Далекие горнисты
(Повести и рассказы) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 22

Мальчик вскочил, и сахарница опрокинулась, чуть не придавив Чипа.

— Но это же… Так же нельзя! Ведь она же — корабль! А не ресторан.

Мартыныч покачал головой.

— Я знаю. Я говорил, что это не будет хорошо. Корабли должны умирать, как корабли. Они это заслужили.

— Вас не послушали?

— Что же делать… — сказал Мартыныч.

Ночью был ветер, и Мальчику приснилось, что баркентина скрипит и жалуется. Она говорила двум сейнерам, которые пришвартовались по соседству:

— Лучше бы я разбилась о камни в том году, когда шторм прижимал меня к норвежскому берегу. Честное слово. Или сгорела бы вместе с танкером «Осака-мару» у Борнхольма. Он ведь был рядом, когда начался пожар. Это все-таки лучше, чем служить танцплощадкой и местом для выпивки. Страшно подумать, что на палубу станут капать соусом и все, кто захочет, будут хвататься за штурвал липкими от шашлыков руками… Если уж я ни на что не гожусь, разобрали бы по-честному на дрова.

— Зачем же на дрова? — прошептал Мальчик. — Разве нельзя, чтобы ты стояла, как стоишь? Те, кто хочет, кто любит парусники, приходили бы к тебе и смотрели бы на мачты, на штурвал, на компас. Ребята играли бы в моряков, а Мартыныч рассказывал бы про дальние плавания…

Но баркентина не слышала. Она скрипела и тихо жаловалась, а сейнера вежливо кивали короткими мачтами. Им не грозила такая судьба, их ждала Атлантика.

В просветах летучих и темных облаков разгоралась Звезда. Она тоже слышала баркентину, но, видимо, не знала, как помочь.

Мальчик продолжал ходить на баркентину. Теперь он не только любил ее, но и жалел как больного друга. Она казалась живой, и однажды Мальчик признался в этом Мартынычу.

— Ну да, — согласился Мартыныч. Так бывает. Для хорошего моряка корабль всегда живой.

— Но ведь я еще не моряк.

Мартыныч улыбнулся и промолчал.

Мальчик спросил:

— Говорят, парусников на свете все меньше и меньше остается. Говорят, их скоро совсем не будет. Правда?

Мартыныч умел объяснять коротко.

— Неправда. Когда появились машины, глупые люди говорили, что на свете не останется лошадей. Разве это так? Паруса будут всегда, пока есть на свете три вещи.

— Какие?

— Ты и сам знаешь. Очень просто. Во-первых, море…

— Во-вторых, ветер! А в-третьих?

Мартыныч затянулся сигаретой и серьезно сказал:

— Люди, Мальчик. Такие, как ты.

Однажды они беседовали, сидя на палубе у брашпиля, и тут появился Рудик. Хмуро глянул на Мальчика.

— Слушай, дед, что он все время здесь отирается? Сам знаешь, посторонним на судне делать нечего.

— Какой же он посторонний, — сказал Мартыныч.

— А кто он? Родственник твой, что ли?

— Может быть, родственник. Скажем, внук.

— Ты же говорил, что у тебя никого нет.

Мартыныч усмехнулся:

— С внуками, Рудольф Петрович, всегда так: сначала нет, а потом есть.

Рудик махнул рукой и ушел. На причале его опять ждала девушка.

Мальчик осторожно спросил:

— Мартыныч… А у вас, правда, никого?

— Да. Так вот вышло. На берегу жизнь не получилась. Только и знал я корабли. Это не очень хорошо. Надо, чтобы кто-то ждал на берегу.

«Теперь я буду ждать вас», — хотел сказать Мальчик, но постеснялся. И спросил:

— А когда баркентина… когда ее не будет, вы на какой парусник пойдете, Мартыныч?

— Ни на какой, — просто сказал старик. — Мы с ней кончаем вместе. Пора на пенсию.

— Совсем?

— Совсем. Когда-то надо кончать совсем. Поеду в деревню, где родился. Буду рыбу ловить и сети чинить рыбакам.

— Но ведь там, в деревне… У вас же там нет никого.

— Все равно. Берег там мой.

— Какой ты кр-ра-сивый, — сказал Чип, когда Мальчик появился на Дамбе. И даже приквакнул от удивленья.

Мальчик был в бело-голубом костюмчике, который делал его похожим не то на юнгу со сказочного брига «Семь ветров», не то на маленького воздушного гимнаста из цирка.

