Доктор-дьявол
(Избранные сочинения. Т. III) - Соломин Сергей - Страница 20

Но вечером несколько стал волноваться, и вместе с длинными тенями и серыми сумерками углов, беспокойство все росло.

— Милый, ты что-то грустен сегодня?

— Какие пустяки! Тебе показалось!

— Знаешь, когда у тебя такое лицо, я начинаю думать, что придет день, и ты разлюбишь. Будешь ходить, молчать, не приласкаешь. Позову тебя, подойдешь, поцелуешь, нехотя, через силу… И мне станет от ласки твоей холодно…

Мы сжимали друг друга в объятиях, и большое зеркало отражало безумие нашей страсти, когда она вдруг вся встрепенулась:

— Милый, ты слышишь?

Я вспомнил все и насторожился.

За стеной, в кухне, слышалось шуршание, будто кто проводил рукою по стене.

— Может быть, крысы?

В кухне что-то упало, со стуком и звоном.

— Куда ты?

— Револьвер в зале.

В глазах Веры промелькнул ужас.

Полумрак зала… Я делаю шаг, другой… Меня хватают за плечи, за руки… Силюсь крикнуть… Грубая, мозолистая ладонь зажимает рот…

Я сижу в кресле, в спальне, как был, в одной сорочке. Всего меня окрутили веревки и больно режут голое тело. Во рту грязная, вонючая тряпка.

Их трое. Лица измазаны сажей, но я узнаю в одном торговца рыбой.

Вера на кровати, закуталась до самого подбородка и смотрит испуганными глазами из-под спутанных золотистых волос.

Они возятся в моем платье, обыскивают карманы.

— Бумажник у него красный, — сиплым голосом говорит торговец: — во! Чур, делить пополам.

Мы переглядываемся с Верой, и я читаю ее мысли: «Возьмут деньги и уйдут». В этом вся надежда. Но им, кажется, мало.

— Говори, где прячешь деньги?

Большая волосатая лапа схватила и крутит волосы на моей голове. Тряпку вынули.

— Крикни только!

Перед глазами жуткая синева острой стали.

— В столе… левый ящик…

— Ключ давай!

Вера вскакивает. Одеяло скатилось. Мелькнуло розовое колено. Прыгает с кровати. Достала в туалете ключ. Подает им.

Двое ушли. Рыбный торговец не спускает глаз с обнаженных плеч Веры, и губы его кривит подлая усмешка.

Видно, на что-то решился. Медленно, с перевальцем подходит ко мне и втискивает грязную тряпку в рот…

Вера борется молча. Сорочка расстегнулась на плечах. Корявой лапой он почти рвет нежную высокую грудь.

Схватил и валит на кровать. Бьется в последней судороге сопротивления, вся обнаженная, полная нога.

А он ревет диким голосом:

— Нет, погоди! Нет, не уйдешь!

Я грызу вонючую тряпку. Напрягаю все мускулы, чтобы разорвать веревки.

Резко, переливчато зазвонил колокольчик в передней. В зале послышался топот ног. Вбежали оба, испуганные.

— Ванька, брось! Ванька, беги!

Хватают торговца, одурелого от похоти, толкают его в спину. В кухне слышен звон разбиваемых стекол.

Колокольчик перестает звонить. Все стихло.

Вера медленно поднялась и села на край кровати. Рот полуоткрыт. Не может отдышаться. На правой груди длинная царапина, сочится кровью.

Взглянула, бросилась ко мне. Старается развязать веревки. Руки дрожат, путаются. Догадалась сорвать тряпку.

— Перережь ножом!

Я свободен и держу в объятиях рыдающую Веру.

— А если те вернутся?

Проснувшийся зверь заставил смолкнуть трусливые колебания мыслящего человека. Я не боюсь, я выйду бороться один на троих.

Револьвер и коробка патронов у меня в руках. Я жажду встречи. Свалю выстрелом. Пусть корчится, стонет, обливаясь кровью. Попадись мне в руки торговец, я бы сумел отомстить. Не око за око — сторицей! Этот гнус, осмелившийся тронуть тело Веры!..

Из разбитого окна кухни я вижу чужой пустырь в полумраке звездной ночи.

Да, они еще не ушли. Стоят под кривым деревом. Должно быть, совещаются.

Я видел огонь моего выстрела. Черные фигуры метнулись в разные стороны. Большой и грузный бежит наискось к забору соседнего сада. Мои выстрелы гремят особенно внушительно. Чувствую, что попаду.

