Иные - Диксон Гордон Руперт - Страница 2

• Предыдущая
• 2/120
• Следующая

– Отец… – Джошуа замолчал, пытаясь подобрать нужные слова. Если отец принимал какое-нибудь решение – все равно, касалось ли оно человеческих отношений, мирских и духовных вопросов, – то становился непоколебимым как скала. Джошуа в отчаянии смотрел на стоящего перед ним худощавого мужчину, которого прожитые годы практически не коснулись, если не считать легкой седины, кое-где пробивающейся в каштановых волосах. По-прежнему сильный и уверенный в своей правоте.

– Мы надеялись, что ты всегда будешь жить с нами… со всеми нами, – наконец выдавил он, и на слове «нами» его голос дрогнул. – Со мной, Руфью и твоими внуками.

– Человек предполагает, а Господь располагает, – ответил Генри. – Ты же знаешь, что душой и сердцем я всегда буду с вами.

Наступило молчание – они некоторое время просто смотрели друг на друга. Затем Джошуа жестом пригласил отца в машину.

– Интересно, и далеко ты думал уйти на своих двоих? – обиженно спросил он. – Неужели так и собирался топать до самого Экумени?

– Нет, только до магазина, а там по четвергам останавливается автобус до города, – пояснил Генри. – Машина теперь тоже твоя.

– Давай я хоть подброшу тебя до Экумени, до дома Блейза, – предложил Джошуа. – Садись!

Генри уселся рядом с ним на переднее сиденье. Джошуа закрыл дверь и резко рванул машину с места.

Некоторое время они молчали. Вдруг за спиной Генри, почти над самым его ухом послышался тихий, такой родной и такой знакомый голосок:

– Дедушка…

Голосок принадлежал Уильяму, младшему внуку, названному в честь погибшего на войне младшего сына. Генри развернул кресло к сидящим сзади родным.

– Дети мои, – сказал он.

Они тут же оказались в его объятиях: трехлетний Уилли, четырехлетний Люк и Рут, их мать. Все трое тесно прижались к нему.

Долго они сидели обнявшись, не произнося ни слова. В салоне вдруг стало темно – стекла машины автоматически изменили цвет. Солнце, так похожее на земное, наконец встало над горизонтом и залило все вокруг ослепительным светом.

– Как только выдастся свободный денек – тут же приеду вас навестить, – прошептал он всем троим, напоследок еще раз крепко прижал их к себе, затем выпустил из объятий и снова вернул кресло в прежнее положение.

– Все в порядке, – заметил Джошуа. – Мы уже на кабельной трассе. Я включил автопилот.

Повинуясь сигналам, излучаемым тянущимся под бетонным покрытием шоссе кабелем, опирающийся на воздушную подушку ховеркар стремглав несся вперед, к Экумени.

Генри выдвинул ящичек в приборной панели перед собой и начал там рыться. Вскоре он нашел то, что искал, – одну из лежавших там кассет с записями – и сунул в плейер.

В то же мгновение внутреннее пространство кабины сменилось трехмерным изображением комнаты, посреди которой за письменным столом сидел высокий молодой, очень симпатичный мужчина в такой же, как и на Генри, белой рубашке. На его плечи был накинут черный плащ с красной подкладкой.

– Можете называть меня Блейз, – произнес человек мягким, но звучным баритоном, вызывавшим какой-то невольный трепет – непонятно почему – даже у пассажиров ховера, хотя они прекрасно знали говорившего. У него были темно-карие глаза, казавшиеся почти черными, высокий гладкий лоб, обрамленный темными, чуть волнистыми, коротко остриженными волосами. – Я говорю не от имени какой-либо церкви, – тем временем продолжал он все тем же странно запоминающимся внушительным голосом, – партии или группы политиков. Можно сказать, что я просто философ. Философ, влюбленный в человечество и озабоченный тем, какое будущее его ожидает…

Голос заполнял машину, овладевая вниманием пятерых пассажиров, несмотря на то что они не раз уже все это слышали и были знакомы с его обладателем. Только раз Джошуа искоса взглянул на сидящего рядом отца и заметил: глаза Генри стали похожи на бело-голубые камни, усеивавшие их участок и поле.

