Спасенная душа
(Рассказы. Сказки. Притчи) - Юдин Георгий Николаевич - Страница 9

— Да кто же еще здесь может быть? — испугался князь. — Я это! Вот тебе крест. — И перекрестился.

— Тогда как же ты вновь опередил меня? Ведь только что видел тебя с женой в обнимку сидящим!

— Никуда я, брат, не выходил из покоев своих. Это, Петр, козни лукавого змея. Мною тебе является, чтобы ты не решился убить его.

— Ах так! — сверкнул очами молодой князь. — Ты вот что, брат, никуда из хоромины этой не выходи. Заклинаю тебя всеми святыми, а то как бы беды не было.

— Никуда без твоего повеления не пойду, останусь здесь молиться за твою победу.

Держа меч наготове, вновь вбежал Петр в горницу и встал как вкопанный. Перед ним с расстегнутым воротом стоял Павел и отхлебывал из ковша брагу.

— Ты кто есть?! — задыхаясь от гнева, выдохнул Петр.

— Эка недогадливый! Уж говорил тебе, князь, не один раз, Павел я. И только что в покоях своих с тобой толковал. И крестное знамение на себя клал. Аль забыл? Ну а потом через тайные дверцы сюда прибег, чтоб самому видеть, как ты будешь с врагом моим биться, и помочь тебе, чем смогу. Отложи меч-то. Ha-ко вот, хлебни браги.

— Опосля брагу пить будем! — прорычал Петр и сломя голову бросился обратно на половину князя.

С грохотом распахнул дубовую дверь. Павел, стоя на коленях, в страхе оборотился.

— Зачем ты, князь, — дрожа от бешенства, вскричал Петр, — меня не послушав, через тайные дверцы к жене прибег?!

— О, брат мой возлюбленный! — со слезами воскликнул Павел. — Молюсь я и никуда отсюда не уходил, и шагу не могу шагнуть без твоего повеления.

Петр схватил со стола ключи от всех замков, замкнул все двери в палате князя и на каждую дверь крестное знамение положил. Расшвыривая с дороги зазевавшихся слуг, опрокидывая скамьи, ворвался диким львом с пылающими очами к княгине, держа мертвой хваткой белыми от напряжения пальцами горячую рукоять меча, медленно пошел на мнимого князя.

Он же, лукавый обольститель, спокойно стоял, скрестив на груди руки, и с укором глядел на Петра.

В отчаянии обернулся бедный князь к снохе и тут увидел в углу отворотившийся от беса лик Богородицы. И только тогда, крепко уверовав, что перед ним не брат родимый, что есть мочи обрушил сверкающий меч на супостата.

С грохотом упала на пол зубастая, с длинным синим языком страшная голова змея, а мерзкое тело затрепетало, задергалось на полу и, забрызгав Петра черной пузырящейся кровью, издохло.

Гибельный смрад и зловоние заволокли весь Муром, потому князь Павел приказал слугам немедля смердящего змея железными крючьями в глубокий ров сбросить и закидать каменьями.

А измученный Петр, когда снял сорочку, чтобы смыть с себя поганую кровь, с ужасом увидел, что все тело его покрылось страшными язвами и струпьями.

Всю промозглую осень и лютую, метельную зиму горело адским огнем тело молодого князя. От былой стати и красоты за короткое время ничего не осталось. Лицо и тело гноились от зудящих, незаживающих струпьев, так что по две дюжины мокрых сорочек за день меняли.

Князь Павел опечалился печалью великой. Одного Бог избавил от проклятого змея, а другого погубил. Злой недуг, что пал на любимого брата, отобрал сон и покой и состарил до поры муромского князя.

Разослал он всех своих слуг, так что хоромы пусты остались, во все стороны искать искусных лекарей. Одни врачи подойти близко к Петру боялись и лечить отказывались, другие мазали его густыми, как глина, мазями, мыли горькими травами, купали в Оке в грозу и в новолуние. Но все было без толку.

Однажды, когда князь Петр задремал, старый, с серьгой в ухе слуга Аника зажег свечу и зашептал тайное заклинание:

— Заговариваю я у раба Божия Петра двенадцать скорбных недугов.

Ты, злая трясовица, уймись, а не то прокляну в тартарары.

Ты, неугомонная колючка, остановись, а не то сошлю тебя в преисподние земли.

Ты, свербедь, прекратись, а не то утоплю тебя в горячей воде.

