Я помню...
(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович - Страница 53

Встав на пост, второй раз мы, естественно, использовали накопленный ранее опыт. Мы уже разводили костер так, что он почти не был заметен издали. Но главное, что мы научились к нашему скудному, голодному пайку добывать существенные добавления. Мы скоро узнали, что на многих участках поля в районе нашего поста была только что посажена картошка. Оказалось, что ее в общем было не трудно добыть. Стоило выкопать одну картошину, около нее по линии через 25 сантиметров была другая и т. д. Удавалось таким образом добыть немного картошки, которой мы давно не едали. Скоро мы нашли вблизи огромных воронок, оставшихся после взрыва складов со взрывчаткой, вытяжки из алюминия и латуни, напоминавшие большие кастрюли. В них мы и приспособились варить добытую таким путем картошку.

Другой источник пополнения нашего пайка состоял в том, что проезжавшие в Москву крестьяне с продуктами, которых вообще нельзя было пропускать из-за опасности случайных взрывов снарядов, давали нам кое-что, например, немного молока, той же картошки или овощей. Сначала мы останавливали мужиков и требовали объезда поля, что, вероятно, составило бы километров 20, но они все просили всячески над ними смилостивиться и давали нам продукты, зная, что мы по существу голодаем. Уже после второго раза стояния на посту мы устроились довольно прилично в этом отношении. Наряд в поле нас поэтому нисколько не тяготил.

Однажды в день отдыха после такого наряда, дежурный по роте крикнул: «Фигуровский, к командиру роты!». Что это могло означать, понять было невозможно. Впервые за два месяца службы я сподобился, можно сказать, такого вызова. Я осмотрелся, поправил лапти и брезентовый пояс.

Вхожу в «кабинет». За столом сидит длинный худощавый человек, в офицерском кителе, с обшитыми зеленым сукном пуговицами с царскими орлами — явно бывший офицер царской армии. — «Как фамилия?» — «Фигуровский». — «Как звать?» — «Николай». — «Из какой губернии?» — «Из Костромской». — «Откуда туда переселился?» — «То есть как переселился?» — «Ну, прибежал… Ты же беженец?» — «Нет». — «Ну а родители откуда?» — «Родители тоже костромские, там родились». — «Чего ты мне врешь? Говори, откуда беженцы?» — «Какие беженцы?» — «Ведь ты поляк?» — «Никак нет, я русский». — «Ну ладно, не хочешь признаваться, там разберут». — «В чем признаваться?» — «Иванов, отведи его на гауптвахту».

Я ничего не понимал. При чем тут беженцы, почему я вдруг подозреваюсь в том, что я поляк? И вдруг меня осенило. Ведь во взрывах складов 9/22 мая были или могли быть повинны поляки, которые в то время были недалеко от Москвы, за Смоленском. А ведь моя-то фамилия польская. Вот оно что! Но что же предпринять? Попадешь ведь ни за что, ни про что в историю, а потом и не выпутаешься. Поди докажи, что ты не слон. И пока Иванов еще не вышел из соседней комнаты, у меня после лихорадочного размышления созрело решение. По молодости лет и, несомненно, по дурости я носил в кармане гимнастерки (старой, купленной в Костроме на барахолке) все свои документы. Там было свидетельство об окончании трех классов Духовной семинарии, свидетельство об окончании школы 2-й ступени и еще что-то. Документы эти не раз потели вместе со мной, покрылись разводами, ободрались на углах и сгибах. Я сообразил, что семинарский документ меня может выручить. «Позвольте, — сказал я, обращаясь к командиру роты, — вот у меня есть случайно документ, может быть, он прояснит дело?». Я протянул семинарское удостоверение с крестом командиру. Он прочитал, засмеялся почему-то и сказал: «Ну счастлив ты, что у тебя есть документ, а то могло быть похуже. Черт с тобой, иди в роту». Вот это да…

Однажды мы встали на пост в районе Хорошева (в третий или четвертый раз) особенно усталыми и голодными. Как нарочно, по дорогам около нас не проезжал ни один мужичишко с продуктами. А есть очень хотелось. Пришлось прибегнуть к примитивному приему добычи только что посаженной картошки. Два моих товарища по посту ушли подальше в надежде отыскать картошку получше и побольше. Я же остался на посту, получив наказ сходить за водой и вскипятить ее. Я достал воды и в большой посудине, похожей на кастрюлю, поставил ее на костер. Костер весело горел, дрова были превосходными, и вода вскоре уже была готова закипеть.