Блейз Аренс в глубокой задумчивости расхаживал по комнате.

Прошел уже час с тех пор, как он вернулся с утреннего сеанса записи. Черный плащ с алой подкладкой, ставший неотъемлемой частью облика Блейза, был небрежно брошен на одно из кресел. Из-под складок плаща виднелась старинная книга о птицах Старой Земли, раскрытая на странице с изображением кречета с поднятой и немного повернутой вбок головой, хищным сомкнутым клювом и безжалостным взглядом.

Но Блейза она уже не интересовала. Его длинные ноги мерили просторный холл все более широкими шагами до тех пор, пока он не начал пересекать его из конца в конец всего за шесть шагов. Блейз отличался необычайно высоким ростом, хотя был пропорционально сложен и мускулист, и сейчас чуть ли не задевал головой высокий потолок холла. Помещение казалось слишком тесным для него, как могла бы показаться тесной клетка, где с лихвой хватает места нескольким канарейкам, для одного-единственного быстрокрылого хищного кречета вроде него. Нетерпеливого кречета, которого надолго не задержит никакая клетка.

Собственно говоря, у него никогда и в мыслях не было долго задерживаться здесь. Еще семь лет назад перед ним встала проблема выбора жизненного пути. Тогда, как, впрочем, и сейчас, он мог избрать одно из двух. Либо принять человечество таким, как оно есть, и обречь себя на унылое существование.

Либо попытаться все изменить.

Прошедшие годы и тысячи часов неустанной работы над собой превратили его тело и ум в необходимые для этого совершенные инструменты. Впервые он оказался здесь, на Ассоциации, и переступил порог дома дяди Генри Маклейна шестнадцать лет тому назад. Мать Блейза решила избавиться от него: сын стал для этой женщины живым напоминанием о том, кто она есть на самом деле. Первые семь лет жизни с ней привели его к осознанию того, как ужасно он одинок, еще через два года он понял, что среди нескольких миллиардов людей, населяющих шестнадцать обитаемых миров, нет ни одного человека, способного понять его. Следующие два года ушли на то, чтобы заставить мать прийти к решению избавиться от него.

Блейз, видя, какое важное место занимает религия в жизни Генри и двух его сыновей, в глубине души еще не утратил надежду сблизиться хоть с кем-нибудь и попытался обрести себя в их вере. Но искренне уверовать он так и не смог, а лицемерить ему не хотелось. В конце концов, когда истово верующие прихожане той же маленькой церквушки, которую посещало и семейство Генри, изгнали Блейза, он покинул ферму почти с радостью.

Свое решение о том, каким должен стать его жизненный путь, он принял, когда судьба свела его со старшим сводным (а возможно, и родным – это ему еще предстояло когда-нибудь выяснить) братом Данно.

Учитывая то, что он был одинок, и масштабность своей цели, Блейз отлично понимал, сколько сил потребуется на осуществление всех его планов. Поэтому последние семь лет он посвятил тому, чтобы обрести эти силы, а также научиться оказывать влияние на умы остальных людей, невзирая на лежавшую между ним и ими пропасть, – что-то вроде гипнотического воздействия.

Тысячи часов тренировок тела и ума, причем судить об успехах можно было только основываясь на собственных ощущениях. Блейз чувствовал, что уже очень близок к цели, но еще не достиг желаемого. Вот почему он обычно – за редким исключением – записывал свои выступления на кассеты. Способность воздействовать на умы людей теперь нуждалась в окончательной доводке действием подобно тому, как остро отточенный меч становится по-настоящему смертоносным оружием, только обагрившись кровью. И чтобы довести дело до конца, ему следовало покинуть Ассоциацию и развернуть деятельность на других Новых Мирах.

Ему не терпелось отправиться туда. Но какой-то едва слышный и в то же время совершенно отчетливо различимый внутренний голос советовал не торопиться и удерживал на месте. Время еще не настало.

Осознание этого пришло так же, как и во всех предшествующих случаях: неуловимый и в то же время безапелляционный сигнал той части его разума, которую он про себя называл «задним умом».

• Предыдущая
• 2/120
• Следующая