Гимназистка (СИ) - Вонсович Бронислава Антоновна - Страница 6

— Это ты сейчас, пользуясь моей амнезией, пыталась меня обмануть? — возмутилась я. — А еще говоришь, подруга. Подруги так не поступают.

Я демонстративно засунула ложку в горшочек и отодвинула подальше. Все равно он уже опустел. Да если бы и не опустел: никакая каша не стоит вливания в дружную хомяковскую семью.

— Это я так, проверить, — ничуть не смутилась Оленька. — Да даже если бы ты вдруг согласилась, что что-то такое могло быть, у брата никакой амнезии нет, он-то точно помнит, что ни о какой помолвке речи не заходило. — Она заглянула в горшочек, тяжело вздохнула и принялась накручивать на палец кончик косы. — С другой стороны, если одна сторона согласна, другую уговаривать намного проще, а мы и без того с тобой как сестры.

Она с надеждой на меня посмотрела, но я ее сразу же разочаровала:

— Я не согласна. Кроме того, я не помню ни тебя, ни твою семью.

— У меня замечательная семья, — гордо сказала она. — Хомяковы — это сила. Вспомнишь. Вот поживешь у нас и вспомнишь.

— У меня есть своя квартира, — не согласилась я. — Почему я должна жить непонятно у кого?

— Лиза, ты не можешь жить одна, — убежденно сказала Оленька. — Да и на что ты будешь жить?

Я задумалась. При слове «деньги» воспоминаний не возникало ровным счетом никаких. Сомневаюсь, что я буду в состоянии хоть что-то заработать, одновременно учась в гимназии. Судя по словам бывшей бабушки, знаниями я не блистала, а сейчас и все, что выучила, благополучно забыла.

— Возможно, мне положена какая-то пенсия? — предположила я. — От военного ведомства?

— Пока ее будешь выбивать, успеешь состариться, — проворчала Оленька. — Лиза, ну прости меня, согласна, это была глупая шутка. — Она полезла обниматься и чуть не уронила меня на кровать, все-таки я не слишком устойчиво сидела, да и противная слабость не желала пока уходить. — Обещаю, больше никогда-никогда.

Она клятвенно приложила руки к груди, вполне себе оформившейся для ее лет шестнадцати-семнадцати. Наверное, и мне столько же. Я ведь до сих пор даже не представляла, ни как выгляжу, ни сколько мне лет.

— Оля, у тебя есть зеркало? — строго спросила я. — А то меня никуда не пускают.

— Конечно. — Она начала вываливать на тумбочку содержимое своих поистине бездонных карманов, и я заподозрила, что в ее случае фамилия полностью отражает внутреннюю суть. К примеру, зачем носить с собой недоеденное яблоко или сломанный карандаш? Но зеркало наконец было найдено, маленькое карманное зеркальце, больше похожее на пудреницу, этакая серебряная коробочка с пышным букетом роз сверху. — Держи.

Из зеркала на меня уставилось совершенно незнакомая бледная девица с огромными темными кругами под глазами. Краше в гроб кладут. Это я невольно повторила вслух.

— Обычно ты выглядишь посимпатичнее, — хихикнула Оленька. — Но Владимир Викентьевич и так тебя лишь чудом с того света вытащил, а остальное восстановится. Главное — вовремя есть и спать.

Она отобрала зеркало, всунула мне в руку невесть откуда взявшийся пирожок и забулькала подозрительной жидкостью из кувшина. Я решила, что собирайся она отравить, сделал бы это уже с кашей, и мужественно откусила немного от пирога, который еще даже не остыл. Ммм… С рисом и грибами, моя любимая начинка. Положительно, в Хомяковых есть что-то хорошее, хотя это что-то — не один из хомяковских сыновей. Я аж глаза прижмурила от наслаждения, поэтому не заметила, когда в палате появился целитель.

— Владимир Викентьевич! — радостно завопила Оленька. — Я забираю Лизу к нам, она согласилась.

Я опять поперхнулась и долго не могла откашляться. Подруга услужливо затарабанила по спине кулачками.

— Я не соглашалась, — наконец выдавила я, утирая выступившие слезы. — Я никого не помню, как я могу к кому-то переезжать?

— Скажите же ей, Владимир Викентьевич, — возмутилась Оленька, — что Лиза не может жить одна.