Мне оставалось только смотреть, как закипает вода, и ждать возвращения товарищей. А кругом на большом пространстве, куда ни глянешь, были разбросаны снаряды разных калибров. Их было очень много. Мы уже привыкли не обращать на них внимания, особенно после нагоняя, который мне был дан взводным еще при первом походе на место взрывов. Но все же мы интересовались вещами необыкновенными и непонятными. Так мы нашли довольно много шелковых мешочков, наполненных либо макаронным белым (вероятно, пироксилиновым) порохом, либо крупнозернистым черным порохом. Находили мы и ружейные патроны разных систем, вскрывали их и испытывали пороха на воспламеняемость у костра. К моему немалому удивлению, все виды пороха при соприкосновении с огнем не взрывались, как этого я ожидал, а горели совершенно спокойно, правда, быстро. Черный порох пшикал на огне, но без взрыва.

Сделав множество опытов с небольшими порциями различных образцов порохов, мы в конце концов отваживались сжигать на костре цельные шелковые мешочки с порохами. Я, да и мои товарищи, не имели ровно никакого представления о детонации, о механизме самопроизвольного взрыва, скажем, пироксилиновых порохов. После всех опытов у меня сложилось впечатление, что и снаряды, наполненные такими же порохами, взрываются только потому, что горение пороха внутри снаряда происходит в замкнутом пространстве. Бывало, мальчишками мы взрывали таким путем воду в небольшом куске водопроводной трубы, которая с обеих сторон закупоривалась тщательно нарезанными пробками. Положив такую трубу в костер и удалившись на некоторое расстояние, мы наблюдали сильный взрыв, причем либо пробка вышибалась, либо труба разрывалась.

Вот, так сказать, экспериментальный материал, который лег в основу моих представлений о взрыве снарядов. Итак, я сидел один у костра, кругом валялись снаряды различных калибров и форм. Мое внимание вдруг привлек снаряд, который я и раньше видел, но, занятый разными делами, не обратил на него должного внимания. Это был какой-то иностранный снаряд калибра около 6 дм. Теперь я могу сказать, что это был фугасный снаряд. Странно, что при взрывах складов этот снаряд не разорвался, несмотря на то, что силой удара, очевидно, другого снаряда у него было оторвано дно, причем оказалась открытой желтовато-оранжевая масса вещества, заполнявшая весь снаряд.

Теперь я понимаю, что простое прикосновение к такому снаряду (взрыватель уже лишился предохранителя) грозило опасностью. В те же счастливые времена такого понятия у меня не было, но любопытство и любознательность были налицо. От нечего делать я придвинул снаряд поближе к костру и стал исследовать желтую массу внутри снаряда. Оказалось, что с помощью штыка от японской винтовки, которая у меня была, можно было наскрести некоторое количество желтоватого вещества. Я тотчас заметил, что оно окрасило мои руки в желтый цвет и эту окраску не удавалось удалить простыми путями. Но в данном случае меня интересовало другое обстоятельство. Взрывается ли желтое вещество в пламени костра, или же оно просто горит, как и другие виды порохов? Небольшая порция желтого вещества была помещена к костру и подожжена. Да, она горела очень медленно, я бы сказал, неохотно, при этом выделялся густой черный дым. После нескольких опытов такого рода нельзя было не прийти к выводу, что желтая масса внутри снаряда — это порох, который успел испортиться от длительного лежания и стал теперь непригодным для взрывов. Вот почему снаряд не взорвался при ударе об него другого снаряда. Такого рода глубокомысленные умозаключения пришли мне в голову, и я был уверен в их полной справедливости. Потеряв всякую осторожность, я придвинул снаряд к костру отбитым дном к огню. Желтая масса, наполнявшая снаряд, нехотя загорелась. Повалил черный дым в таком количестве, что я «струхнул», как бы не прибежал из Хорошева разводящий или сам караульный начальник. Между тем горящая масса расплавилась и стала выливаться из снаряда, стенки снаряда раскалились и сделались ярко-красными.