Черный вскинул руками и упал ничком. Ага, голубчик, попался!

Я хочу выскочить из окна, гнаться за другими. Вера не пускает, обвилась вокруг моего тела.

Я продолжаю стрелять. Тявкнула где-то собака и залилась лаем. За ней другая, третья. Глухая окраина города пробудилась и наполнилась звуками. В ворота загромыхали удары кулака.

— Э-эй! Отворяй!..

Полоса света из ручного фонаря запрыгала по двору. Топот ног, людской говор.

Наш одинокий домик наполнился людьми…

Наконец, мы остались опять одни. Целый день заходили чужие. Блестели пуговицы полицейского мундира.

Тайна ночи вышла на улицу и поблекли огневые краски одиночной борьбы…

А я-таки подстрелил торговца. Видел его измазанное сажей лицо и сбегавшие по нему слезы страдания…

На дворе гремит цепью новая собака. Два сторожа ходят с дубинами.

После всего пережитого нами овладевает животный покой, и тела наши нежатся в сознании безопасности.

Вера любит рассказывать и болтать о том, что случилось. Женщине не дано гордой молчаливости.

Вспоминает все подробности, жмется ко мне, когда страшно. Потом смеется, откидываясь на спину.

— Ты бегал с револьвером, такой смешной. Рубашка совсем короткая! Пришла полиция, а ты все еще не оделся.

Вера вдруг задумалась, поднялась на локте, в больших серых глазах отразилось беспокойство.

— Послушай, а кто же звонил?

Только теперь понял я, что все наше спасение было в этом звонке. Но ведь я не успел провести его к воротам, провода так и болтаются в сенях. Ночью кругом все было заперто. Те влезли в окно.

— Произошло случайное соединение проводов.

Я объяснил подробно Вере устройство звонка, но видел по глазам, что вся эта электротехника мало убеждает.

— Милый, если бы провода соединились случайно, звонило бы без конца. Кто же их разъединил?

Она права. Мое предположение ничего не объясняет.

Вера, испуганно оглядываясь на открытую дверь в темный зал, прошептала:

— Я знаю, кто. Это они… Недаром сжимается сердце, когда слышу панихиду. Так и стоит в ушах: «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего…» Кто-нибудь умер. Мой муж… Нет — твой ребенок. Он — чистый. Пожалел нас…

И сразу все кругом настроилось таинственно. Пришел страх неведомого, связал по рукам и по ногам, одурманил мозг.

Нет, надо это сбросить. Я — мужчина.

— Вера, я пойду в сени с лампой и посмотрю.

— И я с тобой, я боюсь!

Мы — в прихожей. Берусь за дверной ключ. Невольно смотрю на колокольчик. Что это? Он тихо брякнул, второй раз. И залился длинным звонком.

Судорога ужаса пробежала по телу.

Таинственный звон звучал уныло, настороженное ухо ловило в нем радостную ноту похоронного пения.

Но я поборол себя и сразу отворил дверь. Черная бездна разинула свою пасть…

— Боюсь, милый, не ходи! Не пущу тебя!

А звон внезапно прекратился и, казалось, сейчас на темном четырехугольнике открытых дверей обрисуется фигура звонившего.

Но тьма не давала ответа. Свет лампы дрожал, скользя по бревнам сеней. Я ступил через порог и поднял лампу выше головы.

Ничего!

Кругом запертые двери. Проверил замки. Все цело.

— Вера, иди, не бойся!

Осветил провода. Они висели по-прежнему и тускло поблескивали обнаженные медные концы изолированных проволок.

И в то же время на босой ноге я ощущал прикосновение чего-то теплого, пушистого.

— Курлы, курлы!

Опустил лампу. У ноги терся, высоко подняв хвост и нежно мурлыкая, большой серый кот.

Я нагнулся и погладил его. И, как бы желая дать объяснение всему случившемуся, он подошел к стене, поднялся на задних лапках, а передними, выпустив когти, стал скрести бревно. Вот он зацепил провода, колокольчик брякнул и оглушил звоном.

Мы с Верой радостно улыбались друг другу и любили уже этого пушистого зверя с огромными желтыми глазами.

Но, вспоминая потом ужасы этой ночи, Вера смотрит куда-то вдаль и говорит тихо:

— А все-таки я не понимаю, почему кот позвонил именно в эту минуту?