автоматные магазины, обломки резной мебели, каски, канделябры с завитушками, патронные цинки… Запах смерти и чувство безысходности. Воспоминания опять накрыли Володю, как взрывная волна.

…Штурмуя старинные форты Кёнигсберга, огнемётчики подбирались к амбразурам и выжигали обороняющиеся казематы струями огня. Но здесь, в Лохштедте, огнемётчиков не было. Бойцы швырнули в подвал десяток гранат и скатились вниз, пока пыль ещё не осела. Комбат пальнул вглубь сигнальной ракетой. Горело какое-то тряпьё, сыпались кирпичи, во мгле метались и орали фрицы. Бойцы били из автоматов по любому движению, а уцелевшие немцы огрызались из-за колонн. В замкнутом объёме страшно грохотали пулемёты, во все углы вкривь и вкось, искря, лупили рикошеты. Комбату оторвало руку с плечом, полегли Яким Асташонок и Лаврик, Исмаил Галимуллин, Санька Герасимов, дядя Федот и Лёшка Долгополов…

– Куда немцы отступали? – спросила Луданная.

Володя очнулся. Он уверенно направился вдоль стены, вскарабкался на кучу кирпичей и замер в неустойчивой позе, держась за обломок стены.

– Посветите вон ту-туда. – Он указал рукой.

Женя осветила бесформенную груду, из которой торчал угловатый блок намертво сцементированных кирпичей.

– Тут под мусором бе-бетонный люк со стальной к-крышкой, – пояснил Володя. – Немцы туда прыгали. А мы за ними на верную с-смерть не полезли. Мы решили обрушить подвал, чтобы за-засыпать люк. Рванули взрывчаткой своды, но получилось так, ка-как видите… Люк только немного придавило.

Женя еле покачала блок из сцементированных кирпичей.

– Я бы не сказала, что немного, – с сомнением заметила она.

– Его уже не мы уронили. При нас он ещё в потолке то-торчал.

Клиховский увидел, как переменилось и потемнело лицо Луданной. По-русски Винцент понимал очень плохо и потому потребовал:

– Переведите мне!

Женя перевела рассказ сержанта Нечаева и добавила:

– Судя по всему, гости с гидроплана знали о люке. Откопали его и ушли по катакомбам. А заряд с замедлителем уронил эту глыбу и перекрыл путь.

– То есть мы их потеряли? – уточнил Клиховский.

Володя понял, что красивая контрразведчица разочарована и ожесточена. А её напарник, поляк с мрачными глазами и в испачканном пальто, вообще казался приговорённым к расстрелу. Володя чувствовал, что понравился контрразведчице, и ему захотелось помочь, чтобы она улыбнулась. Война ведь закончилась. Мы победили. Всем должно быть хорошо.

– Вы разыскиваете ди-диверсантов, товарищ капитан? – спросил Володя.

– Их двое. Они хорошо здесь ориентируются. А мы – плохо.

Поколебавшись, Володя Нечаев произнёс по-немецки:

– Я знаю то-того, кто ходил по этому подземелью отсюда и до П-пиллау.

Это был старик ополченец. Володю поразило его лицо: обветренное до красноты, хищное, в грязной щетине. Чёрный морской бушлат с выцветшими нашивками он подпоясал ремнём, на рукаве багровела повязка фольксштурма, из-под кепи торчали седые космы. Старик стоял над люком в полный рост и беспощадно бил по русским из допотопной винтовки «маузер».

– Гэе вэг, их дэке дих аб! – хрипло кричал он, будто задыхался.

Солдаты прыгали в люк, разверстый у ног фольксштурмовца. Казалось, что старику, прикрывающему отступление, не выжить, но каким-то чудом его не задело ни пулей, ни осколком. Нелепо корячась, он тоже полез в люк и канул в темноту колодца. Он стал последним, кто ушёл из подвала замка живым.

Володя, конечно, забыл о седом фашисте, но сейчас, вернувшись на место боя, сообразил, что именно этого ополченца он потом встретил в Пиллау.

Гитлер учредил фольксштурм осенью сорок четвёртого, когда советские войска взломали границу рейха – ударили по Восточной Пруссии. Вермахт не мог удержать Красную армию, и Гитлер призвал на помощь нацию. Одетые в гражданское, вооружённые как попало, ополченцы дрались не хуже солдат. А Красной армии фольксштурм показался оскорблением: это же наша война – отечественная, а не у немцев! Мы освободители, а не захватчики, почему же против нас народ? Политруки объясняли: фашисты оболванили простую трудовую Германию и силком гонят рабочих и крестьян на фронт. Но это было не совсем верно. Многие немцы записывались в ополчение добровольно. Они защищали свою родину. Свою чёртову злобную, преступную родину.

Во второй половине апреля от всей Восточной Пруссии у немцев остались лишь огрызок полуострова с городом Пиллау да длинная коса Фрише Нерунг. Красная армия узким фронтом ломила к проливу Зеетиф: крушила, дробила, перемалывала и топтала немцев. Их рубежи обороны трещали и рассыпались.

Русские шли в атаку волна за волной. Танки пёрли через каштановые леса, выворачивая деревья с корнем, неуклюже карабкались на завалы из брёвен, шпал и разной сельхозтехники. Самоходки ползли по дюнам, едва сцепленным кустами облепихи, и толкали перед собой бочки с водой и песком, чтобы те давили мины. Фронт заволакивало дымом от горящих бронемашин – русских и немецких. Под огнём орудий, пулемётов и завывающих «небельверферов» русская пехота наступала почти под землёй: ныряла из лощины в лощину, из воронки в воронку. Всё перемешалось, и солдаты вермахта вдруг вылезали из засыпанных блиндажей и бункеров за спинами у своих врагов и били им в тыл. Мёртвые «тигры» и «пантеры», лежащие на вспоротых животах, очнувшись от смерти, вдруг с лязгом поворачивали обугленные башни и начинали стрелять. На побережье всё никак не умолкали вкопанные по брови бетонные батареи – изрыгали из песков один залп за другим. Над немецкими траншеями, поливая очередями, низко проносились русские штурмовики; пикирующие бомбардировщики швыряли бомбы на каменные черепа неприступных дотов. Немцев выколупывали из каждой рытвины, из-под каждой скорлупки. Немцы почти не отступали со своих рубежей: гибли, сгорали или истекали кровью.