Зеленые холмы Африки. Проблеск истины - Хемингуэй Эрнест - Страница 2

– Он замечательный.

– Так. Рингельнац вам нравится. Хорошо. А как вы относитесь к Генриху Манну?

– Плохой писатель.

– Вы уверены?

– Читать его невозможно – вот все, что могу сказать.

– Он просто ни к черту не годится. Вижу, у нас с вами вкусы сходятся. Что вы здесь делаете?

– Охочусь.

– Надеюсь, ваша цель не слоновая кость?

– Нет. Я охочусь на куду.

– Почему вдруг всем понадобилось охотиться на куду? Зачем вам, интеллигентному человеку, поэту, убивать куду?

– Пока я никого не убил, – ответил я. – Хотя выслеживаем их уже десять дней. Если б не ваш грузовик, мы бы одну антилопу сегодня заполучили.

– Да, этот жалкий грузовик. Нет, надо охотиться круглый год. Тогда вы перебьете здесь все, загрустите и, может, раскаетесь. А преследовать какого-то одного зверя – вздор! Зачем вам это?

– Я люблю охоту.

– Ну, если любите, тогда конечно. А скажите, что вы думаете о Рильке?

– Я читал только одну его вещь.

– Какую?

– «Корнета».[6]

– Вам понравилось?

– Да.

– А я такого не выношу. Снобизм это все. Вот Валери – да. Валери я понимаю, хотя у него снобизма тоже хоть отбавляй. Что ж, хорошо, что вы, по крайней мере, слонов не убиваете.

– Я бы убил какого побольше.

– Побольше – это как?

– С клыками фунтов на семьдесят. Ну, пусть немного меньше.

– Вижу, мы с вами не во всем согласны. И все же, какая радость встретить человека из блестящего окружения прежнего «Квершнитта»! Расскажите о Джойсе – какой он? Мне не хватило денег на его книгу. Синклер Льюис – ерунда. Я купил его книги. Нет, не надо, ничего не говорите. Расскажете мне завтра. Ничего, если я разобью лагерь поблизости? Вы здесь с друзьями? А белый охотник у вас есть?

– Я здесь с женой. Мы будем вам рады. Да, с нами один белый охотник.

– А почему вы сейчас без него?

– Он считает, что на куду надо охотиться одному.

– Лучше на них вообще не охотиться. А он кто? Англичанин?

– Да.

– Проходимец?

– Нет. Хороший человек. Вам понравится.

– Ну, вам пора. Я не должен вас задерживать. Может, завтра увидимся. Удивительно, что мы встретились.

– Да, – сказал я. – Завтра надо хорошенько проверить грузовик. Мы можем что-нибудь еще для вас сделать?

– Да нет, спасибо. Спокойной ночи, – сказал он. – Счастливого пути.

– Спокойной ночи, – отозвался я. Мы отъехали, и я видел, как он пошел к костру, делая на ходу знаки туземцам. Я не спросил, зачем ему потребовалось двадцать туземцев, не спросил также, куда он едет. Поразмыслив, я понял, что вообще ничего о нем не узнал. Не люблю задавать вопросы: там, откуда я родом, это считается невежливым. Но здесь мы не видели ни одного белого уже недели две – с тех пор как покинули Бабати и двинулись к югу, и вдруг на богом забытой дороге, где можно встретить – и то случайно – только индийского торговца или переселенцев из голодных районов, я сталкиваюсь с колоритным мужчиной в тирольском костюме, словно сошедшим с карикатуры Бенчли[7], и тут оказывается, что он знает твое имя и величает поэтом, читает «Квершнитт», поклонник Иоахима Рингельнаца, хочет говорить о Рильке – ну, не фантастика?! И словно в довершение этой необыкновенной истории автомобильные фары осветили три конусообразных дымящихся холмика на дороге. Я велел Камау остановиться, и тот, резко затормозив, чуть не въехал в них. Они были в два-три фута вышиной, и, коснувшись одного, я ощутил тепло.

– Тембо, – сказал М’Кола.

Только что перешли дорогу слоны, и на холодном вечернем воздухе от их помета поднимался пар. Прошло немного времени, и мы уже были в лагере.