Ты, огневица, остудись, а не то заморожу тебя крещенским морозом.

Ты, черная немочь, отвяжись, а не то засмолю в бочку и по морю пущу.

— Забубнил, старый сыч, — тяжело вздохнул Петр, — только задремал…

— Прости, княже. Как лучше хотел. Не принесть ли попить кваску кисленького?

— Или отравы мертвой, — горько усмехнулся князь.

Скрипнула дверь, и в опочивальню тихо вошел высокий, в длинной черной рясе, белокурый и безбородый еще монах.

— Мир и благодать сему дому, — поклонился до земли инок. — Послан я к тебе, князь, отцом игуменом из Божьего монастыря ободрить душу твою и помочь чем в силах буду.

— Помоги, помоги, святой отец! — обрадовался Аника. — А то он вон уж об чем замышляет.

Молодой инок внимательно поглядел в скорбные, потухшие глаза князя и сказал:

— Не бойся лишений телесных, Петр, бойся лишений духовных. Не бойся, когда тебя лишают денег, пищи, жилища и даже самого тела. Бойся, когда сатана лишает душу твою веры и любви к Богу, когда он сеет в душе страх и малодушие.

— Я-то Бога люблю, — устало сказал Петр, — и с именем Его на змея шел. Только вот чего не пойму. Я ведь от змея окаянного не только брата спас, но и Муром, а может, и Русь всю. А Господь меня вон какой злой бедой за это наградил.

— Думаю, Господь тебе не беду, а великую милость послал. Ведь болезнь иногда посылает Он для очищения согрешений, а иногда, — инок грустно поглядел на Петра, — а иногда, чтобы смирить гордыню.

Молодой князь вспыхнул, сверкнул очами, но смолчал.

— Давай-ка, князь, я тебе сорочицу сменю и прочту из Святой книги про страстотерпца Иова. Думаю, укрепит это тебя.

Молча глядел на догорающую свечу Петр, и не заметили они с притихшим на лавке Аникой, как кончил читать и ушел молодой инок.

— Эх, как звать-то монаха этого, не спросили, — опомнился Аника.

— А из какого он, сказывал, монастыря пришел? — задумчиво спросил Петр.

— Из Божьего…

— Во-во. Нет такого монастыря. Аника. Так кто же говорил с нами?

Здоровенный Аника поднялся с лавки и, со страхом уставившись в потолок, размашисто перекрестился.

Ранней весной, на Вербное воскресенье, заляпанный грязью Аника возбужденно рассказывал Петру:

— Кажись, нашел я лекарей, княже. Да не одного, а целую весь[14].

Там не только мужики, но и жены лечат. В Рязанской земле сельцо это, и названье больно доброе — Ласково. Старики говорят, только там тебя от хвори избавят. Так что собирайся, княже, и едем немедля.

Поднял легкого, исхудавшего князя на руки и бережно отнес в дорожную повозку.

На другой день остановились недалеко от Ласково, и Аника, широко шагая по глубоким лужам, принялся избу за избой обходить и расспрашивать. Осторожные же сельчане, глядя на всклокоченного, седого великана с серебряной серьгой в ухе и грозной саблей, робели и дружно отнекивались лечить. Однако, усмехаясь в усы, наперебой советовали сходить в крайнюю избу, что у самого леса. Там, мол, девка блаженная, Февроньей звать, хоть и дурочка и не поймешь, чего говорит, но лечит знатно.

Вошел Аника во двор крайней избы — нет никого. В сени ступил — и здесь никто его не встретил, а когда, низко пригнувшись, шагнул в горницу, увидел чудо невиданное.

За ткацким станом сидела в одиночестве девица и ткала холст, а перед ней на задних лапах скакал заяц.

Аника онемел от удивления, а девица, не поднимая от работы головы, заговорила непонятно и странно:

— Нелепо быть дому без ушей и горнице без очей.

Аника крякнул и пожалел про себя бедную дурочку.

— А скажи мне, девица, где есть твои мать с отцом?

— Отец и мать мои пошли взаймы плакать, а брат меж ног смерти в глаза смотрит.

— Прости меня, девица, — осторожно, чтоб не обидеть, говорит Аника, — не разумею я, старый, что говоришь ты. Про какие уши ты толкуешь, и как это взаймы плакать и смерти в глаза сквозь ноги глядеть? И заяц этот еще тут скачет…