Шестой знак. Том второй - Лисина Александра - Страница 17

Да и разве мог бы потомок Проклятых стать моим хранителем?

Мог бы удержать в руках то сокровище, которое так истово жаждет заполучить?

Снова вздыхаю и угрюмо смотрю за зарешеченное окно.

Увы, но больше в моей тюрьме нет ничего интересного. Хотя недавно заглянувшая в него Пустота оказалась близка к тому, чтобы отбить охоту туда смотреть.

Впрочем, мне и она уже не страшна. Вечная противница, соперница, сестра… такая же холодная и мрачная, как бог, который ее создал.

Я не осуждаю ее. Отнюдь. Просто думаю о том, что было бы, если бы вчера она сумела ворваться. Сколько бы мне тогда удалось протянуть? Оборот? Два? Три? И что бы потом осталось от моего сокровища?

Кроме горстки праха, наверное, ничего – Пустоту не интересует ничто иное. А мне, наверное, все еще жаль было отдавать Ей самое дорогое, и только этим можно объяснить ту вялую попытку к сопротивлению. Правда, никто не ожидал, что до меня хоть кому-то окажется дело, но даже вмешательство извне, приведшее к поспешному уходу Тени, не способно ничего изменить.

Да, я чувствую сейчас в себе присутствие той крохотной искорки, которая сумела ненадолго отсрочить мою гибель. Она до смешного мала, но при этом поразительно упряма и безмерно любопытна. Она и сейчас не утратила своей индивидуальности. Прислушивается к моим вязким мыслям. Удивляется чему-то. Иногда хмурится. Мрачнеет, когда сознает, что раньше ей показывали лишь малую часть того, что действительно меня составляет. Ей не нравится это открытие. Ей тоже кажется, что это – обман. И тут она безусловно права. И правильно сердится, настороженно изучая мое древнее тело. Но, несмотря ни на что, она зачем-то старается в себе… вернее, во мне разобраться.

Пустое…

Наверное, ей просто повезло войти в мой карцер, минуя чуткого охранника. Но если поначалу мне показалось, что из этого может что-то получиться, то сейчас, видя ее отстраненность, я все больше склоняюсь к мысли, что и эта надежда оказалась ложной.

Почему?

Да потому, что кроха, поначалу зачем-то подарившая мне толику своих сил и не испугавшаяся моего общества, вдруг не захотела пройти обязательную проверку. Решительно отвернулась от дара, который до нее предлагался лишь единицам. Конечно, она не отказалась меня выслушать… точнее, она и сейчас продолжает меня внимательно слушать… но, кроме сочувствия, я от нее больше ничего не жду.

Какая теперь разница, если она узнает чуть больше или услышит не только отголоски былой радости, которой мне удалось с ней поделиться? Какая разница, если вместо отживших свое чувств я покажу ей истинное нутро? И если она, наконец, узнает, что я давно и искусно умеют лгать? Причем не столько другим, сколько себе самому?

Все равно это ничего не изменит…

Хочет она увидеть этот мир без прикрас?

Хочет понять, почему я упорно скрываю ото всех истинное положение дел?

Хочет смотреть на то, как я умираю?

Хорошо. Я дам ей возможность это увидеть.

Хочет почувствовать то, что чувствую сейчас я… пускай. Горечь от этого не уменьшится. А боль, хоть и станет чуточку легче, никуда уже не денется. Как и тоска, и печаль, и тот мертвый груз похороненных в веках надежд, который тяжелой плитой давит на мои плечи…

Что? Тебе больно, незнакомая кроха?

Я же говорил, что ты напрасно упорствуешь.

Ты плачешь и кусаешь губы, чтобы не закричать?

Но я ведь не утверждал, что это будет просто.

Тебе стало трудно дышать? У тебя тоже открылись старые раны в душе… ого… как их, оказывается, много… наверное, даже слишком много для такой искорки, как ты… и они невероятно глубоки для той, чья жизнь – лишь крохотный проблеск в глазах равнодушной Вечности…

Кроха, да ты сумасшедшая, если предлагаешь взглянуть на тебя поближе! Ты думаешь, это просто – вместить в себя настоящий Знак… ох… да как же тебя угораздило разделить эту тяжкую участь четырежды? Как, в пятый раз?! Нет… такого не может быть! Как ты живешь с этой ношей?!