— Ты просто пр-ре-красно выглядишь, — продолжал Чип, и в голосе его проскальзывала легкая зависть.

Но мальчик с досадой сказал:

— Что тут прекрасного… У взрослых смешная привычка: если у человека день рожденья, значит, надо его наряжать, будто куклу. Разве это правильно? В день рожденья должно быть весело, а тут ходишь и только смотришь, чтоб не запачкаться, не зацепиться, не порвать… Ну, я не спорил, конечно, чтоб настроение не портить родителям. Все же они для меня старались. И все равно взрослых не перевоспитаешь…

Но тут Мальчик подумал, что долго ведет разговор о себе, а для Чипа не сказал еще хорошего слова. Осторожно, чтобы не коснуться мокрых свай, он сел на корточки перед лягушонком.

— А как твои дела, Чип? Хорошо?

— Хор-рошо. А что такое день рожденья?

— Ну… Это такой праздник. У каждого человека. Ну, не обязательно у человека, а хоть у кого. В какой день кто родился, тогда и праздник у него… Вот ты, Чип, когда вылупился из икринки?

— Я не помню, — рассеянно сказал Чип.

Мальчику стало неловко. Ведь он знал, что Чип давно живет один, а родители у него неизвестно куда подевались. Кто же скажет Чипу, когда он появился на свет?

— Это ведь неважно, — бодро сказал Мальчик, чтобы исправить ошибку. — Каждый имеет право выбрать себе день рожденья, какой хочет… Вот ты выбери себе день, и тебя будут поздравлять и дарить подарки…

— Кто? — удивился Чип.

— Ну… я буду…

— А если день рожденья, обязательно дарят по-дар-рки?

— Кажется, обязательно… Папа мне подарил толстый «Морской словарь», а мама электрическую железную дорогу. Вот с такими вагончиками. Хочешь, покатаю?

Чип немного помолчал, хитро блестя глазками. И спросил:

— У тебя есть удочка?

— Нет. Зачем? Я не люблю ловить рыбу.

— Ну, тогда просто нитка. Или веревочка. И кр-рючок.

— А зачем?

— Ну, надо, — сказал Чип настойчиво и даже чуть капризно.

Мальчик выбрался на берег, отыскал кусочек медной проволоки, согнул крючок. Потом подобрал на причале обрывок пенькового троса. Трос он расплел, а прядки связал между собой. С такой вот «удочкой» Мальчик и вернулся к Чипу.

Чип лапками ухватил крючок и скакнул в воду.

Его не было минут пять. Мальчик так забеспокоился, что почти забыл про свой «именинный» костюм и хотел уже лечь животом на сваи, заглянуть в глубину: Чип, где ты?

Но смеющийся Чип ловко вылетел из воды и крикнул:

— Тащи!

Мальчик потянул «удочку».

Что-то серебристое моталось на крючке. Но не рыбка. Мальчик взял добычу на ладонь. Это было зеркальце.

Квадратное зеркальце, чуть поменьше карманного, аккуратненькое такое и довольно тяжелое. Оно было в металлической рамке с двумя винтами. У винтов были большие медные головки. За одну из них Чип и прицепил крючок.

И теперь он важно объяснил:

— Это от меня под-дар-рок.

Мальчик опять сел на корточки.

— Спасибо, Чип, — сказал он, стараясь догадаться, что же это за штука.

Чип ловко и привычно прыгнул ему на колено.

— Ты не думай, что это зеркальце пр-ростое…

И рассказал вот что.

В начале этого лета к дамбе, прямо вот здесь, пришвартовался рыбацкий траулер «Сан-Риоль». Однажды вечером на палубу поднялся человек, который назывался «штур-рман». Он подошел к борту и стал вертеть в руках сложную штуку. Он то заглядывал в черную трубку, то поворачивал какие-то винты. Чип тогда еще только учился говорить и поэтому запоминал все незнакомые слова особенно старательно. Он запомнил, что сложная штука называется «секстант». Через него моряки зачем-то смотрят на звезды.

«Штур-рман» был недоволен. Он громко разговаривал сам с собой и утверждал, что эта капризная штука называется не «секстант», а «утиль». Но Чипу казалось почему-то, что это неправда.

Потом штурман стал вертеть секстант, уже не заглядывая в трубку. И вдруг с борта полетело и ушло под воду зеркальце. Штурман громко охнул. Поднялся переполох, сбежались моряки. Шум был большой, а слова такие, что Чип не мог ни понять, ни запомнить. Два человека сняли штаны и рубахи и стали нырять, но зеркальца не нашли. Оно попало в щель между сваями.