На следующее утро я встал рано и еще затемно был у другого солонца. Пробираясь сквозь деревья, мы увидели самца куду, при нашем приближении он издал громкий звук, похожий на собачий лай, только более высокий и хриплый, и бесшумно исчез. Некоторое время спустя далеко в кустах послышался треск, но самого зверя мы больше не видели. Незаметно подойти к месту было практически невозможно. Деревья плотно окружали солонец, теперь уже звери были как бы в укрытии, и, чтоб добраться до них, приходилось идти по открытому месту. Единственное, что оставалось, – это подползти в одиночку поближе и на расстоянии двадцати метров отыскать среди переплетенных сучьев просвет, достаточный для выстрела. Правда, оказавшись под защитой деревьев, вы были надежно укрыты, а пришедший к солонцу зверь, напротив, оказывался на открытом месте, откуда до ближайшего укрытия было метров двадцать пять. Мы ждали до одиннадцати, но никто из зверей так и не появился. Тогда, аккуратно притоптав землю вблизи солонца, чтобы в следующий раз увидеть новые следы, мы пустились в обратный путь и шли до дороги две мили. Зная, что их выслеживают, звери приходили сюда только по ночам и оставались до рассвета. Один самец задержался, мы его утром спугнули, что окончательно спутало карты.

Уже десятый день мы выслеживали крупных антилоп, но я до сих пор не видел ни одного достойного экземпляра. Оставалось всего три дня: к нам на север с Родезии шли дожди, и, чтобы не пережидать здесь плохую погоду, до прихода дождей следовало оказаться в Хандени. Мы постановили, что 17 февраля – крайний срок для отъезда. Теперь каждое утро небо, прежде чем очиститься, не менее часа оставалось нависшим и хмурым, и мы ощущали скорое приближение дождей так явственно, словно читали прогноз синоптиков.

Приятно выслеживать нужного зверя, когда у тебя достаточно времени – пусть он умудряется перехитрить тебя, обмануть, и в конце каждого дня ты остаешься с носом, но охота продолжается, и, проигрывая, ты знаешь, что это только начало и удача в конце концов улыбнется тебе и подарит шанс, которого ты так долго ждешь. Плохо, когда ты ограничен во времени, и, если не успеешь сейчас прикончить куду, ты можешь никогда его не убить, а то и не увидеть. Это уже не охота. Положение как у мальчишек, которых посылают на два года в Париж, чтобы они преуспели как писатели или художники, и если за это время они ничего не добьются, то пожалуйте домой – в отцовский бизнес. Настоящий охотник будет ходить с ружьем, выслеживая зверя, пока его носят ноги и пока на земле существуют звери, так же как настоящий художник будет рисовать всю жизнь, если есть краски и холст, а настоящий писатель – писать всю жизнь, были б только карандаши, бумага и чернила или машинка, на которой можно работать, и тема, которая его волнует, – иначе, кроме как дураком, его не назовешь. Но сейчас нас поджимало время года, да и просто время, деньги тоже были на исходе, и то, что могло быть ежедневным удовольствием вне зависимости, приходил ты с трофеем или нет, превращалось в изощренную пытку: необходимость делать что-то наспех, в невозможно короткий срок. Поэтому, поднявшись за два часа до рассвета и вернувшись в полдень ни с чем, зная, что до отъезда остается всего три дня, я занервничал. И тут за столом под обеденным тентом я увидел оживленно болтающего Кандиски в тирольских штанах. Я совсем забыл о нем.

– Привет, привет, – поздоровался он. – Опять ни с чем? Неудача? А где же куду?

– Махнул хвостом и был таков, – сказал я. – Хелло, девчонка.

Жена улыбнулась. Но выглядела она озабоченной. Они оба с рассвета прислушивались, не раздастся ли выстрел. Слушали напряженно все это время – и когда подъехал наш гость, и когда писали письма, и когда читали, и когда Кандиски снова вернулся и стал болтать.

– Так вы его не убили?

– Нет, даже не видел. – По Старику было заметно, что он тоже встревожен и даже слегка нервничает. До моего прихода здесь явно был серьезный разговор.

– Выпейте пива, полковник, – сказал он мне.

– Одного мы спугнули, – стал я рассказывать. – Возможности стрелять не было. Следов там порядочно. Но больше никто не появлялся. Дул слишком сильный ветер. Спросите у проводников.

– Я уже говорил полковнику Филипу, – начал Кандиски, слегка переместив на стуле свой обтянутый кожей зад и закинув одну вспотевшую, волосатую ногу на другую, – что задерживаться вам здесь нельзя. Поймите, грядут дожди. Если польет, на двенадцать миль вокруг будет сплошное месиво. Вы не пройдете.