Арахна(Большая книга рассказов о пауках) - Антология - Страница 2

Доктор Вебер, естественно, был знаком с сэром Томасом Хейвербургом, единолично составлявшим почти всю его практику. Вскоре я заметил, что эти два оригинала начали проводить много времени вместе. Они говорили о таинственных вещах, например, о трансмиссии флюидов, и при этом делали руками странные жесты, которым научились во время своих путешествий: сэр Томас на Востоке, а мой опекун в Южной Америке.

Все это очень интриговало меня. Как бывает с детьми, я все время следил за ними, надеясь разгадать их секреты; ничего не открыв, я отчаялся и в конце концов обратился за разъяснениями к Агате. Бедная старуха заставила меня пообещать, что я никому не скажу ни слова, и призналась, что мой опекун был колдуном.

Доктор Вебер, между прочим, оказывал на негритянку особое влияние: эта женщина, обыкновенно такая жизнерадостная и готовая хохотать по пустякам, дрожала как осиновый лист, стоило хозяину случайно опустить на нее взгляд своих серых глаз.

Вы скажете, господин Франц, что это никак не связано с источником Шпинбронна… Но подождите, подождите… вы скоро поймете необычайную взаимосвязь всего, о чем я рассказываю.

Я уже говорил, что в пещере бесследно исчезали птицы и даже животные покрупнее. После бегства отдыхающих некоторые старожилы Шпинбронна вспомнили молодую девушку, Луизу Мюллер. Она жила со своей увечной бабушкой в домике неподалеку от озерца и лет пятьдесят назад пропала. Однажды утром Луиза пошла в лес собирать травы, и больше ее никто не видел… Через три или четыре дня лесорубы, спускаясь с гор, нашли ее серп и фартук в нескольких шагах от пещеры.

Стало понятно, что скелет, вымытый водопадом и ставший предметом красноречивых рассуждений доктора Хезельносса, принадлежал не кому иному, как исчезнувшей Луизе Мюллер. Вероятно, бедную девушку увлекло в бездну то же таинственное влияние, что ежедневно расправлялось с более слабыми существами!

Вы спрашиваете, что это было за влияние? Никто не знал. Но жители Шпинбронна, суеверные, как все горцы, были убеждены, что в пещере обитает дьявол. Ужас вскоре распространился по всей округе.

Как-то в июле 1802 года дядюшка занялся классификацией насекомых. Накануне он поймал несколько любопытных экземпляров. Я стоял рядом, держа в одной руке свечу, а в другой иглу с раскаленным на огне кончиком.

Сэр Томас сидел, откинувшись в кресле у окна и положив ноги на табурет. Он поглядывал на нас и задумчиво курил сигару.

За это время мы с сэром Томасом Хейвербургом очень сблизились. Мы каждый день ездили в лес в его коляске. Он любил слушать, как я болтал на английском, и хотел сделать из меня, как он выражался, «настоящего джентльмена».

Доктор Вебер закончил надписывать этикетки, открыл ящик с самыми крупными насекомыми и сказал:

— Вчера я поймал на дубе великолепного жука-оленя, Lucanus cervus. У него есть одна особенность: правый рог разветвляется на пять отростков. Редкий экземпляр.

Пока он говорил, я подал ему нагретую иглу, которой он пронзил насекомое, закрепляя его на пробковом донышке. Сэр Томас встал, подошел к ящику и уставился на крабового паука из Гвианы. На его широком румяном лице явственно отразился ужас.

— Это, без сомнения, самое чудовищное создание природы, — вскричал он. — Я дрожу от одного взгляда на него!

Его лицо и впрямь внезапно побледнело.

— Ха! — сказал мой опекун. — Все это детские предрассудки. В младенчестве вы услышали, как закричала кормилица при виде паука… сами испугались… и впечатление осталось. Но если вы рассмотрите паука под сильным микроскопом, вы будете поражены совершенством его органов, их восхитительным расположением, их изяществом…

— Меня от него тошнит, — отрезал коммодор. — Фу!

Он повернулся на каблуке.

— Тьфу! Не знаю почему, но при виде паука у меня леденеет кровь…

Доктор Вебер рассмеялся. Но я испытывал те же чувства, что и сэр Томас.

— Да, дядюшка, — взмолился я, — нужно выбросить из ящика это уродливое животное… оно такое отвратительное… и всех остальных тоже…

— Маленький глупец! — сказал доктор, и его глаза засверкали. — Кто тебя заставляет смотреть на них? Если они тебе не нравятся, ступай, погуляй где-нибудь.