Молча?!

А ты шутница, кроха. Откуда же ты такая взялась?!

Всматриваюсь в маленькую искорку внимательнее и недоуменно замираю.

А она меня не боится. Странно. И ее не пугают ни моя древность, ни слабость, ни смирение.

Ей не нравится, что я сдался. Ее раздражают моя покорность и безразличие. А еще она до крови кусает губы, чтобы понять, почему это произошло…

Эх, кроха… Сколько веков я ждал того, кто сумеет меня хотя бы услышать, не говоря уж о том, чтобы понять и разделить со мной Вечность. Вот ты понимаешь… вроде бы. Конечно, как бы не поняла, если до меня с тобой уже пять раз говорили мои старшие братья и сестры. Интересно, что они в тебе нашли? Такая маленькая, слабая человечка… хотя нет. Кажется, я ошибочно посчитал тебя человечкой – в твоих жилах течет кровь не только смертных, но и оборотней, очень необычных магов, одному из которых разрешено напрямую обращаться к Тени. А еще там есть…

Я пораженно замираю, рассматривая на ладони слабую искорку чужой души. Она лежит очень тихо, спокойно, доверчиво согревая мои пальцы своим удивительным теплом. И она поет мне… действительно поет! На старом, почти забытом языке, каждое слово которого отзывается в моем теле сладкой истомой.

Я помню его… далекое небо! Эти слова, благословенные звуки изначальной речи, которые напоминают о том, что еще рано сдаваться. Стыдно тосковать. И совсем не время опускать руки.

Наверное, кроха не знает, что иногда бывают дни, когда ничего, кроме тоски, не остается… хотя нет. Я вижу в ее прошлом целые годы, наполненные бессмыслицей и ненужной суетой. Но, несмотря на это, она все равно поет! Утешает МЕНЯ! Стремится ободрить! Помочь! Встряхнуть и заставить хоть что-то сделать…

Я грустно улыбаюсь, молча говоря ей, что она опоздала со своими советами, а она в это время по-прежнему поет. Зовет куда-то. Настойчиво, смело. О чем-то спрашивает. Чего-то требует. А потом вдруг начинает расти – стремительно и неумолимо. В считанные мгновения, будто получив откуда-то мощный поток невидимых мне сил, становится шире, больше, ярче! Вот она уже не помещается на моей руке… вот стала еще больше, радостно осветив мрачные стены моего узилища… вот заставляет меня изумленно отшатнуться, а сама растет дальше, словно сердясь на то, что ее пытаются ограничить.

Я недоуменно слежу за ней и хочу спросить: КАК?! И зачем все это, если шансов все равно не осталось?!

Но она не дает мне времени на размышления. Разросшись до невероятных размеров, она уже упирается в прутья решетки. Раздраженно мигает и, коснувшись прочной стены, упрямо вгрызается в камень. Ей больно – я вижу. Ей очень тяжело ломать мою тюрьму… но она, позабыв про боль, настойчиво рвется на свободу. Стремится. Летит прочь, отринув сомнения и обиду. И столько нерастраченных сил в ее порыве, столько энергии, упрямства и даже ярости… что моя тюрьма содрогается до основания и негодующе скрипит, отчаянно не желая выпускать это маленькое солнце.

А потом зачарованные прутья с отвратительным скрежетом выходят из пазов, и я растерянно смотрю на узкое окно, неожиданно лишившееся решетки. Неверяще слежу за тем, как победно вспыхнувшее солнце устремляется наверх, к недоступному для меня небу, где разгорается еще ярче и бьет по глазам так, что мне приходится зажмуриться. А потом упрямо вскинуть голову и увидеть, как это чудо возвращается, по пути так же стремительно уменьшаясь в размерах. Сперва становится небольшим светящимся шаром, уверенно протискивающимся сквозь образовавшуюся дыру. Затем уменьшается еще больше, аккуратно зависнув над моей рукой. Наконец, опускается обратно на ладонь и, согрев ее теплом, от которого затрещали и внезапно разомкнулись мои оковы, удовлетворенно вздыхает. Так, словно сделала именно то, для чего была предназначена.