— Разумеется, не может, Ольга Петровна. Ей требуется присмотр. Целительский присмотр, поэтому она пока поживет у меня, — тоном, не допускающим ни малейших возражений, выдал Владимир Викентьевич. — И не вздумайте отказываться, Елизавета Дмитриевна.

— Как это у вас? — возмутилась Оленька. — У нас. Мы почти родственники, у нас ей будет лучше. А захотите присматривать — приходите в гости.

Выражение «почти родственники» насторожило. Возможно, Оленька Хомякова имела в виду, что мы с ней очень близкие подруги, а возможно, намекала, что от идеи породниться так и не отказалась. Нет, пока я не вспомню хоть что-то, нужно быть как можно более осторожной.

— У меня есть квартира, — напомнила я.

— Кроме где жить, вам, Елизавета Дмитриевна, еще надо что есть. И что вы будете есть в холодной квартире?

— Вот именно! — поддержала его Оленька. — А у нас кухарка такая, что даже Рысьины могут только облизываться.

— У меня тоже есть кухарка, Ольга Петровна, — целитель был непреклонен. — А еще есть знания, которых нет ни у кого в вашей семье.

— Брат проходил курсы первичной медицинской помощи, — продолжила Оленька почти безнадежную борьбу.

— Елизавете Дмитриевне первичная медицинская помощь не нужна. Ей требуется серьезная целительская.

— Вы думаете, Владимир Викентьевич, память удастся восстановить? — оживилась я. — На ваш коллега сказал, что это невозможно.

— Память восстановить действительно невозможно. Это подтвердил еще один специалист, запрошенный Военным ведомством. Очень уж они хотят знать, что случилось у вас дома.

— И какая тогда ей нужна целительская помощь?

— У Елизаветы Дмитриевны пока еще очень слаба связь души и тела.

— То есть она может умереть? — испугалась Оленька.

Признаться, я тоже. Жить, ничего не помня, было не слишком комфортно, но в любом случае куда лучше, чем не жить.

— Что вы, Ольга Петровна, разве я это допущу? — возмутился Владимир Викентьевич. — Я не для этого Елизавету Дмитриевну вытаскивал. Но все же укрепляющие процедуры ей не помешают.

Это была чистая победа. Оленька сдулась, голубые глазки потухли в преддверии поражения, но она все же нашла в себе силы предложить:

— Мы будем возить ее к вам, когда скажете.

— Зачем же подвергать пациента ненужной тряске? К тому же я живу совсем рядом с гимназией и Елизавете Дмитриевне не придется долго добираться.

Оленька окончательно потухла, но и меня не порадовали слова Владимира Викентьевича.

— А я смогу учиться? Я же совсем ничего не помню.

— За этот год гимназии уплачено, — сказал Владимир Викентьевич, — а ваша матушка хотела, чтобы вы учились. Не попробуете — не узнаете.

— А откуда вы знаете, чего хотела моя мама?

— Владимир Викентьевич дружил с твоим дедушкой. — Оленька сказала это столь укоризненно, что я даже застыдилась, что забыла.

— Именно так, — подтвердил целитель. — И с вашей матушкой после смерти ее отца мы не прекращали общения.

Стало ясным его желание мне помочь, проистекающее из чувства долга по отношению к внучке друга.

— А я не сильно вас обременю? — уже почти смиряясь с неизбежным, спросила я.

— Помилуйте, Елизавета Дмитриевна. — Всплеснул он руками. — Да мне в радость будет, если вы у меня поживете. Одинокому человеку по вечерам и словом перекинуться не с кем. — И заметив, что я все еще колеблюсь, тоном змея-искусителя продолжил: — А еще у меня приличная библиотека. Не сказать чтобы очень большая, но хорошая. Будет подспорьем в учебе.

Мне не очень нравилось, что все решают за меня. Но был ли у меня выбор? Сейчас, когда я совсем ничего не знала о том, что находится за дверями палаты, он заключался лишь в том, к кому я пока переезжаю. С учетом хомяковских матримониальных планов целитель был предпочтительнее. Осталось решить только один вопрос.

— А мои вещи?

— Я соберу, — оживилась Оленька. — Соберу и помогу тебе устроиться. И если окажется, что Лизе не оказывают должного внимания…

Суровый тон намекал, что подруга от идеи заселить меня к себе не отказалась и лишь ищет подходящий предлог