Очевидно, он не на шутку разозлился. Сэр Томас, который стоял у окна и смотрел на горы, быстро обернулся, взял меня за руку и ласково сказал:

— Твой опекун, Франц, привязан к своему пауку… А мы с тобой предпочитаем деревья… траву. Поедем-ка в лес.

— Да-да, ступайте, — сказал доктор. — Возвращайтесь к ужину. В шесть часов.

Затем, повысив голос, он шутливо добавил:

— Не поминайте лихом, сэр Хейвербург!

Сэр Томас повернулся и рассмеялся, и мы вышли. Коляска, как всегда, ждала коммодора перед домом. Отослав слугу, он сам взялся за вожжи. Он усадил меня рядом, и мы покатили в горы.

Наша коляска медленно поднималась по песчаной дороге. Мною овладела невыразимая печаль. Сэр Томас также был мрачен. Заметив, что я загрустил, он сказал:

— Тебе не нравятся пауки, Франц! Мне тоже. Слава Богу, у нас опасные пауки не водятся. Крабовый паук из ящика твоего дядюшки обитает в Французской Гвиане. Он живет в болотистых лесах, где всегда поднимаются влажные и горячие испарения. Только при такой температуре паук способен выжить. Он опутывает деревья своей паутиной, точнее сказать, громадной сетью и ловит в нее птиц, как наши пауки — мух… Но лучше выбрось из головы эти отвратительные образы и выпей глоток моего старого бургундского!

Он повернулся, поднял крышку задней скамьи, нашарил в соломе дорожную флягу и налил мне полный кожаный стаканчик.

Я выпил и сразу повеселел. Вскоре я уже смеялся над своими страхами.

Коляска, запряженная маленькой, тощей и нервной, как коза, арденнской лошадкой, взбиралась на крутой склон. В вереске жужжали мириады насекомых. В сотне шагов выше и справа виднелся темный край леса Ротальп; его темную чащу, поросшую дикой травой и колючим кустарником, пронизывали тут и там яркие лучи света. Слева шумел источник Шпинбронн, и чем выше мы поднимались, тем синее становились вспененные серебряные воды, тем громче звучали их кимвалы.

Я был очарован пейзажем. Сэр Томас, откинувшись на сиденье и подняв колени почти к подбородку, впал в свою привычную мечтательность, а наша лошадка, переступая ногами и склонив голову к груди, борясь с весом коляски, тащила нас по краю обрыва. Вскоре склон стал не таким крутым: здесь простиралось пастбище Шеврейль[4], окруженное трепетными тенями… Все это время я любовался окрестностями, не отрывая взгляда от бесконечной шири — но, когда на лицо упала тень, я повернулся и увидел, что мы оказались в ста шагах от пещеры Шпинбронна. Поток, падавший затем в долину, разливался небольшим озерцом с устланным песком и черной галькой дном. Вода была такой чистой и прозрачной, что могла показаться ледяной, не поднимайся с поверхности пар. Озерцо обрамляли чудесные зеленые кусты.

Лошадка остановилась, переводя дыхание. Сэр Томас приподнялся и осмотрелся.

— Как тут спокойно! — сказал он. — Будь я один, Франц, я поплавал бы в этом озерце, — добавил он, помолчав.

— Так почему бы вам не искупаться, коммодор? — предложил я. — Я могу пройтись… На ближайшем холме есть отличная лужайка с земляникой… Нарву цветов… Через час вернусь.

— Прекрасная мысль, Франц!.. Доктор Вебер говорит, что я пью слишком много бургундского… Поборемся с вином минеральной водой… Мне нравится вон тот песчаный бережок…

Мы оба слезли с коляски. Он привязал лошадку к невысокой березе и махнул мне рукой на прощание.

Усевшись на мох, он начал разуваться. Когда я уже уходил, он крикнул мне вслед:

— Через час, Франц!

Это были его последние слова.

Через час я вернулся к источнику. Лошадка и коляска были на месте. Одежда сэра Томаса лежала на берегу. Солнце садилось. Тени становились длиннее. Ни единая птица не пела в ветвях… не слышно было и шороха насекомых в высокой траве. Над одиноким озерцом словно нависало безысходное молчание смерти. Испуганный этой тишиной, я забрался на скалу над пещерой, посмотрел по сторонам…